Права животных и порнография - Эрик Миллер

Все же тебе не совсем понятно, что твоей жене от тебя на самом деле нужно, и иногда тебе снится сон, в котором она проделывает свой фокус с тобой. Снится, что ты сидишь у самой сцены, во тьме, из которой порой вырываются то освещенные лица мужчин, то козырьки бейсбольных кепок, иногда поблескивают очки, а твоя жена над всем этим витает где-то в вышине. Ее голубые глаза нацелены на доллар, который зажат у тебя между пальцами. Тебе сказано, что, если этот доллар упадет на пол, она останется и будет твоей. Но он – вжик! – исчезает, не достигнув подиума, и ее глаза устремляются куда-то дальше.

Ранним утром, перед тем как твой день начнется и после того, как ее ночь окончена, она ложится рядом с тобой, и ей тоже снится сон. Ей снится, что она голая в этой самой кровати, а над ней сидит мужчина, чье лицо и фигура прячутся во тьме. Он что-то делает руками около своего живота, и, сколько бы раз ей этот сон ни снился, она всегда сперва думает, что он мастурбирует. Когда у него вырывается характерный возглас, она вдруг видит, что около пупа он сделал в себе дыру, и теперь из нее вылезают внутренности. Его кишки падают на ее голый живот, на ноги, на лобок. Какие-то мгновения они оба сохраняют неподвижность, а потом он начинает с воем совать внутренности обратно, но они текут у него между пальцев и вновь падают на нее. Она лежит, погребенная под всей этой гадостью, и знает, что, пока он себя не удовлетворит, она не сможет встать и помыться, а он не сможет, не повредив себе, ничего своего от нее оторвать.

Не ты ли это – тот безликий из ее снов? Этого ли ты хотел, когда женился на женщине, которая зарабатывает раздеванием?

ЛЮФТ, ИЛИ ДО ТЕБЯ МНЕ ДОЙТИ НЕ ЛЕГКО

Аленка-Сморчок, Головенка с Кулачок (так дразнили его в детстве старшие братья за то, что он легко краснел, становясь алым, как маков цвет, и за необычайно малый размер головы, рук и ног по отношению к туловищу) ехал из Мобила в Новый Орлеан: у него выдалось что-то вроде отпуска, а работал он билетным кассиром на гоночном треке.

И вот ночью, что-нибудь без четверти двенадцать, Аленка-Сморчок подобрал Кэрол, молодую, хрупкого вида женщину, которая поведала ему, что последние полгода работает на панели после того, как уехала из маленького городка во Флориде. Она рассказывала об этом совершенно спокойно. Кожа у нее была бледной, но не слишком, а про ее зубы он подумал, что они так и сверкают. Она отметила его приятные манеры и красивые руки, а он сказал, что ему в ней нравится то, что он расценивает как неподдельную стыдливость. Она взяла его руку в свою, и он ее повел.

В гостиничном номере она быстро разделась и спокойно легла на кровать, лишь улыбалась немного нервно. Аленка-Сморчок по достоинству оценил то, что под ее профессионализмом скрывается такая невинность, какую редко встретишь не только у женщин ее ремесла, но и вообще у женщин. Поскольку самому себе он виделся ярким пятном в каждой такой, скорее всего, грубой и унылой жизни, с проститутками он всякий раз старался быть нежным и, что называется, состоятельным как мужчина, но с Кэрол он решил расстараться вдвойне.

– Ты просто ляг и расслабься, – говорил он ей, расстегивая штаны. – Я с тобой буду ласковым-ласковым и постараюсь, чтобы тебе было по-настоящему в кайф.

В изножье кровати он встал на колени и нежно разнял ее скрещенные лодыжки. Сперва ему показалось, что на ее промежность падает какая-то странная тень, но сразу понял, что это не так. Черная дыра между ее ногами как раз и была влагалищем, и размеров оно оказалось поистине непомерных.

– Ух ты, – прошептал он. Удивленно отстранившись, он осмотрел ее узкие бедра, твердую подушку живота и почти несуществующие груди. Подняв взгляд, увидел, что она следит за ним с печалью и пониманием.

– Ну что, ты, может, передумал? – спросила она.

Он вновь склонился к ней, положил ладони на ее не очень-то пухлые бедра и побольше их раздвинул. Да, такого громадного влагалища он не видывал в жизни. Губы тоже – толстые и длинные, тяжело свисали, напоминая хлебные лепешки под названием «лаваш слоновое ухо», которые он покупал у лоточников на ярмарке. Само отверстие было, по меньшей мере, дюйма четыре в длину да и в ширину дюйма два. Чернота, на которую у большинства женщин намекает лишь тонкая темная линия, у этой зияла настоящим провалом. Пришлось закрыть глаза и снова открыть. Даже писательная дырочка, как он заметил, раздвинув пальцами губы чуть пошире, такая, что в нее хоть палец суй. Разве что клитор с его капюшончиком обычного размера.

– Ух ты, – сказал он. – Ну и ну.

Она подняла голову и беспокойно завозилась.

– Был-лин, – сказал он. – Как это ни горько признавать, но вряд ли я тебя сильно порадую своим… То есть, ну ты понимаешь: я не Бог весть какой крупный мужчина, хотя, честно говоря, был бы даже и крупный, что толку. Ничего, если я спрошу тебя: ты когда-нибудь что-нибудь чувствовала хотя бы с кем-то?

– Да я не знаю. Наверное, да. Ну конечно, что-то я чувствую почти со всеми, когда мужчины делают там свое дело. Только как-то так слабенько. – Сказала и прикрыла глаза, словно в раздумье. Потом ее глаза широко открылись, и она добавила громким шепотом: – Иногда я удивляюсь, что же мужчина там чувствует. Меня больше всего как раз это беспокоит: что может чувствовать он. Я ничего не говорю, по большей части они добрые и хорошие. Часто бывает, что парень уходит, не сделав вообще ничего, но даже и тогда деньги они оставляют. Не могу пожаловаться: мужчины – они в основном хорошие, просто я за них переживаю, что же они-то с этого имеют.

Аленка-Сморчок немного подумал.

– Я тебе, милая, скажу вот что. Сегодня, то есть в эту конкретную ночь, я хочу, чтобы ты не думала о том, как там мужчина (в смысле я, стало быть) – чувствует он что-то или нет, потому что есть один секрет, и я его тебе сейчас раскрою. Я чувствую вот этим, – сказал он и постучал себя по голове. – Ага, для меня не очень важно, как мне там у тебя – тесно или нет. Бллин, да может, это и вообще не важно! Что мне от тебя надо? Мне надо убедиться, что ты что-то чувствуешь. Тогда нам будет хорошо обоим. А мне – ну что ж, придется поработать головой.

Она смотрела с недоумением.

– Ты не боись. Я в этом вижу трудность, которую надо превозмочь. Так что почему бы тебе не лечь спокойненько, закрыв глазки, а я попытаюсь… расшевелить тебя.

Еще не закончив фразу, он уже мягко толкал ее в грудь, и женщина повалилась плашмя. А он на коленях прополз между ее ногами дальше и уставился в эту брешь, в эту воплощенную отверстость, одновременно пытаясь выработать какой-то план.

– Хочу посмотреть поближе, не волнуйся, о'кей?

– О'кей.