Конечная остановка - Песах Амнуэль

— Да. Тот день… ты помнишь…

Она упрямо покачала головой.

— Не хочу и не буду вспоминать. Не хочу. Не буду. Не хочу.

Она так бы и повторяла раз за разом, я оборвал эту цепочку словами:

— Я вспомнил вчера. Ты вспомнила сегодня. После того, как увидела меня. Значит, это всегда было в нашей памяти.

— Я ничего не понимаю, Миша, — Ира отняла пальцы и прижала их к щекам. — Ничего этого не было. Я сегодня впервые тебя увидела. Как я могу помнить две тысячи какой-то год?

— Но ты помнишь.

— Ты женат, Миша? — спросила она отчуждённым голосом.

— Да, — сказал я, помедлив, будто это имело смысл скрывать.

— Расскажи о ней, — потребовала Ира, сцепив пальцы так, что побелели костяшки.

— А… ты? — спросил я и не закончил фразу.

Она поняла.

— Нет. Я одна. Мужчины… были, но… всё не то. Я ждала тебя! — вырвались у неё слова, которые, похоже, она произносить не хотела, но они возникли сами, невозможно было не произнести их, хотя ещё сегодня утром она ни сном, ни духом…

Я хотел обнять Иру, опустить голову на её плечо, как было много раз и как не было ещё никогда. Я знал, что на левом плече у неё небольшой шрам, она поранилась в детстве, когда упала с горки и напоролась на оставленный кем-то в песке детской площадки перочинный нож с раскрытым лезвием. Всё могло кончиться куда хуже, но обошлось. Мне захотелось отвернуть ворот её блузки и посмотреть… чуть-чуть отвернуть… ненамного, чтобы только… Ира перехватила мой взгляд и сказала спокойно:

— Я не падала с горки, если ты это имеешь в виду, Миша.

Похоже, наши мысли текли параллельными потоками — собственно, как иначе, если воспоминания у нас во многом общие, жизнь прожита вместе…

Трудно к этому привыкнуть. Понять, наверно, и вовсе невозможно.

— Ты не ответил, — напомнила она и демонстративно (или нет, не нарочно?) застегнула верхнюю пуговичку на блузке.

— Да, — сказал я, помедлив и поняв в ту секунду, что не могу, не должен, не имею права скрывать от Иры ни одной минуты, ни одного факта, ни одного события моей жизни. И она ничего от меня не скроет, но я должен начать первый.

Как в холодную воду бросился.

Конечно, я опоздал с обеденного перерыва. Дважды звонила Лиля, как мне сообщил Яшар, делая вид, что не интересуется, где почти два часа пропадал его сотрудник в середине рабочего дня. Что передала?

— Ничего, — пожал плечами шеф и, помолчав, добавил: — Но мне показалось, она чем-то беспокоится.

Яшар прекрасно говорил по-русски, но время от времени, особенно, когда он не задумывался над произносимой фразой, в его речи проскальзывали странные на слух обороты.

Я позвонил домой: Лиля уже должна была прийти с работы.

— С тобой всё в порядке? — сухо осведомилась она.

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю… Показалось, наверно.

— А Вова? — спросил я. — Я думал, ты звонила, потому что…

— Вова пошёл на плавание, — сообщила Лиля, и я вспомнил: по вторникам с трёх до пяти сын ездил в бассейн.

Поговорив ещё о чём-то незначительном, мы одновременно положили трубки.

С Ирой мы договорились встретиться завтра после работы — сегодня не получалось, она должна была ехать с матерью и младшей сестрой на день рождения к родственнику. Его звали Октаем, и я не помнил этого человека. У Иры не было родственника с таким именем.

Где не было? В реальности он был, в моей памяти — нет.

Рехнуться можно.

Лёва приехал к нам после лекции на вечернем отделении. Лиля хотела, как обычно, поставить чайник, выставить на стол «что бог послал», но мы, сославшись на подготовку к семинару по философским основам теории относительности, закрылись в моём кабинете — точнее, в комнате, которая была одновременно кабинетом, нашей с Лилей спальней, а ещё гардеробной, где в двух шкафах хранилось всё, что, по идее, можно было давно выбросить. Я никак не мог преодолеть нежелание жены избавиться хоть от одной старой, давно не налезавшей на неё юбки или от моих джинсов, которые я не надевал лет десять, а то и больше.

— Рассказывай, — Лёва удобно устроился на моём стуле за моим столом, так что мне пришлось сесть на тахту.

