Книга Каина - Трокки Александр

Я поднялся с постели и вернулся к столу, зажег там масляную лампу. Подкрутив фитиль, я поймал себя на том, что копаюсь в груде заметок, доставая некую страницу. Я поднес ее ближе к лампе и прочитал:

— Время на баржах…

День и ночь скоро стали для меня просто светом и темнотой, дневным светом или масляной лампой, и часто лампа делалась бледной и прозрачной на фоне долгого рассвета. Это солнечное тепло ложится мне на щеку и руку сквозь окно, которое заставило меня подняться и идти на улицу, обнаружить, что солнце уже поднялось высоко и небоскребы Манхеттена, неожиданно, впечатляюще и неуместно торчат в жарком мареве… Я часто спрашивал у себя, как далеко может зайти человек без того, чтоб исчезнуть. Это способ коситься на Манхеттен, видеть, как он день за днем рассыпается островами между пространствами воды на манер небольшого чуда, к которому никто не причастен. Ведь временами я воспринимал его с объективностью и сопричастностью как цепь неопровержимых фактов, как собственное мое состояние. Иногда она, эта архитектура, была подобна воронке.

Я поймал себя на том, что выпускаю в воздух тонкую струю воды из пипетки через иглу номер 26, готовлю новую дозу, елозя затвердевающим комком ваты в пузырящейся ложке… Одна небольшая шырка, чувствовал я, заставит вновь подняться рухнувшие крепостные стены Иерихона.

2

Tout ce qu’on fait dans la vie, même l‘amour, on le fait dans le train express qui roule vers la mort. Fumer I’opium, c’est quitter le train en marche; c’est s'occuper d'autre chose que de la vie, de la mort.

— Кокто

На 33-й улице находится Причал 72. По береговой линии расположено несколько зданий, они невысокие. Город располагается фоном. По краям у него закусочные, заброшенные и оставленные до лучших времен товарные вагоны, шпалы среди травы и гравия, незанятые участки земли. Грузовики компаний по перевозке и хранению припаркованы и брошены под туннелями участка широкого безлюдного полумрака, где удобно было бы совершить убийство или изнасилование. Блоки выдаются вперед в сторону Гудзона, наподобие недоразвитого кривого зуба из доисторической челюсти. Мост Джорджа Вашингтона находится на северной стороне. После восьми, когда забегаловки закроются, прибрежные улицы практически вымирают. Зимой огни под надземной дорогой горят будто лампочка в просторном и обшарпанном гараже, тускло освещая собственную пустоту. Редкие машины выскакивают с темной стороны проходящих через весь город улиц, сворачивают в слабоосвещенный район верфи, проезжают десять или Двенадцать кварталов на юг и потом снова возвращаются, двигаясь обратно к городу. Если пройти три квартала восточнее к Девятой Авеню, огни становятся ярче. Громогласная баба транслирует стоящей соседке делишки мужа. Окно, откуда она высунулась, находится, когда проходишь мимо, на высоте тридцати футов от твоей головы.

Причал 72 расположен чуть севернее нового вертолетного аэродрома, который лежит в южном краю бассейна, образуемого Причалами 72 и 71. Оставшаяся часть используется для швартовки барж горнодобывающей корпорации, владеющей карьерами на Гудзоне в Гаверстроу, Томкинз-Коув и Клинтон-Пойнт. Максимум здесь могут пришвартоваться девять барж. Если взглянуть со стороны реки, увидишь остроконечные края двух огромных разрушенных построек, громоздящихся на фундаменте из камня и тяжелых балок, с узкой тропинкой, огибающей каждую из них с трех сторон. Фронтонная сторона Причала 73 служит указателем для судов, поскольку выкрашена красными, белыми и голубыми полосами, соответствующими линиям американского флага. В конце Причала 72 находятся несколько плавучих пристаней со швартовными тумбами и крепительными утками из чугуна. Небольшая зеленая коробка деревянного цвета прибита к фронтонной части навеса. Там вывешены списки диспетчерской компании по заготовке щебня, расписание движения барж.

