Великий океан - Иван Кратт

Когда же он описал бедствия «Юноны», девушка поднялась и быстро вышла из комнаты.

Вскоре после ее ухода Резанов тоже поднялся. Визит и так затянулся. Он шуткой закончил рассказ и, поблагодарив семью Аргуэлло, стал прощаться. С шумом поднялись Давыдов и Лансдорф. Им порядком надоело сидеть за столом. Лансдорф хотел спать, а мичман торопился рассказать Хвостову про все смешное, что видел в испанской крепости. И подразнить приятеля знакомством с необыкновенной красавицей.

Прощаясь, Николай Петрович сказал о главной цели своего посещения. Он попросил провизии для команды и разрешения остаться на несколько дней в гавани, пока приведут в порядок судно. Тогда он сможет отправиться в Монтерей. Он отложил разговор об этом умышленно, чтобы не показать его исключительную важность.

Польщенный и обрадованный возможностью оказать услугу, Луис с жаром сказал, что все будет сделано и что кораблю незачем торопиться. Бумаги в Монтерей он сегодня же отправит нарочным.

Донья Игнасия и монах поддержали его и просили русских сеньоров не торопиться. Несмотря на невыносимую жару, сеньора вышла на крыльцо проводить гостей.

А во дворе Резанова и его спутников ожидал сюрприз. Несколько солдат и служителей, изнемогая от зноя, уже грузили в скрипучую телегу мешки с мукой, овощами, кур, живую свинью. Это была провизия для «Юноны».

Кто вам сказал?спросил озадаченный Луис одного из солдат, державшего вырывавшуюся курицу.

Сеньорита, ответил солдат, пытаясь справиться с птицей.

Молодой комендант засмеялся, махнул рукой.

Мария!.. Конча!..крикнул он.Сеньоры уже уезжают!

Но девушка не отозвалась.

Глава третья

...Стреляла пушка. Эхо гудело в горах, медленно уплывал дым. Несколько байдар шли к берегу, теряясь в дожде между лесистыми островками. На последней уходил Баранов, проводивший «Юнону» в далекое странствие. В меховом картузе, невысокий и сутулый, правитель российских колоний долго глядел вслед кораблю. Потом повернулся к берегу.

Было сыро и холодно, низкие тучи закрыли вершину горы, моросящая пелена оседала на скалы, на первые венцы крепости Ново-Архангельской столицы далеких земель. Сотни людей с надеждой следили за уходящим судном.

Таким запомнился день отхода из Ситхи.

Резанов отложил перо. Негромко плескалась за бортом волна, нередка скрипела обшивка. Светлый зайчик, отбрасываемый стеклом иллюминатора, дрожал на стене каюты. Стоял полуденный час; на корабле, кроме вахтенных матросов, все отдыхали, укрывшись от зноя. Хвостов торопился восстановить силы команды.

Но Резанов не ложился. Скинув мундир, широкоплечий, в одной рубашке, он сидел у стола и на четвертушках тонкой японской бумаги писал в Санкт-Петербург письмо. Уже третье и этом новом, 1806 году. Последний раз писал из Ново-Архангельска, куда прибыл сразу же после посольства к японскому императору. Корабли кругосветной экспедиции ушли домой, он остался в колониях выполнить второе поручение ознакомиться с делами Российско-американской компании, настоящего хозяина Аляски. А кроме того, подготовить поездку на Сахалин, чтобы доказать самоуправство японцев.

Богатство и нищета, небывалые возможности и бессилие, великие замыслы и косность стояли рядом, и пока только воля и ум Баранова не давали погибнуть начатому.

Посольство в Японию должно было открыть порты для торговли с колониями, посланнику Резанову поручалось навести в колониях порядки.

Памятна навсегда осталась первая встреча. «Мария Магдалина», па которой он вышел из Камчатки, долго носилась с пьяной командой по морю, и Резанов, измученный и отчаявшийся попасть на этой «блуднице» куда-нибудь, кроме морского дна, увидел наконец Ситху. Так же, как спустя много месяцев при отплытии в Калифорнию, шел дождь, но скоро тучи рассеялись, и красно-бурый свет заходящего солнца озарил берег, нескончаемые леса, гряду островов, скалы и снежную вершину св. Ильи. Еще дальше тянулись отроги Кордильеров, уходивших в глубину материка. Красота открывшихся мест и простор подействовали даже на буйную команду «Магдалины», а когда над чуть приметной крепостью взвился русский флаг и долетели первые звуки салюта, неистовый грохот всех пушек «Магдалины» выразил искреннюю гордость и восхищение ее экипажа.

