Замурованные. Хроники Кремлевского централа - Миронов Иван Борисович

И без того, мягко говоря, сомнительная шутка прозвучала глупостью с тухлым душком.

– Ты че гонишь?! – закипел Бубен.

– Серега, ну, я пошутил, – извиняясь, развел руками Сева и, переведя на меня взгляд, театрально выдержал паузу: – Вымогалово шьют. Я «Черный плащ». Слышал?

– Нет пока, – за последнюю неделю я первый раз рассмеялся.

– Значит, здесь такая постанова, – вполголоса напутствовал Бубен. – Живем людским, шнырей нет, на тряпку упасть не западло. О своих делюгах не базарим. Собрался на дальняк – распрягаешь занавеску, если в хате кто-то ест – дождись, пока закончит. В остальном по ходу разберешься.

Камера дружно закурила. Тренировать волю натянутыми до предела нервами не достало сил. Сигареты хватило на три жадных затяжки: отпустило, согрело, расслабило.

– А как вещи с воли затянуть? – прикуривая, я машинально пытался греть ладони от горящей спички.

– Здесь все через заявление на имя начальника изолятора. Утром на проверке забирают, в течение трех дней рассматривают, если отказ не принесут, значит, разрешили.

– Как писать заявление? Не силен я в подобном жанре.

– В правом верхнем углу пишешь: «Начальнику ИЗ 99/1 полковнику внутренней службы Прокопенко И.П., к.308, по центру – «Заявление». С новой строки: «Прошу Вас разрешить», далее суть просьбы, например, получить от моих родных, или выдать со склада то-то и то-то, или посещение спортзала и тому подобное, затем число и подпись.

– Какого спортзала? – недоверчиво переспросил я.

– Да, есть здесь такое, – улыбнулся Серега. – Сто сорок рублей в час с рыла, как правило, вместо прогулки, и то в порядке поощрения. Начнешь с ними кусаться – о спорте можешь забыть.

Я вспомнил, что шесть дней ничего не ел. Тут уж по-хозяйски уважил Бубен. После недолгого колдовства над электрочайником по шлейкам растеклось что-то очень вкусное, сочное и жирное. Глаза слипались в полудреме. Но хата на покой не собиралась. В телевизоре бесперебойно гудела музыка.

– Может, чифирнем? – спросил Бубен.

– Можно. – Алтын лениво приподнялся со шконки. Пластиковое ведерко из-под повидла Бубен наполовину засыпал чаем и залил до краев кипятком. Минут через двадцать густую жирно-бурую, словно отработанное масло, жидкость он слил в другое ведерко, которое пошло по кругу. Каждый, сделав по три-четыре глотка, передавал «братину» следующему. Вкус необычный и немного тошнотворный, с тупой горечью.

– Ну, как? Бодрит? – поинтересовался Заяц, явно хорохорившийся передо мной своим семимесячным тюремным стажем.

– Ты вообще заткнись! – оборвал Севу Алтын, повернувшись ко мне, пояснил: – Заяц две недели назад пару таких бадеек в одно рыло засадил. Сначала блевал дальше, чем видел, потом сутки проср… не мог. Так ведь?

– То ж «конь» был, – попытался оправдаться Черный плащ.

– Что такое «конь»? – спросил я.

– «Конь» – почище чифиря будет, – хохотнул Сева, воспользовавшийся предоставленной возможностью съехать с неприятной темы. – Много чая, много кофе и банка сгущенки.

За разговором закончился чифирь, оставив на дне бледно-ржавый осадок.

Взгромоздив на шконку пачку прессы из толстой стопы газет и журналов, возвышавшейся в углу хаты, я жадно принялся за чтение, изголодавшись по новостям. Список изданий оказался внушительным – от «Коммерсанта» и «Комсомолки» до «Работницы» и «Мурзилки».

– А я все выписываю, – поймав мое удивление, пояснил Заяц.

– Все подписываются на издания, а Сева – на подписной каталог, – заржал Бубен.

– И сколько стоит это удовольствие? – не удержался я.

– Фигня. Что-то около двушки зелени в месяц, – отмахнулся Сева, Алтын злобно поморщился.

Расположение стола и шконок напоминало вагонное купе, только в купе поуютнее, а здесь поудобнее. Подобная мебелировка обеспечивала эстафетную бесконечность беседы, текущей в камере. Заяц, узрев во мне благодарного слушателя, ударился в вольные воспоминания, смакуя их пополам с тюремными байками. Было Севе Зайцеву двадцать четыре года, еврей по национальности, манерам, взглядам и суетливоюркому уму. Свое гневное возмущение на обращение «Эй, жид!» со стороны блатных сокамерников он беспощадно давил в себе страхом, в ответ на сию бесцеремонность Сева обидчиво и беспомощно разводил руками: «Ну, зачем вы так».

