Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

– Между тем, – заметил Альенде, – этот падре не пустослов. То, что при надлежащем обучении индейцы способны на большее, чем возделывание маиса и добыча руды, он доказал на деле.

– Интересно, рассчитывает ли он заодно обучить свою паству и неповиновению вице-королю? Если да, то мигом окажется в тюрьме по приказу архиепископа, если только еще раньше инквизиция не изломает его на дыбе.

– Я не знаю, каковы именно его планы, но священник предложил членам нашего литературного клуба встретиться, дабы обсудить некое важное дело. Ему известно, что за ним следит фамилиарий, а потому он попросил организовать нашу встречу приватно.

Постепенно разговор двух друзей естественным образом перешел на то, что беспокоило их самих.

– Ну что, беседовал ты уже с полковником Эрнандесом? – спросил Альдама. И засмеялся: – Всякий раз, когда я упоминаю это имя, вид у тебя становится как у собаки, готовой вцепиться врагу в яйца.

– Скорее уж как у волка. Полковник сказал мне то, что мы и без него все прекрасно знаем: креолам запрещено занимать высшие командные должности. – Лицо Альенде побагровело. – Однако на сей раз этот негодяй еще и позлорадствовал, заявив, что климат Новой Испании размягчает наши мозги. Получается, что все дело в том, что мы просто дураки.

Трудно было придумать большее оскорбление, ведь и Альдама, как и его друг, был человеком крайне честолюбивым и не имел иных устремлений, кроме военной карьеры. Отец Альдамы служил управляющим на фабрике, но сын его и слышать не хотел ни о чем другом, кроме как скакать на коне с саблей в руке. Однако, подобно Альенде, он дослужился лишь до капитана. Как и всякий офицер, он имел в запасе немало крепких словечек и сейчас от всей души огласил окрестности отборной руганью.

– А что ты ответил полковнику? – спросил Альдама, исчерпав наконец весь свой запас неприличных выражений.

Альенде поморщился.

– Если бы только кто-нибудь другой оскорбил меня таким образом, я бы предложил ему выбрать оружие и прислал своих секундантов. Но что я мог сказать своему боевому командиру? То, что он глупец и мошенник? То, что гачупинос заняли все должности в высшем командовании и поработили Новую Испанию, причем исключительно из высокомерия, алчности и неоправданного честолюбия? Или, по-твоему, следовало заявить полковнику, что власти делают все это потому, что боятся не только нас, но и пеонов?

– Ничего, может, когда-нибудь...

– Нет! – рявкнул Альенде. – Не обольщайся: никаких послаблений нам не дождаться, гачупинос будут противиться любым попыткам провести реформы. Если мы хотим сами управлять своими делами, то и добиваться этого должны сами.

– А как именно?

Альенде посмотрел на друга. Он знал, что Альдама восхищается им и, в известном смысле, видит в нем старшего брата.

– Точно пока не знаю. Об этом стоит поговорить с падре. Одно мне известно наверняка: когда два противника противостоят друг другу и только у одного есть мушкет, мушкет этот вызывает бесспорное уважение.

В некотором отношении Альенде имел немало общего со священником из Долореса. Оба обладали неукротимой энергией, с воодушевлением брались за дело и порой добивались успеха, но точно так же оба, бывало, нетерпеливо хватались за новый проект, не успев довести до ума затеянное ранее. Однако была между ними и существенная разница. Один был военным, а другой – лицом духовным; иначе говоря, Альенде прекрасно разбирался в боевых действиях и оружии, а Идальго был знатоком человеческих душ и сердец.

– Ты, наверное, задаешься вопросом: зачем я уговорил отца Идальго присоединиться к нам? – сказал Альенде. – Мы должны учитывать опыт прошлого. Сорок лет тому назад, когда наши отцы были еще совсем молодыми, ацтеки подняли восстание. Их были десятки тысяч; особенный размах бунт приобрел в Сан-Луис-Потоси, где генерал-инспектор Хосе де Гальвес...

– ...отрубил головы почти сотне человек и, насадив их на колья, выставил на всеобщее обозрение, дабы другим было неповадно, – продолжил его друг.

– А знаешь, почему так произошло? Просто у ацтеков не было настоящего вождя, а то они вполне могли бы добиться своего. Будь уверен, индейцы не забыли, как жестоко подавлялись их восстания. Падре Идальго говорит, что они все помнят и жаждут мести.

– Что-то я сомневаюсь в боеспособности ацтекской армии.

– Даже если ее возглавим мы?

– Интересно, каким образом?

– Для этого-то и нужен падре. Он известен по всей области Бахио как лучший друг индейцев, они ему доверяют. И если падре бросит клич, отзовутся многие. Теперь ты понял мою мысль? Костяк армии составят несколько тысяч хорошо обученных ополченцев, а основную ее массу – огромное количество индейцев. И все вместе – это будет сила.

Альдама покачал головой.

– Игнасио, да ты говоришь о мятеже.

– Я говорю о переменах, добиться которых можно только силой оружия. Или ты хочешь и дальше служить гачупинос, словно пеон, и передать это рабское наследие своим детям?

– Ну разумеется не хочу.

– В колонии дуют свежие ветры перемен. Люди открыто говорят о необходимости восстания. Я слышу об этом от офицеров-креолов по всему Бахио.

– Это все нужно тщательно продумать, ведь даже малейшая неосторожность может навлечь на нас гнев вице-короля.

Альдама был отважным солдатом, но вот гражданской решимости ему явно недоставало. Зато Альенде бесстрашно рвался к цели, презирая опасность.

– Мы опытные воины, – заявил он, – и уж никак не уступим тем, кого может выставить против нас вице-король. Если мы выступим открыто, требуя перемен, нас поддержат наши собратья по всей колонии. В конце концов, для нас это вопрос чести. Моя кровь так же чиста, как и кровь любого заносчивого гачупино, родившегося в Испании. Я ничем не хуже, не намерен терпеть порабощение и готов сражаться, отстаивая свои права, до последней капли крови.

Альенде взглянул на друга, ухмыльнулся и добавил:

– И помни, amigo, трофеи достаются победителям. Если мы окажемся теми, кто выгонит гачупинос из Новой Испании, то именно мы и пожнем плоды победы – высшие командные должности и почести.

32

Ракель Монтес тихонько сидела на скамье экипажа и смотрела на женщину, расположившуюся напротив нее. Донья Хосефа Домингес была женой дона Мигеля Домингеса, коррехидора Гуэретаро, главного представителя закона в городе и его окрестностях. Находясь в гостях у этой сеньоры, Ракель получила от священника из Долореса письмо с просьбой организовать ему приватную встречу с членами литературного клуба Гуэретаро. Как и донья Хосефа, Ракель посещала собрания этого кружка, на заседаниях которого подвергалась критике несправедливость политического и экономического устройства колонии.