ПЕРВАЯ АТОМНАЯ - Виктор ЖУЧИХИН

Разговор продолжался 20–30 минут. В конце его меня спросили, согласен ли я работать конструктором. На мой вопрос — по какой тематике, ответили:

— В основном по специальности, подробности узнаете на месте.

Я согласился — конструктором так конструктором, нас ведь этому и обучали. Со мной распрощались и сказали:

— Ждите вызова, получите назначение.

— Как долго ждать?

— Не более 2 недель.

Так закончилось мое второе посещение этого таинственного заведения.

Ждать третьего вызова пришлось около десяти дней, и снова извещение предписывало явиться на Ново-Рязанскую улицу.

Из полученного в окошечке пропуска стало ясно, что вызывает другой начальник и в другую комнату.

Зайдя в обозначенный кабинет, я представился сидящему в углу молодому человеку как приглашенный Щелкииым. Тот молча посмотрел мои документы, быстро юркнул в боковую дверь, так же быстро вернулся и любезно пригласил:

— Заходите, Вас ждут.

Такая корректность меня несколько обескуражила, и я, робко зайдя через боковую дверь, чуть ли не по военному произнес:

— Такой-то явился по вызову товарища Щелкина.

За письменным столом восседал дядя солидного вида лет тридцати пяти-сорока, рядом, сбоку от стола, сидел другой человек, чуть постарше, худощавый на вид. Тот, что был посолиднее, вышел из-за стола, поздоровался за руку и произнес:

— Не Щелкин, а Щёлкин — (выделяя "ё"). — Кирилл Иванович, это я. А это Юлий Борисович Харитон, знакомьтесь.

Худощавый встал, вежливо подал руку — познакомились.

Обе эти фамилии мне совершенно ничего не говорили, и я продолжал находиться в растерянности: кто такой Турбинер, и кто такие Щёлкин и Харитон, как будет продолжаться разговор? Поначалу решил, что Щёлкин — это начальник, а Харитон — какой-нибудь его подчиненный. А кто Турбинер по отношению к ним, так и не решил.

В отличие от предшествующего, новый разговор начался не о моем образовании и будущей работе. Сперва собеседники поинтересовались состоянием моего здоровья, женат ли, есть ли дети, живы ли родители, где и на какие средства живут и т. п. Сразу создалась непринужденная обстановка. И только потом как-то незаметно тема разговора перешла на технику.

Начали беседовать о порохах, ВВ, их свойствах, технологии; о взрывных процессах, горении, о методах исследований процессов горения и детонации; о ракетных двигателях. Все предметы обсуждения у меня были очень свежи в памяти, ведь сколько лекций на эти темы было прослушано, сколько лабораторных и полигонных работ было выполнено за время учебы в училище! Но я недоумевал: как же так, ведь мои собеседники должны быть физиками, однако, так здорово разбираются и в порохах, и в ВВ, и в ракетных двигателях, что даже меня могут кое-чему поучить.

Затем, как и у Турбинера, они попросили меня поподробнее рассказать о дипломной работе, я ответил, что не имею права выполнить их просьбу, т. к. материал работы совершенно секретный и разглашению не подлежит.

Тогда собеседники сообщили мне, что в этом кабинете можно рассказывать подобные государственные тайны. Но я опять воспротивился: "Раз от меня скрывают подробности моих будущих занятий, значит не обо всем можно говорить". Мне серьезно возразили: "Все присутствующие будут заниматься разработкой атомной бомбы, а это посекретнее, чем ваша зенитная ракета".

Признаться, до нас, студентов, доходили слухи, что это учреждение, куда по воле судьбы я попал, организует службы по разработке и изготовлению атомных бомб. Но я не мог себе представить, каким же образом со знаниями, приобретенными в МВТУ, я могу быть полезен в таких неведомых делах, как разработка атомной бомбы. Поэтому я ответил своим собеседникам, что я в этих делах, что называется, "ни ухом, ни рылом". На что Кирилл Иванович со смехом возразил:

— Мы с Юлием Борисовичем тоже ведь в этих делах "ни ухом, ни рылом", а делать бомбу надо, вот и будем сообща учиться и делать.

— Но я даже не имею ни малейшего представления, с какой стороны к этому вопросу хотя бы приблизиться!

В ответ замечательные слова услышал я тогда от Кирилла Ивановича. Он постарался развеять мои сомнения, образно объяснив суть будущей работы.

— Атомная бомба — боеприпас, которому положено взрываться. А всякий взрыв — это процесс, который имеет все стадии жизни, как и жизнь человека, а именно: зарождение, развитие, жизнь, старение и спад, а затем — «смерть», т. е. конец. Только в атомной бомбе этот процесс протекает не за десятилетия, а за микросекунды. И если мы сумеем такие мгновенные процессы записать в виде графиков на бумаге или на фотопленке, считайте, что атомная бомба у нас в кармане.

