Искатель утраченного тысячелетия - В Брагин

- А вы знаете, сколько мне лет? - спросил парикмахер, приступая к работе.

- Наверное, шестьдесят.

- О нет! "Старая гвардия, император, умирает, но не сдается", сказал один генерал Наполеону на поле Ватерлоо. А я, Макар Колокольчиков, владетель семидесяти восьми лет, не сдаюсь старухе старости. Итак, мы начинаем, как поется в хорошо известной опере "Паяцы" Леонковалло.

Парикмахер Колокольчиков облачился в белый халат, тронул рукой мои волосы, поворошил их и задумался; взгляд его стал напряженным и чуть-чуть грустным.

- Пожалуйста! Я жду.

Легкий вздох и тихий голос:

- Ах, дорогой клиент! Стрижка стрижкой, но голову вашу мыть мне придется.

- Два дня назад в парикмахерской аэропорта мне мыли голову.

- Но я обязан... Тут долг... обязан помыть вам голову.

- Долг?

- Да! Долг! Мой долг перед промфинпланом Треста бытового обслуживания нашего Славска. План есть план! Никуда не денешься!

- Но при чем же тут план?

- Очень при чем! Чем больше расходов совершит клиент, "тем ближе", как говорил Пушкин, "тем ближе к милому приделу".

- Какому пределу?

- К пределу выполнения квартального плана. Так примите же, дорогой клиент, примите участие, помогите мне выполнить план...

- Хорошо. Согласен.

- Макар Иванович! - послышался женский голос изза тяжелой бархатной шторы, висевшей над проемом двери.

- Слушаю вас, дорогая кассирша Серафима Ивановна. Слушаю, - сказал Колокольчиков, звеня над моей головой ножницами.

- Утром приходила одна гражданка. Говорит, уезжаю в Москву. Хочу, чтоб Макар Иванович сделал мне химическую завивку... Зайдет еще раз... Что ей сказать?

- В шестнадцать ноль-ноль - так и передайте: в шестнадцать ноль-ноль Макар Иванович приступит к работе над ее головой.

Ножницы звонко и неистово звякали, летели на простыню волосы...

Скучая, я протянул руку к одеколону на столе у зеркала.

- Прикажете освежить?

- Пожалуйста!

- Вы вздохнули. Знаю! Вам жаль нашего краеведа Савича. Какое-то сообщение имел. А доложить на исполкоме не успел!

- Поразительно! Вам, Макар Иванович, все известно. Поразительно!

- Что поделаешь! Шестьдесят пять лет у парикмахерского станка... Сколько лиц, сколько встреч! И всегда - близость, близость к голове человека. Мудреные и мудрствующие головы, легкомысленные, тяжелые и еще такие, где ветер сквозняки устраивает! Сколько вас прошло передо мной! Вот вы меня только тридцать минут назад узнали, а я уж два месяца как с вами знаком. Приехали вы по делу о сценарии и стали искать здесь следы француза. Впрочем, не мое беспокойство. Операция стрижки вашей головы завершена. Сейчас помоем голову. Серафима Ивановна, где вы? Таз с теплой водой. Прощу... А затем последует операция бритья. Надо положить на рабочее место кремы - предстоит массаж лица. И нужен еще бриолин и фиксатуар для прически.

И Макар Иванович отдернул бархатную штору над проемом двери:

- Серафима Ивановна! Дайте кремы!

Но возглас парикмахера повис в воздухе.

- Странно! Серафима Ивановна! Кассир! Время не ждет! Дайте кремы.

- Ой, беда! - раздался откуда-то издалека надрывный голос. - Крысы!

Из-за бархатной шторы появилась пожилая женщина с взволнованным лицом, с горестным движением рук, перебиравших кончики платка, съезжавшего с головы.

- Крысы, Макар Иванович.

- Какие крысы?

- Съели крысы все кремы!