Час назад я покурил марихуаны чилийского происхождения. Очень хорошей. Но для меня это неоднозначный наркотик. Он может стимулировать контроль над истерией, но бывает, вызывает пугающую и нервирующую смену настроений, всплеск начинаний, спонтанно порождаемых неизвестной тебе областью собственной психики… медленные, стремительные, скачкообразные и тошнотворные уходы от себя, и потом, резко, возвращаешь контроль. Это может утомить. Напряженная концентрация на внешнем объекте неожиданно ослабевает, перед тобой вдруг мимолетно и двусмысленно мелькнет чья-то бледная физиономия. Причина того, чего стоит избегать, кроется в отношениях видящего с видимым. Обычная ассоциативная логика оказывается несостоятельной. Проблема, если кому-то захочется таковую поставить, заключается в том, чтобы найти новый критерий истины. Ясное дело, в такие моменты список в ящике в конце Причала 72, где, как положено, указано время прибытия буксира, на котором пойдет баржа, несет в себе некую фатальность. Надеялся по приходу к причалу заглянуть в Виллидж, но прочитал список, и оказалось, что твоя баржа обозначена среди тех, которые немедленно отбывают.

Как раз в этот вечер, дело происходило в середине зимы, меня в списке не было. Я дважды внимательно его пробежал, водя пальцем по колонке барж, О’Брайен, Макдугал, Кэмпбелл, О’Мэлли, Маттеотти, Леонард, Маршалл, Кук, Смит, Петерсон: Красная Звезда, по прибытии; Кугэн, Бакстер, Хэйнес, Лавдэй: Колониальный, когда будет прилив. По краю причала слонялось несколько капитанов барж, в основном тс, кто сразу же должен отплывать.

Я вернулся на баржу. В каюте я убрал кое-какие разбросанные повсюду вещи, трубку для гашиша, пузырек бензедрина. Запер каюту, пробрался через четыре баржи на пристань. Прошелся по длиннющей балке, служившей узким тротуаром и тянувшейся параллельно ангару аж до самого дока.

Я шел не торопясь, светя под ноги фонариком. Слева от меня — гофрированное железо гаражей, справа, где-то футов на четырнадцать ниже — спокойная темная вода в резервуаре, в которой отражаются несколько голых огней. Ее поверхность была испачкана нефтью и грязью. Наконец, я вышел на пристань, протиснулся между припаркованными товарными вагонами и попал на улицу под эстакадой. Двинул через весь город по диагонали и у 23-й улице на Восьмой Авеню поймал такси до Шеридан-сквер. Я позвонил Мойре из аптеки, где продавали книги в бумажных обложках. Она сказала мне подтягиваться.

Она мне обрадовалась. Мы не виделись уже больше чем две недели.

— У тебя как с торчем?

— Голяк.

Иногда разговор у нас получался короткий. Она пыхала уже несколько лет, но придерживалась строгих нравов насчет героина. От этого отношения наши получались напряженные и истеричные. Я подчас задумывался, с чего я утруждаю себя таскаться к ней, то же самое относительно друзей, кто не употреблял джанк. «Меня это не касается, — сказала Мойра. — У меня к ним ин малейшей симпатии».

Помнится, я взбесился, когда это услышал. Захотелось взять ее и встряхнуть. — И ты такое говоришь! Иногда как подумаю обо всех этих мусорах невежественных, всех этих невежественных судьях, всех этих невежественных ублюдочных людишках, кому человека грохнуть все равно что высморкаться! Им кажется, они так охуительно запросто изведут заразу как банального микроба. Неважно — еврейский вопрос, наркомания. Как стрептококков. И их прет от этого их антиамериканского бешенства. Господи, здоровому параноику, типа меня, которому нравятся четыре стенки и тюремный замок на каждую дверь, плюс парочка хороших Франкенштейнов разгонять толпу горящими факелами. Такое впечатление, что каждому, кто рискнет пририсовать тебе, дорогой спаситель, бороду, устроят резкую абстиненцию, а потом поволокут судить, а потом, раз судить некого, он же скорее не человек, а животное, трясущаяся, завывающая, блюющая масса, дадут полграна морфина за десять минут до начала слушания. А то вдруг его ещё придётся укладывать на носилки, а какой-нибудь безответственный кретин помчится за доктором.