По словам Зайца, он учился в двух аспирантурах и подавал большие надежды отечественной науке. Себя Сева относил к «золотой» молодежи высшей пробы, в кругах которой был известен как «Сева-ГАИ». Хвастался близкой дружбой с Митрофановым и Кирьяновым… Свое погоняло «Сева-ГАИ» получил за способность решать любые проблемы, связанные с ГИБДД, на чем, собственно, и погорел. Подвела молодость и жадность. При обысках на квартирах у него нашли под миллион вечнозеленых, тридцать незаполненных «непроверяек», форму майора ФСБ с липовой ксивой хозяина погон, выписанной на Севу, и главную реликвию Зайца – комплект автомобильных номеров с надписью «Черный плащ».

От правосудия Севу спасали семь адвокатов, энергично, но бестолково.

Устав тарахтеть, Зайцев достал «дембельский альбом», где вперемешку с похабными распечатками из Интернета он расфасовал личные фотографии.

– Вот этих, – причмокивая, Сева водил пальцем по фотографиям, – Листерман подгонял… Это мы в Барвихе… Это в Куршавеле год назад…

– Ты чего, сука, меня не понял?! – свой вопрос сверху Алтын сопроводил гулким ударом по шконке, от чего затряслась вся конструкция.

– Зачем стучишь? – весь передернулся Заяц.

– Я тебе сейчас, жид, по чердаку стучать буду, – взбеленился Алтын от наглости соседа.

– Хорош, Серега, – жалостливо-заискивающе пролепетал Заяц, на что Алтын издал матерную тираду в адрес Севы и уставился в телевизор.

Отношения Зайца с Алтыном не задались с первого дня их знакомства. Когда Алтынова, Бубнова и вора Леху Хабаровского перекинули с пятого этажа в 308-ю, там уже прописались Сева Зайцев и Слава Шер, якобы наладивший производство фальшивых «полосатых» номеров. Шера увезли в суд на продление срока содержания, на хозяйстве оставался Черный плащ. Войдя в хату, вор и авторитеты увидели похабно развалившегося на нижнем шконаре юношу.

– По какой статье? – ошарашил молодой человек вопросом вошедших.

– Я жулик, – растерянно пробормотал вор.

– Двести девятая, сто пятая, – по инерции прожевали блатные.

– Ну, с тобой все понятно. – Сева взглядом оттеснил Хабаровского. – А вы, значит, людей убивали?! За деньги!

– Да, – буксанул Алтынов, по делу будучи в полном отказе.

– С каких группировок?! – с прокурорским задором продолжил Заяц.

– Я тебе, псина, покажу группировки! – первым очухался Алтын, нога которого в хлестком щелчке прошла в сантиметре от головы юноши, но тот успел вжаться в дальний угол шконки.

– Раскрутка голимая, Серега. – Бубен грудью заслонил Зайца. – А если оперская постанова?

С тех пор Сева жил под страхом неминуемой расправы, несмотря на то что грел хату едой и куревом на несколько тысяч долларов в месяц. Однако страх не останавливал Зайца в его стремлении поравняться с сокамерниками, что у последних вызывало в лучшем случае лишь насмешку. Однажды Сева доверительно сообщил Бубну, что имеет твердое намерение встать на блатную стезю. Намерение встретили с должным сочувствием.

– Масть – не советская власть, может поменяться. Для начала надо закурить. Без этого никак не получится, – авторитетно заявил бродяга некурящему юноше.

И Заяц начал курить. Много и часто, одну за другой просмаливал до фильтра и на последний вздох зажигал от окурка новую сигарету.

Бывало, по две-три за раз, до сильного кашля, до зеленых обмороков. Чернели легкие, но не масть. Вскоре было решено переходить ко второй ступени посвящения в уголовники.

– Слышь, Заяц, надо качать режим, – как-то на прогулке заявил Бубен.

– Как же его раскачаешь, на нашем-то централе? – почувствовав недоброе, пролепетал кандидат в блатные. – Ни дорог, ни телефонов, и хрен до кого достучишься.

– Вскрываться будем, – с похоронной торжественностью заявил Бубен. Стоявшие рядом Алтынов и Шер одобряюще мотнули головами.