Стезя и место - Красницкий Евгений Сергеевич

Не сказать, чтобы Алексей делал это сознательно, тем более, предварительно обдумав, просто оставшись с глазу на глаз с первым лицом местной иерархии, он «на автомате» перешел в состояние Рудного Воеводы, оказавшись «между двух огней». С одной стороны, обычай и обстоятельства требовали подчинения старшему, с другой стороны, Алексей не мог позволить топтать себя. Даже во вред себе, даже перед угрозой серьезнейших последствий, не мог и все! Положение спас опыт Рудного Воеводы – Алексей, ткнув указательным пальцем в сторону Корнея, выкрикнул:

– Польза в чем?! Чего ты добиться хочешь?

– А? – Корней все еще продолжал подниматься из-за стола, но Алексей «попал в десятку» – ничего не зная о психофизиологии, сумел запустить ориентировочно-исследовательскую реакцию, гасящую эмоции с эффективностью подметки, размазывающей дымящийся окурок по асфальту.

– Какая польза будет оттого, что ты прямо сейчас туда помчишься? Ты чего хочешь: просто душу отвести, наказать сопляка или заставить его сделать что-то?

– А разница-то? – Корней шумно выдохнул и осел обратно на лавку. – Да все сразу! И выдрать, чтобы впредь неповадно было, и душу отвести и… Кхе, ну, найду, что сделать заставить. Да чего ты прицепился-то? Драть за такое надо, драть, чтоб неделю сидеть не мог, а потом еще раз! И старшинства лишить, пусть рядовым походит, чтоб чего не надо в голову не лезло! И… избаловались вы все там: ты перечишь постоянно, девки в церковь по воскресеньям приезжают, как княжны – в новых платьях да под охраной, у здешних посикух аж титьки от зависти подпрыгивают, Илюха возгордился, паршивец – брюхо наел, пьянствовать перестал, Анька тоже… э-э… Одним словом, драть! Кхе, попа обидели, я еще тогда собирался поехать да разгон там учинить.

– Что ж не поехал-то?

– Да больно хитро Михайла устроил: выгнал-то он попа за то, что тот мой приказ исполнять не стал. Получается, что вроде и наказывать не за что… но поп-то к нему, как к родному – учил, наставлял, заступался, а он… Нет, ну каков поганец! Точно: лишу старшинского достоинства на месяц или… там видно будет. И выпорю! Тьфу на тебя, Леха, все настроение мне перебил, сейчас бы поехал да как всыпал бы…

Корней утер рукавом лоб и потянулся к кувшину с квасом – нерастраченный в двигательной активности адреналин разогрел тело, вышиб пот и организм запросил жидкости. Алексей понял, что в ближайшее время Корней горячиться уже не будет, и слегка расслабился.

– Все равно не сохранил бы настроения, батюшка. Добираться-то больше двух часов, либо остыл бы на ветерке, либо коня успокаивать пришлось бы. Конь-то у тебя хорош – настроение хозяина чувствует – разгорячился бы вместе с тобой, а когда коня успокаиваешь, то и сам успокаиваешься, не замечал?

– Не ты один в лошадях смыслишь… Все равно, увидел бы Михайлу, снова разгорелся бы! – Корней уже не злился, а просто брюзжал. – Всыпал бы… ишь, бояр он ставить будет!

– Однажды ты ему уже всыпал, мне Анюта рассказывала. Тогда он просто в лес сбежал, а сейчас? Ты можешь точно сказать, что он в этот раз выкинет?

– А что бы ни выкинул! Виноват – отвечай! Да что ж ты, Леха, сегодня мне все поперек талдычишь? Молод еще меня поучать!

– Христос с тобой, батюшка, разве ж я поучаю? Просто парень у тебя не прост. Если уж ты сгоряча в крепость не поехал, так я думаю, что и поразмыслить не грех: какое наказание выбрать да какую из этого пользу извлечь – и для воспитания, и вообще… Ты по горячности не только про нрав Михайлы позабыл, но и то, что его боярыня Гредислава воеводой своей дружины поставила. Хоть убей, ни разу не слыхал, чтобы у какого-нибудь боярина воеводу выпороли! А еще непонятно с лишением достоинства старшины – от старшинства в Младшей страже ты Михайлу отрешишь, а воеводой у боярыни он останется, хренотень какая-то выходит, да еще неизвестно: как Гредислава на это все посмотрит?

