Остаться в живых - Лама Сафонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из дневника
11.01.2017
Мои дорогие сердцу люди. Есть силы только выложить пост и первую попавшуюся фотку из айфона. По жизненным показаниям операция была перенесена ввиду больших сложностей состояния и высокого риска. Она состоится через 5 часов, в 8.45 утра по московскому времени (11 января).
Горящий значок «онлайн», к сожалению, уже не является показателем того, что именно я в Сети… Сколько пробуду в реанимации, неизвестно… молитесь за меня, любимые… Главное — сделать шаг вперёд. С любовью в сердце.
Ещё один важный момент. Когда я осознала, что мне вырежут много внутренних органов, я начала себя психологически срочно к этому готовить внутренним отторжением от них, чтобы не было ощущения «потери». Так становилось легче. Я мысленно уже «отделила» их от себя во имя жизни, чтобы не было ощущения, что у меня что-то отнимают. Я срочно вдалбливала себе в голову, что внутри меня уже не органы, а «чужие зомби» клыкастого зверя — их нужно убрать. Это уже не моё. Это уже мне не нужно. Это уже срочно нужно выбросить из себя. И как можно скорее.
И кому предстоит то же самое — используйте этот приём, помогайте организму даже в таких ситуациях. Потери не существует. Есть только необходимость пожертвовать какой-то своей частью, которая нам уже не принадлежит. Положите мысленно всё «лишнее» на алтарь выздоровления. Без страха. С уверенностью, что только это — ключ к спасению. Это работает.
Феназепам перед операцией я пить не стала — не знала, подойдёт он мне или нет, и я в любых обстоятельствах предпочитаю ТРЕЗВЫЙ МОЗГ. Полночи накануне я в палате записывала на телефон видеодневник для главного федерального телеканала — отвечала на их вопросы. (Они же попросили сделать для них эксклюзивное фото и видео на телефон, когда меня привезут из реанимации. В эфире потом меня в этом же и обвинили — что «как же мне в голову пришло такое» — снять 30 секунд видео из послеоперационной палаты, где я жутко стонала от боли.) Как человек опытный в шоу-бизнесе, я осознавала, что добрую половину того, что я сейчас говорю на видео, в эфире исковеркают, вырежут или смонтируют как «кому-то» нужно. Но всё равно записывала и записывала свой месседж, чтобы хоть что-то после меня осталось. Чтобы всё равно в наличии были какие-то «исходники», которые потом люди смогли бы посмотреть. До операции оставалось часов пять, мне нужно было отдохнуть и набраться сил. Но я понимала: то, что я сейчас записываю для канала, может быть тоненькой ниточкой надежды к тому крику о помощи, который я посылала всему миру. Я надеялась, что меня услышат. Когда я говорила на камеру айфона, у меня иной раз проступали слёзы. Тогда я останавливала запись и шла умываться. Накрашивала глаза вновь. «Держала» лицо. И вновь записывала. Потом снова проступали слёзы, и я снова шла умываться, заново быстро подводила глаза. И так — несколько раз. Я говорила спасибо людям, я говорила спасибо своей семье и врачам, я говорила о надеждах и о том, как обстоят дела и что предстоит перенести, о своём настрое и отправляла всем СВОЮ ЛЮБОВЬ. Я надеялась на чудо. Вся моя жизнь была перед глазами, и я понимала, что теперь у меня только одна цель: выжить. Я недооценила, насколько физически это будет тяжело. Потом я начала ощущать, как меня покидают силы… Срочно прервала запись и начала отправлять файлы, пока меня не отключило. Но они не улетали. Показывало ошибку Сети. Я старалась вновь и вновь. Отправила больше половины и срочно пошла снова смывать косметику, чтобы на операцию поехать с чистым лицом. Меня уносило в сон. Я боялась заснуть, потому как знала, что следующая страница будет уже абсолютно из другой жизни. Но меня отрубило. И через три часа будильник вернул меня в реальность.
Ровно за день до этого я ещё лежала в общей палате. Но накануне «дня икс» за мной зашёл врач. «Пойдём», — сказал он. Я хвостиком пошла за ним в конец коридора, ближе к оперблоку. Мы зашли в одноместную уютную палату, с телевизором и отдельной туалетной комнатой. «Нравится?» — спросил он. «Да…» — растерянно ответила я. «Собирай вещи — перебирайся». Меня переселили в одноместную лучшую палату в конце коридора, и это очень помогло потом части отделения меньше слышать мои послеоперационные беспрерывные стоны и крики, когда голоса у меня потом вообще не осталось, — иначе просто все сошли бы с ума… Он понимал, какой бой мне предстоит. А я ещё не понимала. Ведь приходить в себя на минимуме обезболивания после «выпотрошения» — это была страшнейшая битва. Гарантий не было. Была только надежда. И был этот маленький уютный островок в конце коридора, который мог стать моей последней гаванью. Врач постарался создать для меня наилучшие условия. Чтобы у меня хотя бы был тыл. Он был намерен биться за мою жизнь.
«Всё сложно. Но будем прорываться. Я готов биться за Тебя. Только вперёд. Будем стараться вместе. Будем Тебя спасать».
За окнами падал белый пушистый снег. Он искрился и переливался разными красками. Люди куда-то спешили, куда-то бежали и оставляли свои следы на белых тропинках, которые потом исчезали и начинали переливаться девственной чистотой. Наступит ли моё «завтра»?.. Придёт ли оно ко мне?.. Как много хочется успеть сделать, сказать, оставить после себя… Оставить… Что я оставлю после себя? Решение пришло. Я знала, что ТО, что я сделаю после операции, — будет важнее, чем тысячи концертов.
«Я вернусь», — прошептала я мужу и маме, снимая с пальца обручальное кольцо и уходя в лифт, который вёз меня сразу в оперблок. Оперировали меня сразу в реанимационном
