Прилипалы - Росс Томас

Не чурался Пенри и мира политики, работая на обе партии. Тут его сферой являлись расследования, позволяющие получить информацию, которая многим казалась давно утерянной. Его усилиями три потенциальных министра, два демократа и один республиканец, не были приведены к присяге. В другой раз он представил информацию, перекрывшую одному из кандидатов дорогу в Верховный суд.

Из всех клиентов своим фаворитом Пенри полагал толстого старика, который сейчас сидел перед ним, расправляясь с тарелкой куриного мяса и блюдечком тертого сыра. Причин любить старика у Пенри было несколько, не последняя состояла в том, что старик обеспечивал его едва ли не самым большим объемом работы, исправно оплачивая все счета, но главная заключалась в другом: Пенри полагал, что умом и способностью реально смотреть на вещи старик ни в чем не уступал ему самому. Наверное, Пенри удивился бы, узнав, что старик считает его простоватым, но, с другой стороны, он зачислял в эту категорию едва ли не всех.

Родился старик первого января тысяча девятисотого года и частенько заявлял, что проводит как текущий век, так и все тысячелетие. Весил он около трехсот фунтов, приходящихся главным образом на жир, при росте пять футов и одиннадцать дюймов. Родился он на зерновой ферме неподалеку от Хатчинсона, штат Канзас, и с детства ему запомнились разговоры о деньгах, вернее, об их отсутствии. Отец его не только выращивал пшеницу и кукурузу, но и все время пытался приумножить свой капитал, участвуя в различных рискованных проектах. А уж экономического пророка из Арканзаса «Монету» Харви, который, кстати, умер совершенно разоренным, он просто боготворил. И даже дал своему сыну прозвище пророка, так что толстый старик прошел по жизни как Койн[4] Кенсингтон.

Хотя формально его образование оборвалось в восьмом классе, Кенсингтон все еще считал себя студентом, и именно это слово писал в графе «занятие», если этого требовал предлагаемый к заполнению документ. Работать он начал на маленьком кооперативном элеваторе, где меньше чем за неделю овладел двойным счетом, то есть ведением двух бухгалтерских книг. В шестнадцать лет стал кассиром в Торгово-Фермерском банке Хатчинсона. Банку пришлось ждать, пока Койну исполнится двадцать один год, прежде чем его допустили к работе с чеками.

В тысяча девятьсот двадцать третьем году Койна избрали президентом банка, самым молодым в штате и, возможно, в стране. Не прошло и года, как он решил, что полностью овладел ведением банковских операций на уровне штата, а потому подал прошение об отставке. Двумя месяцами позже он стоял на одной из улиц лондонского Сити, у двери под вывеской с тремя золочеными желудями. Глубоко вдохнув, он открыл дверь и заявил первому человеку, встретившемуся ему в вестибюле:

— Я Койн Кенсингтон из Канзаса и приехал сюда учиться тому, как делать деньги.

После часового разговора и внимательного изучения пяти рекомендательных писем, которые Кенсингтон привез от нью-йоркских и чикагских банкиров, которым приходилось вести с ним дела, старший партнер лондонского торгового банка предложил Кенсингтону работу с жалованьем пятнадцать шиллингов в неделю.

— Но это всего лишь три с половиной доллара, — удивился Кенсингтон.

— Не только, мистер Кенсингтон, — последовал ответ.

— А что же еще?

— Это ваш первый урок.

Через три года торговый банк послал Кенсингтона в Нью-Йорк приглядывать за своими довольно-таки внушительными инвестициями.

— За день до отъезда в Нью-Йорк, — любил потом рассказывать Кенсингтон, — три старших партнера пригласили меня к себе. «Вы едете ненадолго», — сказал один. «На два года, — добавил второй. — Возможно, на три». «Да, на три», — подтвердил первый. Потом они помолчали, пристально гладя на меня. «Внимательно следите за ситуацией», — наконец прервал молчание один из них. «М-м-м-м-м», — промычал другой, что означало: иначе хуже будет. На все это я ответил: «Разумеется», — и мы расстались довольные друг другом.