– По горячности, по горячности… Помню я все! Едрена-матрена, вот чирей на заднице вырос… и не тронь его. Ты как хочешь, Леха, а без чарки у нас сегодня разговор добром не кончится – либо подеремся, либо… как ты сказал? Хренотень? Во, хренотень какую-нибудь сотворим. Пива, правда нет, вина тоже… ну что за жизнь, едрена-матрена? Меду… меду, что-то неохота. Я тут бабам велел бражки поставить, вроде бы уже должна дозреть. Будешь бражку?

– В самый раз, то, что надо!

– Ты мне голову не крути! Думаешь, если не перечишь, так я пить не стану? А вот и стану! Ну-ка, крикни там на кухне, чтобы принесли, и закусить чего-нибудь.

Первая чарка у Корнея, что называется, «пошла колом» – он закашлялся, утер набежавшую слезу и шмыгнул носом. Вторая, в соответствии с народной мудростью, должна была бы «полететь соколом», но, видать, уж день такой выдался: воевода поморщился, с подозрением глянул на кувшин с бражкой и вместо традиционного «не достояла» или «перестояла» выдал неожиданное:

– А ведь ты лют, Леха, ох лют.

– М? – рот у Алексея был занят закуской, и он изобразил вопрос поднятием бровей.

– Вот так вот, наказание выдумывать – спокойно, без злости рассуждая, да чтобы побольней, да чтобы волхву ненароком не обидеть, да чтобы пользу какую-то выгадать. Бывал я у греков в Херсонесе, это их навык – все обмыслить с холодной головой, а потом – без жалости и с умением. Это, если хочешь знать, в сто раз жесточе, чем сгоряча, пусть даже и с перебором.

– Зря ты так, батюшка…

– Нет, не зря! Михайла – внук мой, – плоть и кровь. Если я ему больно делаю, то и себе так же! Анюта ему рассказывала… тьфу, баба – язык до пупа! Да, высек без меры, так потом сам чуть не помер!

– Так моровое же поветрие было…

– Э-э! Разве ж меня так скрутило бы, если б не история с Михайлой? Да-а, Леха, знал я, что жизнь тебя ушибла, – Корней сочувственно покивал головой, – но что б настолько…

– Ты о чем, батюшка?

– В истинном муже сердце гореть должно, а у тебя погасло. Ты в любом деле, как купец, все наперед рассчитываешь, умствованиями, холодным рассудком все проверяешь, а в жизни случается порой так, что непременно чувствам волю дать приходится. В узде их держать, конечно, надо, но ты-то чувства не обуздал, а удушил!

– Да если бы у меня рассудок не первенствовал, давно бы мои кости воронье по степи растащило!

– Все понимаю, сынок, и не попрекаю, а сочувствую, – Корней и впрямь пригорюнился, высматривая что-то на дне чарки, немного помолчал и неожиданно вернулся, казалось бы, к исчерпанной теме. – Ты мне, вот, про Лавра поведал. Кхе! По уму, может быть, все и верно, а по сердцу – заумь ты дурацкую нес! Да, принял на себя все семейные заботы и труды, не спорю, но КАК принял? Вздохнул да руками развел, мол, ничего не поделаешь, доля такая выпала. Возьми того же Андрюху Немого: увечный, безгласный, всю близкую родню похоронил, бабы да девки стороной обходят, вот уж доля, так доля – врагу не пожелаешь! Однако вцепился в жизнь зубами, рычит, но живет! Своего сына Бог не дал, так он Михайлу воинскому делу учить взялся… Ты, кстати сказать, не нарвись случайно – Андрюха за Михайлу и убить может.

Корней запнулся, сбившись с мысли, пошевелил пальцами в воздухе и, чтобы заполнить паузу, налил себе еще бражки. Пить не стал, а продолжил:

– Ладно, оздоровел я, начал понемногу в хозяйственные дела вникать. Но каждый же хозяин, хоть немного, но по-своему дела ведет, за два с лишком года Лавр все под себя устроил. Но хоть раз он со мной поспорил, когда я все назад возвращать стал – под свое разумение? Хоть бы слово поперек сказал! Да, поспорили бы, поругались, не без того, но я бы в нем интерес увидел, желание! Так нет же – с плеч долой и забыл, как будто по найму в чужом доме работал!

И на выселках… неправильно ты понял, Леха, причину, почему Лавруха туда таскается – он у тамошних баб утешения и жалости ищет, как малец у мамки. Если бы он с досады, что с женой не повезло или просто от избытка мужской силы, я бы понял. Поругался бы, конечно, постыдил, но понял бы! Но он же им там плачется на судьбину свою горькую, рассказывает, какой он несчастный да как его никто не понимает… А этим кобылам только того и надо: хозяйский сын, жена здоровья некрепкого, глядишь и повезет! Конечно, и приголубят, и пожалеют, и слезу над горемыкой прольют.