Шлюхи - Виталий Амутных

Имярек Имярекович шутя взял за загривки виртуозов разговорного жанра и под умиленно-

одобрительные аплодисменты коллектива так повел их в свой кабинет.

А тут и рабочий день закончился.

По дороге домой Алла чуть успокоилась; она твердо резала пространство, не обращая внима-

ния на встречные мешкотные локти и сумки, не замечая вообще ничего вокруг, уверенно - как

бронетранспортер. Домой она заскочила разве что минут на пять: не разуваясь прошла в комнату

с полосатым диваном, не разуваясь же и не снимая пальто, заменила юбку на более

целомудренную, заглянула в книжный шкаф, пошуршала в ящиках письменного стола — и вышла

вон, не бросив на опешившего супруга и полвзгляда. Она уносила с собой три вещицы:

небольшую фотографию сына Славика, на которой он был запечатлен в двухмесячном возрасте;

изготовленный на стародедовский манер перстень со звездчатым сапфиром, найденный в

умывальнике редакционного туалета, принадлежавший (в том не было сомнений) Тамаре

Петровне, и который Алла вот уже третий год собиралась вернуть владелице; и тощую пачку

твердо конвертируемых западногерманских банкнот, по двадцать марок каждая.

Путь ее, как уже можно предположить, лежал к дому пятидесятивосьмилетней начальницы

отдела критики — Тамары Петровны Филатовой. Алле никогда не случалось бывать в этом доме,

потому к диктату ответственности примешивалось простое человеческое любопытство.

— Аллочка? — Хозяйка сняла предохранительную цепочку и открыла дверь пошире.

— Тамара Петровна, — Алла слегка потупилась и провела по коврику на пороге носком сапога.

— Если вы заняты,—я тут же уйду.

—

Нет, нет, зачем же? Входите, пожалуйста.

На Тамаре Петровне было шерстяное платье глубокого зеленого цвета, в ушах фиолетовые

камни в оправе из белого металла. Алла прошла в комнату. Буфет, секретер с косматыми сфин-

ксами, два кресла и диван, хитро совмещавший в себе фараонскую величавость и барочную

жеманность, чуть ли не работы Жакоба, — мебель, находящаяся здесь, была сработана из

палисандра. Большие плоскости красного дерева, четкие и прямые ампирные формы предметов

подчеркивались введением тонких латунных полосок, окаймляющих их. Этого оказалось достаточно,

чтобы подстегнуть Аллину дерзновенность.

— Я, собственно... не знаю, как даже...— начала гостья, лишь только воспользовалась

предложением присесть.

— Может быть, чаю? — почему-то заволновалась хозяйка.—У меня мед есть. Алтайский.

13

— Ой, большое спасибо, я только что дома напилась,— сказала Алла самым естественным

голосом.— Я к вам... А, впрочем, давайте чаек погоняем!

Когда они уже сидели в креслах и пили чай, взгляд у хозяйки сделался более умиротворенным,

но тем не менее она, словно предчувствуя что-то недоброе, не выспрашивала у Аллы о цели ее

визита.

— …я считаю, любая мать могла бы гордиться таким сыном,— продолжала она беседу, все

более успокаиваясь.— Всегда такой заботливый. Если бы вы, Аллочка, знали, какой честный.

Никаких секретов от меня не держал, Я только и укрепляюсь его памятью. Кандидатскую защитил

блестяще! Блестяще! А вот докторскую...

Тут глаза ее заблестели, Тамара Петровна, словно факир, неприметно извлекла из рукава

бледно-сиреневый батистовый платок и промокнула им набежавшие слезы.

- Вот в семейной жизни ему не повезло. Как это все началось,— все за границу подались. У

Эллочки там какие-то родственники отыскались... Тут у них как-то все и разладилось. Эллочка

забрала Леночку, мою внученьку, и уехала. Вот как бывает. Говорят, там хорошо…

Здесь Тамаре Петровне пришлось вторично воспользоваться платком.

— А за год до Коленькиной гибели, вы знаете, мы с ним к морю ездили, в Гагры. И, знаете, так

хорошо было... Да я вам сейчас покажу...

Она с неожиданным проворством метнулась к секретеру и поспешно, точно нежданная гостья

могла в любую секунду испариться, извлекла из ящика огромный, толстенный альбом, обтянутый

шоколадным плюшем.

— Вот, посмотрите, это пристань. А вот Коленька! Плывет. Господи, как далеко он заплывал! Я

так волновалась!