Резанов прожил в Ново-Архангельске почти пять месяцев и за все это время не мог надивиться нетронутым богатствам края, непрестанной борьбе и лишениям, уму и великим замыслам правителя тихого и нелюдимого с виду каргопольского купца. Неизвестно, когда он ел, спал. В дощатой казарме, протекающей от дождей, не раз видел Резанов пустую кровать его, стоявшую в воде. На столике лежали книги, гусиное перо и бумаги, прикрытые куском старого паруса. В бумагах были заметки о постройке школы для «диких», о мореходных классах, кораблестроении, гаванях от Амура до Сандвичевых островов, о торговле с Китаем и Калифорнией, о сохранении лежбищ морского зверя, о выплавке меди, хлебородных долинах подальше к югу.

Большая тут земля и больших попечений требует...сказал он как-то Резанову с горечью и поглядел на него глубокими светлыми глазами.Диким просвещение, а не силу принести должно. А так платим кровь за кровь... А ежели бы подумали, как с честью поддержать обладание сими местами, усилить промысел мехов и торговлю, доставя спокойствие, довольство и изобилие обитающим здесь народам,может, и внуки наши вспомнили бы добрым словом...

Резанов глядел на него и начинал понимать, что чувствовал этот человек, сжегший недавно индейский поселок за нападение на Якутат. И каким он сознавал себя одиноким...

Видел посланник и то, как, отказывая себе во многом, на свои личные средства правитель снаряжал партию байдарок для описания берегов, собирал на Кадьяке девушек-креолок и сирот-индианок для обучения рукоделию, мечтал о постройке верфи и о своих кораблях...

Резанов поддержал его планы. Он ехал сюда предубежденный против Баранова правителя-самоучки, собирался «учинить разгром», но после того, что увидел сам, стал на его сторону. Он вспомнил встречу с Александром Радищевым, недавно вернувшимся из сибирской ссылки. Радищев служил в Комиссии составления законов, готовил проект гражданских реформ, интересовался делами российских колоний. В Иркутске он познакомился с Григорием Шелеховым и читал его книгу.

Резанов не раз уже слышал о Радищеве, сосланном Екатериной за книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», книгу страстную и обличительную, за которую Радищев сперва был приговорен к смертной казни, и хотел познакомиться с крамольным писателем. В эти первые годы показного заигрывания царя с просвещенными людьми России зародилось «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств». Возглавляли общество последователи Радищева Иван Борн и Иван Пнин. Один из них и познакомил Николая Петровича с Радищевым при случайной встрече возле сената.

Дул с моря ветер. Сизая, набухшая Нева, казалось, вот-вот выплеснется к самому памятнику Петра. Две баржи и парусная шхуна двигались почти вровень с берегами. Но ветер был теплый, сквозь тучи проглядывало синее небо, а дома и башня Кунсткамеры на той стороне реки освещены не видным пока солнцем.

Резанов и Радищев шли вдоль Невы. Резанов, в мундире и шитой золотом треуголке, Радищев в длинном фраке и цилиндре. Поэт и «прорицатель вольности» вынужден был стать чиновником. Коляска Резанова ехала вслед за ними Николай Петрович пошел пешком со своим новым знакомым.

Радищев шел молча. Несмотря на пятьдесят с лишним лет, ссылку, невзгоды, он выглядел еще нестарым, и ясные живые глаза были совсем молоды. Однако усталость чувствовалась во всех его движениях и даже в речи.

Зато Резанов говорил много. Позже он удивлялся, что так разоткровенничался перед незнакомым человеком, к которому, правда, испытывал глубокое уважение. Николай Петрович тогда готовился к поездке на Аляску и в Японию, говорил о необходимости разумного управления колониями, о просвещении новых мест. Ему хотелось послушать, что ответит Радищев, человек, о котором говорила вся Россия как о ненавистнике рабства и деспотизма и который первым приветствовал американский народ, расправившийся с «разбойниками-англичанами», и первый же заклеймил лживость американской «свободы» свободы рабовладельцев.

Это он написал о себе по дороге к месту ссылки: Ты хочешь знать: кто я? что я? Куда я еду? Я тот же, что и был и буду весь мой век: Не скот, не дерево, не раб, но человек!..

И прежде всего Радищев был для Резанова настоящим русским человеком, истинным патриотом. Мнение его, особенно в новом для отечества деле, было первостепенным и важным.

России нужны новые законы,развивал свою мысль Резанов, не замечая, что спутнику его трудно идти против ветра. И в первую голову о просвещении, мануфактурах и торговле. Прежние устарели, они не обеспечивают наших прав...

Не законы только, сударь,сказал вдруг Радищев, останавливаясь. Придерживая цилиндр рукой и повернувшись спиной к ветру, он старался отдышаться.Не законы. Да-с!.. Американцы вон тоже издали закон, утвердили им рабство негров!..