Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

— Да, для ребенка его возраста это трудное путешествие… Снова послышались смешки, которых Суннезигель предпочел не заметить.

— Так иди же сюда, выпей с нами! — продолжал Эгидий.

— Простите, монсеньор, но я должен позаботиться о корме для лошадей. Может быть, позже…

— Позже ничего уже не останется! — вставил Урсио.

На сей раз военачальники и придворные откровенно расхохотались. Суннезигель быстро взглянул на них, перед тем как уйти, и попытался изобразить улыбку, чтобы сохранить лицо. Бог знает, откуда, но здесь оказалось даже несколько женщин, а вина хватило бы, чтобы напоить всю армию!

Ночной холод немного взбодрил Суннезигеля. Пока вокруг него собирались люди из его эскорта, ему удалось немного умерить свой гнев и снова привыкнуть к полусумраку, среди которого пришлось возвращаться в поселок. По дороге Суннезигель заметил нескольких своих всадников, смешавшихся с группками пехотинцев. При его приближении разговоры стихали, но ему это было уже безразлично. Он знал, что затевается и вскоре произойдет — может быть, даже этой ночью…

Стражники, охранявшие хижину, в которой расположился Хильдебер, доложили о прибытии коннетабля, потом двое из них забрали у него оружие. Таков был приказ Брунхильды — никто не смел приближаться к юному королю вооруженным.

— Ваше величество, все исполнено, — сказал Суннезигель, входя. — Я передал им, что вы не придете.

Хильдебер в одиночестве сидел за длинным столом, служившим, очевидно, большому семейству. Суннезигель мельком подумал о том, что стало с жившими здесь крестьянами, потом невольно улыбнулся, увидев, что король изо всех сил старается не заснуть. Ему пришлось солгать лишь наполовину — путешествие было действительно слишком тяжелым для подростка тринадцати лет.

— А твои люди? — спросил Хильдебер. — Где они? Суннезигель сел напротив него, налил себе вина и отломил кусок хлеба.

— Терпение, сир. Если это не случится сегодня, то, значит, завтра или следующей ночью. А раньше мы точно не дойдем до Мелодена, таким-то темпом…

Хильдебер не отвечал, лишь испытующе смотрел на коннетабля, и под его взглядом Суннезигель почувствовал себя уже не так уверенно. Юный король обладал хрупким телосложением и унаследовал белокурые волосы от матери, но его манера молча и пристально смотреть на собеседника, словно желая проникнуть в самую глубину его души, несомненно, унаследована была от отца, Зигебера.

— Нужно, чтобы это произошло сегодня ночью, — наконец сказал Хильдебер. — Иначе мне придется встретиться с моим дядей и пожать ему руку… С этими словами подросток вздрогнул от отвращения и добавил:

— Лучше умереть.

— Это он умрет, ваше величество. Клянусь вам в этом.

— Этой клятвы я не забуду…

Суннезигель хотел что-то ответить, когда снаружи донеслись крики. Кажется, собралась целая толпа.

— Оставайтесь здесь, — сказал коннетабль, поспешно вставая из-за стола. — Не выходите ни в коем случае!

В два прыжка он оказался снаружи. Когда ему вернули меч и кинжал, он отдал несколько распоряжений стражникам, затем бросился к лагерю в сопровождении своей свиты. Несмотря на темноту, найти дорогу можно было без труда: толпы людей с зажженными факелами устремилась к шатрам Лучших.

— Вы двое, — обратился Суннезигель к своим ближайшим спутникам, — поднимите тревогу. Пусть все лошади будут оседланы, а отряды построены, когда я вернусь. Пусть окружат поселок и защищают короля. Остальные за мной!

С этими словами он взбежал на невысокий пригорок, откуда можно было видеть и слышать происходящее. Солдаты размахивали факелами и оружием уже возле самого шатра Эгидия.

— Смерть предателям! Избавим от них короля!

— Они привели нас под знамена наших врагов!

— Они продали королевство псам Нейстрии!

Суннезигель опустился на траву и скрестил руки, завороженный представшим зрелищем. Как раз в этот момент епископ Эгидий вышел из шатра в сопровождении всей своей компании. Он тщетно воздевал руки, призывая собравшихся успокоиться и выслушать его, — крики только усилились, а вскоре за ними на Лучших обрушился град камней. Завязалась потасовка. Суннезигель на время потерял из вида епископа, но потом внезапно увидел, как тот вскочил на лошадь и галопом помчался прочь.

