Без права на поражение (сборник) - Сергей Бетев

еще один крестик: «Сапог убитого».

Но время! Суетин проклинал его в душе. А Золотов, не замечая скрытой досады

следователя, рассказывал о находке спокойно и уверенно, как будто все произошло на днях.

Вернувшись в поселок и побеседовав с родителями школьников, видевших драку, Суетин

решил обойти домохозяек Соколовки, надеясь в неказенной обстановке получше расспросить их

о машинах, приезжавших с зерном. Зная по опыту, как трудно восстанавливать в памяти

давнишние события, он не сетовал на свидетелей, тем более — случайных. В свое время каждый

из них не придал особого значения ни ссоре торговцев зерном, ни драке, ни крови на

железнодорожном полотне. И только встреча в клубе обострила их внимание к прошлому,

помогла взглянуть на него иначе.

Три разных свидетельских показания, как счастливо найденные части мозаики, составляли

цельную, почти законченную картину. Машины с зерном приходили в Соколовку поздним

утром, пробыли почти до обеда. Ребятишки часом-двумя позднее видели драку на проселке,

которая вполне могла оказаться исходом денежной ссоры, начавшейся ранее. Наконец, после

всего этого путеобходчица обнаруживает кровь ва железнодорожном пути. Ее показание

полностью подтверждает детали ребячьего рассказа.

Все эти сведения проверялись самым надежным образом. Ребята-школьники, приехав с

Суетиным на пустырь, не знали, что до них на железной дороге уже побывал Моисеенко с

Дмитриевой.

Но Золотов, показывая место, где поднял сапог, и не подозревал, в какое трудное

положение ставит Суетина. Его дополнение к сложившейся схеме было самой важной чертой в

трагическом колорите картины, а его утверждение о времени находки беспощадно разрушало

все.

Да, все. Ибо в любом следствии вещественное доказательство весомее разговоров.

Но останавливаться было нельзя: все, что могло относиться к драке, требовало самой

тщательной проверки.

И Суетин, просидев час в одном доме, шел в другой...

Он узнал постепенно, что торговать зерном в Соколовку приезжали почти каждую осень.

Видимо, это и лишало людей уверенности в их заявлениях, когда речь заходила о времени.

И все-таки одна из домохозяек призналась Суетину, что прошлой осенью тоже стала

невольной свидетельницей ссоры из-за каких-то денег. И хоть ссора эта происходила также

возле машины, она не решилась выступить с возражением женщине, рассказавшей в клубе о

торговцах зерном.

— Которые ссорились, тех я никогда не видела, а шофера примечала и раньше,—

объяснила она.— Не приезжий он, а местный. Только — не соколовский. И машина была вовсе

без зерна, порожняя совсем...

— Вы могли бы узнать шофера?

— А как же! Я и нынешней весной видела его. Приезжал... Татарин,— добавила она.

И опять, как с самого начала во всем этом деле, Суетин занялся сопоставлением мелочей.

Женщина в клубе утверждала, что ссорился не русский, а цыган. Может, она ошиблась?

Закончив обход, Дмитрий Николаевич заглянул к начальнику торфоучастка Румянцеву.

Выслушав его, тот воодушевился:

— Дмитрий Николаевич, ты радуйся: шофера мы найдем! Здесь ездят только наши,

ольховские, да из Красного. Не тысячи же их, Тем более — татар. Сейчас я тебе выложу на стол

все гаражи. Понимаешь, приходится на заметке держать: нет-нет да и согрешат с торфом, утянут

машину, другую...— Он рылся в своем столе и объяснял:—Я еще ни разу милицию не тревожил:

собственным следствием обхожусь и... штрафую, конечно, по закону. Вот!..

В бумагах Румянцева разобраться мог только он сам, Рядом с номерами машин кое-где

стояли фамилии, какие-то числа и пометки, выписанные кружевным бисером. Повсюду

краснели, синели и чернели жирные вопросы, восклицательные знаки и простые галочки,

нарисованные разноцветными карандашами. Через некоторое время хозяин все-таки извлек из

своей памяти фамилии заведующих гаражами и многих шоферов.

Рассказав обо всем Моисеенко, Суетин предложил:

— Гаражей тут пять,— постучал он карандашом по листу.— Я беру три ближних, ты —

два подальше. Всех, вплоть до механиков, проверим. Чтобы никакого сомнения. Понял?