Однако предварительное собеседование затягивалось, и это не могло не раздражать Аллу, но

она никак не находила подходящего момента, чтобы раскрыть рот. В альбоме совершенно

бессистемно были натыканы фотографии совсем свежие и сделанные, не иначе, в прошлом

столетии; Тамара Петровна столь же беспорядочно тыкала в них пальцем (с ногтем завидной

ухоженности), указывая уже не только на изображения самого сына, но и на персон, предметы и

виды, так или иначе с ним связанные. Уронила нежданно:

— Самый дорогой мой человек...

Момент показался Алле благоприятным, и она, долго не раздумывая, обрушилась:

— Да-а... Для меня он ведь тоже не совсем чужим человеком был...

— Для вас?! А разве вы были с ним знакомы?

— Я из-за этого и пришла. Славка... это ведь… его сын.

Тамара Петровна онемела. Алла продолжала просто и светло:

— Николай, действительно, был прекрасным человеком. Исключительным человеком! Редкого

ума и таланта. Как сейчас вижу его глаза... Мы познакомились с ним шесть лет назад, еще до того,

как я пришла в нашу редакцию. Как все-таки тесен мир! И я ни чуточки не виню его за то, что ему

пришлось оставить нас...

Рука Аллы скользнула в сумочку, и на колени Тамаре Петровне легла фотокарточка с

изображением двухмесячного Славика.

14

—

Вот каким был тогда Славка... А что?! Что б я могла ему… что я могла дать Николаю:

бессонные ночи, хозяйственные хлопоты?.. Вот так, ни за что ни про что погубить уникальный

талант? Ведь ему нужно было защищать кандидатскую...

— Кандидатскую... он защитил двенадцать лет назад...— отозвалась откуда-то из глубин

бездонного шока оторопелая мать.

— Значит, докторскую,— не стала спорить Алла.— Тем более! Он должен был стать великим

ученым. Правда, мне приходилось отдавать силы самым тяжелым и унизительным работам... Зато

Николай всегда пытался помогать материально. Конечно, откуда у него было взяться деньгам! Но он

все-таки иногда что-то приносил... обычно присылал... да... А то как-то принес вот это, — Алла

разжала кулак — на ладони тускло мерцал залапанный звездчатый сапфир в виде кабошона,

восточной огранки, в обрамлении мелких бриллиантов и белого золота. — Не сомневайтесь, я не

взяла этого, хотя мой ребенок тогда болел… туберкулезом. Но Коля незаметно оставил перстень на

столе. Видите, я не посмела продать вашу вещь. А после... я не находила удобного случая вернуть

вам. Возьмите же. И простите меня.

Поскольку Тамара Петровна, казалось, превратилась в соляной столб, Алла сама вложила в ее

помертвелую руку перстень.

— Я очень надеюсь, как женщина женщину, вы поймете меня. Поймете, что из моей любви к

Николаю, из светлой памяти о нем я, как и вы, черпаю жизненные силы. И, поскольку, увы, одна беда

вот объединила нас, я хочу... я считаю своим долгом, по мере сил хоть чуть-чуть помогать вам... Не

отказывайтесь!

Алла вновь запустила руку в сумочку. Теперь пришел черед третьей вещи — пачки

западногерманских марок.

— Вот все, что у меня пока есть...

— Что ты! Что вы!..— воскликнула напрочь не своим голосом Тамара Петровна,

передернувшись при этом как-то неестественно, словно раненое животное.— Это я... Я должна

была... Я не знала...

Тут же реквизит был возвращен в сумку.

— Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, милая Тамара Петровна. Теперь у меня все хорошо.

Я вышла замуж. Он очень добрый человек. Внимателен к Славику. Мы часто с ним говорим о

Николае…

Далее Алла Медная понесла уже полную околесицу, но она теперь всецело завладела

вниманием и доверием чувствительной растяпы, головы садовой, так что могла дать побольше воли

творческой фантазии.

Когда рассказчица решила, что на сегодня предпринятых усилий будет довольно, хозяйка

сделалась какой-то вялой, никлой, все невпопад извинялась, а, провожая Аллу, просила в сле-

дующий раз непременно захватить с собою Славика. И пока гостья спускалась по лестнице, дверь

наверху долго не закрывалась.

Выпорхнув из подъезда, Алла воспарила и полетела, полетела... Во всяком случае, ей чудилось

именно, что она реет над погруженной в полумрак слякотной осенней улицей. Пока все

складывалось замечательно, и Алла, по порядку перебирая узловые моменты разыгранного сце-