На следующее утро повсюду рассказывали о том, как епископ потерял один сапог во время бегства и в таком виде, с одной босой ногой, въехал в Реймс, проскакав всю ночь. Он был настолько перепуган, что, едва миновав городские ворота, приказал тут же закрыть их за собой.

— Все вон!

Голос короля долгим эхом повторился под каменными сводами. Зал для аудиенций в парижском дворце был наполнен просителями, придворными, знатными франкскими дамами в богатых одеждах, воинами, монахами и священниками, приглушенные разговоры множества людей сливались в общий ровный гул. Внезапное появление Хильперика, резко распахнувшего настежь обе дверные створки, мгновенно заставило всех смолкнуть. Все взгляды обратились к трону, стоявшему на возвышении, к которому вели несколько ступенек. На троне восседала Фредегонда в окружении своей личной охраны и советников. Она медленно поднялась, между тем как толпа собравшихся отхлынула к дверям, и зал постепенно начал пустеть. Королева приветствовала супруга легким наклоном головы и осталась стоять на возвышении, прямая и горделивая, похожая на статую святой в лучах солнца, скользивших по ее платью, украшенному узорным золотым шитьем и драгоценными камнями.

Хильперик мельком обернулся и посмотрел на своих спутников. Бепполен и Ансовальд без особых церемоний выпроводили из зала последних просителей, не сделав исключения ни для кого, даже для священников. Не осталось никого, кроме королевской четы и нескольких приближенных. Хильперик устало расстегнул фибулу на дорожном плаще, сбросил его прямо на пол и подошел к возвышению.

— Сегодня день аудиенций! — резко произнесла Фредегонда. — Эти люди долго ждали. Нужно их принять.

— Я не хочу видеть этих ненасытных попрошаек! Сейчас не время для лишних щедрот.

— Это я уже поняла…

На мгновение Хильперик замер, устремив на жену яростный взгляд, потом поднялся по ступенькам, ведущим к трону. Фредегонда не шелохнулась. За ее плечом стоял Ландерик, держа руку на рукояти меча.

— Я сказал: вон!

— Сеньор Ландерик — дворцовый управитель, — негромко произнесла Фредегонда — Он может слышать, о чем мы говорим.

— С каких это пор такие назначения получают без ведома короля?

— С тех пор, как король уехал на войну и кому-то пришлось вместо него заниматься делами королевства. Мы не ждали, что ваш поход закончится так скоро…

Последняя фраза прозвучала почти неприкрытым оскорблением. Хильперик снова пристально взглянул на жену. Волосы Фредегонды были заплетены в косы, бледное лицо было непроницаемым, словно высеченным из мрамора. Лоб охватывала тонкая золотая корона, удерживающая длинную вуаль. На груди королевы сверкало золотое ожерелье, украшенное изумрудами и топазами. Рядом, с ней Хильперик и сам выглядел жалким просителем. Почему она с ним так разговаривает? Почему не отходит от трона? Ему оставалось сделать шаг, чтобы оказаться рядом с ней; но он ждал, что она сама отойдет, уступив ему дорогу, вместо того чтобы стоять и смотреть на него с такой презрительной холодностью.

Хильперик невольно опустил глаза и взглянул на свои доспехи и сапоги, покрытые пылью и грязью, принесенными с поля сражения. Проигранного сражения. Еще одного…. Да можно ли вообще говорить о сражении? Среди ночи, вопреки всем правилам, войска Гонтрана внезапно обрушились на спящий лагерь, и одновременно защитники Мелодена осыпали его потоком горящих стрел. Войску Хильперика пришлось биться до рассвета, разобщенным и беспорядочно, а наутро глазам уцелевших предстала бургундская конница, до сих пор остававшаяся в резерве, выстроившаяся меньше чем в ста ту азах от дымящихся остатков разгромленного лагеря. Повсюду грудами лежали убитые и раненые. Конечно, Хильперик мог продолжить сражение, но первая же конная атака смела бы его разрозненные отряды в одно мгновение. Вместо этого он отправил к Гонтрану посланцев с просьбой о перемирии.

То, что осталось от его войска, легко могло быть разбито при отступлении. В обмен на сохранение жизней своих людей Хильперику пришлось послать гонцов к своим военачальникам в Аквитанию с приказом снять осаду Буржа и отступить.

Поэтому грязь, покрывавшая Хильперика с головы до ног, не придавала ему никакого ореола благородства или славы. Это была грязь поражения, бесчестья, позорной уступки. Никто не стыдился этого больше, чем сам король. Но, никто не смел упрекнуть его в этом — даже Фредегонда.

— Отойди…

Фредегонда не успела ничего ответить. Ее презрительная улыбка окончательно взбесила короля.