— Что ж, к тому времени я уже многое знал о деньгах, — обычно продолжал он. — Не хочу хвалиться, но едва ли два десятка человек во всем мире могли потягаться со мной знаниями. И последующие три года я зарабатывал им деньги на нью-йоркской бирже. Много денег. Затем двадцать девятого июля я отправил им зашифрованную телеграмму в три слова: «Выходим из игры». Что ж, они согласились, и их доходы выросли еще больше. В конце августа я послал им еще одну телеграмму, на этот раз из четырех слов: «Рекомендую максимум коротких позиций.»[5] На этот раз они ко мне не прислушались. Ума им, конечно, хватало, но для того, чтобы закрывать контракты, когда на бирже господствуют прямо противоположные настроения, ставить на катастрофу, когда все надеются на светлое будущее, идти против надежд миллионов, для этого требуются шестое чувство и железные нервы. Что ж, и лондонские банкиры таковыми не обладали, хотя, повторяю, они были не глупее других. Поэтому я подал заявление об уходе с работы, а сам потратил все свои деньги, до последнего цента, на закрытие контрактов. Вы знаете, что потом произошло.[6] К декабрю двадцать девятого года я стал миллионером, причем не бумажным. А мне еще не было и тридцати лет.

И в последующие четыре десятилетия состояние Кенсингтона приумножалось. Он вносил деньги в предвыборные фонды как демократов, так и республиканцев, которые ему нравились, основал благотворительный фонд, чтоб «не мучила совесть», и неофициально выполнял различные поручения полудюжины президентов.

Вот и теперь он взялся за выполнение очередного президентского поручения не потому, что ему этого хотелось, а чтобы отдать старые долги и, как он говорил, «не дать выйти на поверхность тому, что еще может полежать под землей».

Толстый старик доел сыр, с печалью во взгляде положил вилку на стол и посмотрел на Уолтера Пенри, которого считал несколько простоватым.

— Значит, Каббину придется нелегко?

— Похоже на то.

— Он слишком много пьет?

— Вроде бы нет. У них есть два парня, которые следят за тем, чтобы он не перебирал лишнего. Во всяком случае, пытаются следить.

— Значит, он чересчур долго пробыл на этом посту, так?

— В определенном смысле да. Ему ставят в упрек потерю связи с низовыми организациями.

Кенсингтон фыркнул.

— Это все?

— Есть кое-что еще, но они приберегают это на потом, по крайней мере, так говорит Питер.

— Забавный такой парень, да? С акцентом?

— Он самый.

— Он знает, что говорит?

— Думаю, что да.

Толстый старик посмотрел на вылизанную дочиста тарелку. Резко отодвинул стул, пробормотал «ну и черт с ним», встал и направился в маленькую кухоньку, примыкающую к гостиной. Открыл холодильник, достал коробку с маленьким — шоколад с орехами — тортом, вернулся к столу, снял крышку, пальцами отломил верхнюю часть и с блаженной улыбкой отправил в рот.

— Торты не входят в вашу диету, не так ли? — полюбопытствовал Пенри.

— Нет, не входят. Угощайся.

— Нет, благодарю.

По лицу Кенсингтона разлилось облегчение.

— Единственное удовольствие, которое и осталось старику: поесть вволю. Пить не могу — сердце. Курить бросил в двадцать четыре года, потому что это глупая привычка. О женщинах я больше не думаю. Сам понимаешь, годы уже не те.

За верхней частью торта последовала нижняя. Кенсингтон высыпал в ладонь крошки, съел и их. «Он не протянет и года», — подумал Пенри.

Разделавшись с тортом, Кенсингтон махнул в сторону окна.

— Они беспокоятся.

— Могу себе представить, — кивнул Пенри.

Подойдя к окну, он бы увидел Лафайет-Парк, а за ним — Белый дом.

— И не потому, что там очень уж любят Дона Каббина.

— Это понятно.

— Их тревожит его соперник, Хэнкс.

— Сэмюэль Морз Хэнкс. Сэмми Хэнкс.

— Да, Сэмми Хэнкс. Добрый папашка из Думаса или пытается быть таковым, да? — спросил Кенсингтон.

— Это имидж, который он создает себе не один год.

— Вы еще употребляете это слово?

— Какое?

— Имидж.

— Почему нет? Конечно, употребляем.

— А я-то думал, что им давным-давно не пользуются.

Пенри мысленно приказал себе более не произносить слово «имидж» в присутствии старика Кенсингтона.

— Так что там у них с Хэнксом? Они ему недоплачивают?

— Будучи секретарем-казначеем, он получал пятьдесят пять тысяч в год, чуть меньше, чем Каббин. А расходный счет у него такой же, а то и больше.

— Значит, дело не в деньгах?

— Нет.

— Это плохо, — старик покивал совершенно лысой, за исключением венчика седых волос над ушами и шеей, головой. Он выглядит как новорожденный, в какой уж раз подумал Пенри. Умный, толстый, розовощекий младенец.

Старик все кивал, не замечая, что делает, погруженный в раздумья. Подумать было о чем. Что за человек Сэмми Хэнкс? Сможет ли Уолтер Пенри справиться с этим поручением? Когда он сможет выпроводить Пенри, чтобы насладиться «Золотым тортом», который дожидался его в холодильнике?