Моисеенко согласно кивнул:

— Значит, прямо с утра.

Суетину повезло. К полудню в Красном он нашел шофера-татарина, после некоторого

запирательства сознавшегося, что прошлой осенью тот вез из Ольховки трех пьяных

пассажиров. В Соколовке они купили водки и, опорожнив две бутылки на поляне около старого

торфяника, рассорились и подрались. Потом, по его словам, помирились и поехали в Красное.

Одного из них, ольховского, шофер назвал по имени, добавив, что он тоже татарин.

Суетин, задержав шофера до уточнения обстоятельств, связался по телефону с Моисеенко.

Но прежде чем успел сообщить ему новость, услышал от него, что тот выявил в Ольховке пять

драк.

— И все прошлой осенью,— добавил Моисеенко.

— Чудеса!

— Никаких. Приезжай.

— Куда я дену шофера?

— Вызови дежурного, пусть заберет в горотдел до нашего возвращения,— посоветовал

Моисеенко.

Вскоре они встретились в Ольховке.

Рассказ Моисеенко говорил о многом, но до конца ничего не прояснял.

Каждое лето на торфяники по направлению уполномоченных администрации наезжали

временные рабочие. На участках появлялись новые бригады, в которых сходились случайные

люди. Их кое-как устраивали с жильем и фамилию спрашивали только у ведомостей в дни

получек. На этом все заботы о новых кончались.

Местные жители называли их вербованными и сторонились как могли. Только что

освободившиеся из заключения и еще не определившие своего занятия, уволенные за пьянство и

прогулы с городских предприятий, застрявшие без денег на вокзалах летуны по-приятельски

сходились здесь на месяц-другой, чтобы как-то перемыкаться да сколотить немного деньжат.

После первого же аванса среди них начинались попойки, частенько кончавшиеся

междоусобными потасовками. А после окончательного расчета в магазинах выпивалось все,

вплоть до «Дара осени». Расставаясь, недавние кореши не забывали свести счет всем мелким

обидам. Способные спустить последнюю рубаху, они с копеечной принципиальностью

клеймили друг друга за каждые сто граммов, выпитых за чужой счет, Кулачные разговоры

затягивались дня на два-три.

Как правило, временные рабочие не имели квалификации. Поэтому Суетин решил

проверить сначала ту драку, свидетелем которой стал шофер с Красного. По имени в Ольховке

без труда нашли его знакомого татарина. И тот, перепугавшись оперуполномоченного и

следователя, не совсем вразумительно, но достаточно подробно повторил рассказ, уже

слышанный Суетиным в Красном, назвав в свою очередь остальных попутчиков.

— Живут в Свердловске. Имя знаю, адрес — нет. Где живут — показать могу.

— Который из них хромал? — тут же насел Моисеенко.

— Хромого не было,— испуганно отмахнулся тот,

— Люди видели. Не ври.

— Не было, честное слово! — ударил себя в грудь татарин и напряженно задумался.

Вспомнил, встрепенулся, как от толчка:— Саитка хромал, его Юсуп палкой по ноге хлестнул!..

— Саит на узкоколейку побежал?

— Побежал. А знаешь раз, чего спрашиваешь?..

— Отвечай! Догнал его Юсуп?

— Нет. Саит на железной дороге остановился сам, Там насыпь большая. Как Юсуп залез,

Саит ему в морду сапогом пнул...

— Понятно...— Суетин прошелся по комнате.— Как, ты говорил, твоя фамилия? Записать

надо...

— Гизаров.

— Поехали!

По пути в Верхнюю Пышму между Соколовкой и Красным остановились на пустоши.

Гизаров показал, как произошла драка. На железнодорожном полотне Суетин спросил:

— А потом вместе уехали?

— Ага. Я их тут разнимал. Еще шофер помог, В Красном бутылку купили. В город на

поезде проводили.

Моисеенко и Суетин переглянулись: рассказ Гизарова повторял их план.

...К вечеру из Свердловска доставили Саита с Юсупом. Шофер и трое его прошлогодних

пассажиров в показаниях не разошлись.

Домохозяйка из Соколовки, опознав шофера, вспомнила и его попутчиков. Драчуны

подавленно молчали.