Божий Дом - Сэмуэль Шэм

— Побочного эффекта?

— Да, понимаешь, антибиотик уничтожает все микрофлору кишечника и тогда спящие споры начинают размножаться и начинается невероятный понос, который ничто не может остановить. Пока что ничто. Так что мы очень рассчитываем на этот экстракт.[162]

— Подумаешь, легкая диарея, — сказал Хупер.

— Легкая диарея?! — глаза Толстяка расширились. — Легкая… — И он осел в приступе хохота, радостного жирного хохота, который становился все громче и громче, пока он не свалился, держась за живот, как будто боялся, что тот развалится и все содержимое вывалится на пол, и Грейси, и я, и Эдди, и Хупер засмеялись, и со слезами на глазах Толстяк сказал:

— Не маленький понос, старик, а серьезная заразная диарея. Первая часть ТКК, этот антибиотик, вызывает диарею у любого. Если бы я знал об этом эффекте, никогда не стал бы его назначать. Поэтому я должен найти вторую часть ТКК, излечение. Видишь ли, эта диарея наиболее тяжелая и заразная сучья диарея, которую видел большой мир гастроэнтерологии.

Вечером я оставлял своих пациентов на попечение ГМП, который дежурил. Я спросил, как дела.

— По сравнению с Калифорнией — говно полное. Мое третье поступление в дороге. Я уже дрожу.

— Почему?

— Она на пути сюда из Олбани.[163] Триста миль на такси.

— На такси?

— На такси. Полностью слабоумная гомересса, которая, если верить моим сведениям, не мочилась несколько недель и слишком слабоумна, чтобы самой подписать разрешение на диализ, но при этом настолько заистязала свое семейство, что они СПИХНУЛИ ее в медленно двигающееся такси в Олбани, где она и находится на пути сюда с полудня.

— Если она не подписала это там, почему они думают, что она подпишет здесь?

— Потому что, как ты и сказал, «дорогуша, это Город Гомеров». Она будет особенной личной пациенткой Легго. Лучший день в ее жизни!

Когда я ехал домой, солнце нацепило эту усталую маску середины зимы, светя, но не грея, в ярости на серый лед. Мне было холодно, неуютно, страшно. Я надеялся, что Толстяк спасет меня, но вот он говорит мне не злиться на Пуловеров.

— Он сказал мне успокоиться, но я не намерен, — говорил я Бэрри. — Я хочу сказать, ты все время говоришь мне выражать свои чувства, и я волнуюсь, что, если я успокоюсь, я сойду с ума. Как я могу слушать вас обоих?

— Возможно, тут есть какое-то общее начало, — сказала Бэрри, — но, все-таки, как ты собираешься выжить, если у вас с ним будут разные мнения? Что он говорит про всех этих гомеров?

С грустью заметив, что даже Бэрри начала называть этих несчастных «гомерами», я сказал:

— Он говорит, что любит их.

— Это обычная антифобия. Вторичный нарциссизм.

— Что все это значит?

— Антифобия — это когда ты делаешь то, что больше всего боишься; например, кто-то боящийся высоты становится строителем мостов. Первичный нарциссизм, как Нарцисс в озере, когда он пытается любить себя, но не способен обнять собственное отражение. Вторичный нарциссизм — это когда он обнимает других, которые любят его за это, и он влюбляется в себя еще сильнее. Толстяк обнимает гомеров.

— Обнимает гомеров?

— И все его за это любят.

…Все любят докторов, и твои пациенты тебя уже полюбили. Смотрел игру «Никс» по кабельному, и они доказали, что баскетбол — командная игра…

Толстяк назвал нас великой командой. Но, все-таки, что это за команда, если ее СЛИ начинает задавать вопросы тренеру.

15

— Я хочу есть! — сказала Тина, женщина, прибывшая в такси.

— Вы не можете есть, — сказал Глотай Мою Пыль.

— Я хочу есть.

— Вы не можете есть.

— Почему?

— Ваши почки не работают.

— Работают.

— Не работают.

— Работают.

— Не работают. Когда вы в последний раз мочились?

— Я не помню.

— Ну вот видите? Не работают.

— Я хочу есть.

— Вы не можете есть с неработающими почками! Вы подпишете разрешение на диализ и станете жить еще хуже.

— Тогда я хочу умереть.

— Вот теперь я вас слушаю, дамочка, теперь слушаю! — сказал ГМП и проскользнул мимо таксиста, требующего свою плату — двести с чем-то долларов плюс чаевые. Мы с Эдди оставили Тину и отправились на обход с Толстяком.

— Первая карточка, — сказал Толстяк. — Голда Меир.

— Отличный случай, — начал Эдди. — Королева Вшей. Семьдесят девять, найдена на полу своей комнаты, гримасничающая, как гибрид куклы Барби с девочкой из «Экзорциста». Лимфоузлы размером со сливу по всему телу, считает, что находится на ветке «Т» Сант-Луисского метро и полна вшей.