Макap Иванович за голову схватился:

- Крысы! И откуда они только взялись? Эх, была бы у меня флейта нашего учителя-француза, увел бы я крыс!

- Что! О какой флейте вы говорите? - вскричал я с тоской.

- О флейте француза, обитавшего в нашем городе лет сто назад, - спокойно ответил Колокольчиков.

- Позвольте! Позвольте! Я слышал про флейту француза... Так скажите.

- Вы, конечно, помните, уважаемый клиент, - обратился ко мне Колокольчиков, - предание о флейтисте, который спас некий городок от крыс? Обворожил крыс своей игрой, увел и утопил в местном водоеме. Простите, но почему же вас сей музинструмент так взволновал? Повернитесь. Начнем операцию бритья.

- Макар Иванович, - взмолился я, - что вы знаете...

- Понял! - перебил Колокольчиков, взбивая кисточкой мыльную пену. - Все понятно... Мой внук приехал из Москвы со словом "хобби", что значит увлечение. Страсть. Выходит, что ваше хобби не марки, не этикетки, а флейты. В вашу коллекцию требуется новая флейта. Итак, мое чуткое сердце слышит крик вашего хобби! И даю вам адрес.

- Какой адрес?

- Точный адрес, где вы, пожалуй, купите флейту,

- Какую флейту?

- Вот уж не знаю: альтовая, басовая или пикколо. Но только это вам не простая флейта, а столетняя, то есть древность! Воспламенитесь. Ваша коллекция обогатится редкостной флейтой из Славска.

Я дернулся под простыней: "Может быть, Рамо играл на этой флейте!"

А Колокольчиков намыливал мне шею и говорил:

- Француз пропал, а чудо-флейта досталась его другу, доктору Климову Платону Сергеевичу.

- Он жив?

- Кто?

- Доктор Климов.

- Доктор Климов - это архаизм! Он скончался сто лет назад. А внук его Эдуард Кузьмич, таксист из Москвы, второе лето приезжает в Славск. Дом продает, никак не продаст. Не угодно ли вам купить у него дом, большой фруктовый сад?.. У него же и флейта деда. В наследство досталась. А прозвище его - Обойщик.

- Чье прозвище? Таксиста?

- Да нет же! Деда. Безумного Климова. Доктора... Так и звали его - "Доктор-обойщик". Он то п дело обои...

- Мне нет дела до обоев... до прозвища. А вот адрес таксиста, у которого флейта француза!

- Пушкинская, восемнадцать

НЕОЖИДАННАЯ ПОКУПКА

Вот и Пушкинская, 18.

Скрипучие, полусгнившие ступеньки крыльца. Рядом с крыльцом - две сломанные скамейки. Дверь приоткрыта в сени. Я осторожно шел по покачивающимся доскам сеней. Они были узкие, длинные. Слева - глухая стена, почерневшие бревна, справа окна в сад, забитые фанерой. Но кое-где еще остались цветные стекла - желтые, синие, зеленые, красные.

Зелень отцветавшего сада беспомощно и одиноко льнула к этим стеклам. Вот и дверь квартиры доктора. Изодранная обивка. На ней еще уцелели четыре позеленевших медных гвоздика, па которых держалась когда-то дощечка с фамилией доктора.

Я на миг задумался.

Здесь, в этом доме, Рамо под фамилией Лорена встречался с доктором Климовым. Здесь, быть может, найду хоть крупицу из жизни Веригина. Последние слова в его дневнике были: "все вспомнил". Но перед отъездом в Россию Веригин не мог не побывать у Ги де Лорена, у Феликса Рамо. Значит, есть надежда...

Я потянул надломанную деревянную ручку звонка. Раздался долгий дребезжащий звук.

Дверь раскрылась. В проеме стоял Эдуард Кузьмич Климов, шофер московского таксомоторного парка, плотный, крепко сбитый человек лет сорока пяти; сандалии на босу ногу, замшевая куртка с длинной "молнией".