Инструментом, с помощью которого возможна запись микросекундных процессов, может быть только электронный прибор — осциллограф. Знакома ли мне такая техника? Я ответил утвердительно:

— Прослушал курс основ радиоэлектроники и радиолокации в училище.

— Вам и карты в руки, — последовали слова.

Все же логика сказанного Кириллом Ивановичем до меня до конца не дошла: ну какая связь между осциллографом и атомной бомбой, не слишком далекие ли эти вещи? Окончательно сомнения развеялись впоследствии, когда я приступил к работе.

Продолжительный интересный и непринужденный разговор окончился довольно неожиданным исходом, о котором я не мог и предполагать, перешагивая через порог этого кабинета. Первой неожиданностью был вопрос:

— Желаете ли посвятить свою жизнь науке?

Я поначалу растерялся и поведал, что один из начальников уже определил меня в конструкторы, на что я дал согласие и вот жду его приглашения.

— Какой такой начальник?

Я ответил, что ранг мне не известен, а фамилия Турбинер.

Тогда мне сказали, чтобы я его забыл и никакого вызова не ждал. И мне подумалось: наверное, Турбинер не ахти какая шишка, а сколько в нем было строгости и официальности, а эти двое? Кто они, для меня оставалось пока загадкой, но, вероятно, это очень добропорядочные люди, да и ранг их, видимо, намного выше Турбинера. Я согласился, задал сразу несколько вопросов:

— Когда мне приступать к исполнению обязанностей?

— В чем они будут заключаться?

— В каких краях будет находиться место работы?

На это мне ответили вопросом:

— А Вас не интересует, сколько Вы будете зарабатывать и в каких условиях проживать?

Я ответил, что жилье обещал капитан госбезопасности, который занимался моим оформлением, а зарплата, наверное, будет, как и у всех молодых специалистов.

Насчет жилья мне дали обнадеживающие заверения, а на первые 2–3 месяца обещали предоставить гостиничный помер. Что касается зарплаты, то она устанавливается 1300 рублей в месяц плюс 75 % надбавки за особые условия работы, хотя в чем они будут заключаться, эти условия, для меня пока оставалось загадкой.

Затем зашел разговор о сроке и способе выезда на место работы. Меня спросили, могу ли выехать как можно скорее. Я ответил:

— Готов, хоть завтра.

— А как семья? Есть ли возможность на кого-нибудь ее оставить? (Мы снимали временное жилье — прим. авт.).

— Есть. В Тушине живут родители моей жены. А на какой срок?

— Не более месяца.

— Очень хорошо.

— Есть ли у Вас деньги на первое время для себя, и чтобы хватило оставить семье?

— Денег нет, — ответил я.

— 1000 рублей Вам достаточно на первые 2–3 недели?

— Достаточно.

— Завтра можете вылететь самолетом?

Меня сразу как-то обескуражило, — но не то, что придется отправляться в путь уже завтра, а что самолетом. Значит, это не вблизи Москвы. Но что делать? Обратного хода нет. Поэтому я ответил:

— Могу.

Тут же был вызван секретарь, и он получил указание выдать мне посадочный билет на самолет, 1000 рублей наличными и командировочное удостоверение.

Но в чье распоряжение я должен прибыть, кто меня разместит на жительство, чем поначалу заниматься и под чьим руководством? На все был дан простой ответ:

— Вас там встретят, устроят, накормят, а дальше присматривайтесь, что к чему. Закажите через тамошнего экспедитора необходимое количество литературы по электронике и осциллографии в Московской библиотеке им. Ленина и изучайте ее.

17

Кирилл Иванович заверил, что недели через две он туда прибудет, и все вопросы дальнейших действий на месте будут со мной обсуждены, К концу разговора было уже 3 часа ночи 1 апреля 1947 года.

Когда я покидал учреждение на Ново-Рязанской улице, было видно, что темп работы его обитателей оставался на том же уровне, как и три с лишним часа назад.

Ночным трамваем от Казанского вокзала до Лефортово, где временно проживал, я добрался к пяти часам утра и сразу же начались сборы во Внуковский аэропорт — ведь вылет назначен на 9 часов утра.

Так и не сомкнув глаз в эту ночь на 1 апреля 1947 года, я собирался отправиться в чужие края, в неизвестно какие условия, на неведомо какую работу. С этой ночи и началась для меня новая жизнь — жизнь инженера совершенно до того неизвестной специальности. Хватит ли мне мужества преодолеть все трудности и загадки, которые наверняка будут встречаться на каждом шагу?