Я не знал, что можно рассказать Лёве, а что следует опустить. Мне не хотелось говорить о нашей с Ирой жизни и вообще о том, чего ещё не было и, возможно, не будет. Не может быть наведённая каким-то образом память предсказанием реальных событий. Я вспомнил, что в девяносто первом Советский Союз распался, как плохо составленный пазл. Мы в это время были с Ирой и Женей уже в Израиле, девятнадцатого августа слушали радио, дикторы были мрачны, репортёры захлёбывались от переизбытка впечатлений, а я, помню, хранил олимпийское спокойствие. «Ерунда, — сказал я Ире, — через пару дней всё устаканится. Какой-то этот путч понарошечный». Так и оказалось. И ещё вспомнил, как в декабре Горбачёв…

Я тряхнул головой, отгоняя воспоминание. На дворе был восемьдесят шестой год, и Горбачёва ещё не выбрали генеральным секретарём, хотя Лёва и представлял себе такое развитие событий.

— Понимаешь, — начал я, не зная ещё, какие подробности расскажу, о каких умолчу, а каких пока и сам не знаю, потому что не вспомнил, — у меня будто вторая память открылась. Вспоминаю то, чего не могу помнить.

— Бывает, — авторитетно заявил Лёва. — Читал как-то книгу американского психолога Бёртона, на английском, её не переводили и вряд ли переведут, взял в нашей библиотеке в закрытом фонде.

— Почему? — вяло поинтересовался я. — Из закрытого только по рабочей теме выдают.

— По работе и надо было. Писал статью о психологических аспектах в исследовании истории физики.

— Интересно. И что говорит Бёртон о второй памяти?

— Наведённая. В результате травмы или после сеанса гипноза. Под гипнозом, там сказано, можно внушить реципиенту воспоминания о событиях, которые с ним не происходили. Или если головой ударишься. В книге описан случай: в Индии девочка упала с довольно большой высоты и после этого стала говорить на языке, которого не знала. Вспомнила события, которые с ней не случались, знакомых в другом штате, которых никогда не видела.

— Она вспомнила, как была взрослой?

— Да! В прошлой жизни.

О подобных случаях я читал и сам. Об индийской девочке и других, как было сказано, «курьёзах», писал журнал «Вокруг света» в подборке странных случаев, достоверность которых в редакции ставили под большое сомнение.

— Но ты-то здесь при чём? И… э-э… Ира Маликова?

Заинтересовала его Ира. Надо бы отвлечь, мне не хотелось, чтобы Лёва, будь он сто раз другом, копался в моих неясных пока отношениях с Ирой, которая…

…похоронила меня и прожила ещё три года…

Запинаясь и не договаривая, я рассказал Лёве, как вспомнил о том, чего не было.

Например, как мы на первом курсе универа повздорили из-за девушки. Звали её Илана, училась она на химии, мы в неё втрескались и не хотели уступать друг другу, хотя сама Илана об этом не знала. Она тосковала по Алику с биологии, единственному парню на весь девичий поток.

Мы никогда с Лёвой не ссорились из-за девушки. Мы вообще не ссорились. Спорили много, и, когда Лёва несколько лет назад разводился, я был не на его стороне. Можно было спасти отношения, но он не хотел.

— Ты помнишь Илану с химфака? — спросил я.

— Ну… — Лёва помедлил. Конечно, он должен был помнить. Как-то мы оказались на одной вечеринке, Илана пришла с Аликом, они недавно поженились и сияли, как две начищенные кастрюли. — Это которая за Касимова выскочила на третьем курсе?

— Да.

— Помню. Она в Республиканской больнице работает. Не врач, конечно, где-то в лаборатории. Я её видел, когда в прошлом году на обследовании лежал, помнишь?

Я помнил. Как и то, что в прошлом году Лёва ездил на курсы повышения квалификации в Минск и на обследование в больницу не ложился.

Лёва с его прагматической философией, которую он выдавал за диалектический материализм, помочь мне не мог. Наведённая память, ага. Ударился головой. Сеанс гипноза. В первый и последний раз я присутствовал на сеансе гипноза в Ильинке, где оттрубил три года в школе. Приезжал туда «на гастроли» известный в республике гипнотизёр, выступал в сельском клубе с психологическими опытами, чепуху демонстрировал, но двух женщин действительно сумел ввести в транс. Они размахивали на сцене руками и выполняли простые движения по команде гастролёра. Представление мне не понравилось и веры в возможности гипноза не укрепило.

А головой я не ударялся никогда, не случилось такого, не моя вина.

Странное настало время. По утрам я, как обычно, приезжал в Академгородок и ждал Иру на выходе из метро. Мы быстро обменивались новостями — точнее, новыми воспоминаниями, которые накапливались за несколько часов, что мы не виделись, — и расходились по своим институтам. В обеденный перерыв спускались в академический сквер, где в тени раскидистого платана стояла удобная скамейка, и снова вспоминали, а ещё рассказывали друг другу о себе. О нас здешних, познакомившихся недавно. И опять расходились работать, а потом опять встречались, и я провожал Иру домой.