— Вшей?

— Ага. Ползающие вши. Медсестры отказываются за ней ухаживать.

— Хорошо, — сказал Толстяк, — нет проблем. Чтобы ее СПИХНУТЬ нам надо найти либо рак, либо аллергию. Делайте тесты кожи: туберкулез, стрептококк, летающее говно, яичная лапша, все на свете. Один положительный результат объясняет лимфоузлы, что значит СПИХ обратно на пол ее комнаты.[164]

— Поцель, ее Частник, говорит, что не позволит ей вернуться обратно. Он требует, чтобы мы ее разместили.

— Отлично, — сказал Толстяк, — я позвоню Сельме. Следующий? Сэм Левин?

— Кстати, — добавил Эдди, — я забыл сказать Поцелю про вшей. Он как раз ее сейчас осматривает.

Ползучий заговор!

— Сэму восемьдесят два, слабоумная развалина, живет в одиночестве в приюте, полиция арестовала его за бродяжничество. Когда копы спросили о его месте жительства, он ответил: «Иерусалим», — и сделал вид, что потерял сознание, так что они СПИХНУЛИ его нам. Тяжелый диабет. При этом он всем известный извращенец. Основная жалоба: «Я — голоден.»

— Конечно, голоден, — сказал Толстяк, — диабет сжирает всю его энергию. Вши и извращенцы. Куда катятся евреи?!

— К Черному Ворону, — сказал Хупер.

— Город инсулина, — сказал Толстяк. — Нелегкий будет СПИХ. Следующий?

— Должен предупредить, — продолжал Эдди, — Сэм Левин поедает все. Следи за своей жратвой, Толстяк.

Толстяк поспешно поднялся и запер свой шкафчик, в котором хранил запас еды, включающий пару батонов еврейской колбасы.

— Следующая — Быстрая Тина, «женщина в такси», — сказал Эдди. — Личная пациентка Легго. — При этих словах, мы опять услышали крики таксиста, требующего оплаты, и Толстяк СПИХНУЛ его в ПОМОЩЬ. Матерясь, тот ушел, но вошла Бонни и обратилась к Эдди:

— Бутылка с внутривенным твоей пациентки, Тины Такерман, закончилась. Что ты хочешь повесить следующим?

— Тину![165]

— Это неподобающе! Теперь по поводу вшей: это не наше дело от них избавляться. Это — работа интернов.[166]

— Дерьмо, — сказал Эдди, — это работа медсестер. Тем более у них уже есть вши.

— Что?! Прекрасно! Я звоню своему начальнику! А по поводу вшей, я звоню в ПОМОЩЬ! У нас проблемы со взаимопониманием. До встречи!

— В любом случае, — продолжал Эдди, — Вот она, Тина, и я подумал: «Ага, деменция. Отправлюсь-ка я прямо за диагнозом.» Так что я сделал ей спинномозговую пункцию.

— Первым делом?! Ты хоть обсудил это с Легго?

— Не-а.

— Личная пациентка Легго прибывает в такси из Олбани, а ты начинаешь с болезненного вмешательства. Зачем?

— Зачем?! Ситуация была: я или она. Вот зачем.

— Но она была не против, не так ли? — поинтересовался Толстяк.

— О, она была против. Она вопила, как тысяча демонов. А в три утра я услышал, как кто-то напевал: «Ромашка, Ромашка, дай мне отвеееет….»

— Ромашка, Ромашка… — промурлыкал Толстяк, глядя из окна на строительные леса, паутиной оплетающие строящееся крыло Зока. — Не может же быть, чтобы Легго был здесь в это время? Зачем бы ему? Я хочу сказать, что у нас пока нет крыла Такерманов, а?[167]

— Тина была в ярости и ударила меня по носу так, что зазвенело в ушах и слезы потекли из глаз. Так что я решил, что ей нужна большая линия в яремной вене для измерения Центрального Венозного Давления, ЦВД.

— Ты ведь не поставил линию для ЦВД, ведь, как ты знаешь, Легго их ненавидит? Они обходились без этого в прошлом, и он все равно ни черта в них не понимает.

— Нет, не поставил.

— Отлично, Эдди, отлично, — просветлел Толстяк.

— Но, видит Бог, я пытался, а пока я пытался, в палату зашел Легго и спросил: «Все в порядке, моя дорогая?» и Тина завопила: «Ничего не в порядке! У меня огромная игла в шее!» и Легго сказал мне: «Мы обходились без них в мое время. Прекрати это и зайди завтра с утра в мой кабинет.» И Тина вновь отказалась от диализа.

— Эдди, — тихо сказал Толстяк, — не делай того, что ты делаешь. Поверь мне, не стоит злить этих ребят. Расслабься, проще расслабиться, понимаешь? Это тяжелый случай: единственное лечение ее слабоумия — диализ, но она слишком слабоумна, чтобы на него согласиться. Очень тяжелый СПИХ.