А путь и далек, и долог - Юрий Латыпов

Волею случая я попал в так называемые «штабы». Ребята постарше собирались в канализационных колодцах и в подвалах строящихся зданий. Это были «сильные» парни. Там играли в карты, курили, попивали вино. Нашей, шкетов, задачей было обеспечивать куревом всю эту братию. Находить приличные окурки на улице, а лучше подворовывать отцовское курево. Среди всей оравы постоянно пребывало от 4 до 6 взрослых парней. Один заприметил меня и показал на приятелях, как он чистит карманы. Мой отец был беспризорником, и вырезать кусок шубы с задней части шикарно одетой мадам было для него элементарным промыслом. Помня аналогичные примеры из «Республики Шкид», я загорелся желанием быть таким же «героем». И наверно достиг бы определенных «успехов» на этом поприще, так как «обучение» мое успешно продвигалось. Эти «штабы» время от времени неожиданно навещала милиция. Всех переписывали, и потом многим доставалось в школе или от родителей. В одно из таких посещений «в штабе» оказался и я. Я не помню и не понимаю почему, но я назвал вместо своих первые пришедшие мне на ум имя и фамилию. Судьба предостерегла меня первый раз. Где-то через пару месяцев на моих глазах на рынке сломали руку карманнику без всякого суда. Времена были суровые. Это было очень серьезное предостережение. Воровской судьбе не суждено было случиться.

Однажды я с неимоверным интересом был целую неделю подпаском. Мы целыми днями ходили со стадом по заливным приамурским лугам и в сихотэ-алинских предгорьях, питаясь преимущественно черным хлебом, салом, огурцами и молоком. Это были первая вольница и полное слияние с природой. По вечерам владелицы скота нас, пацанов-подпасков, гордо восседавших рядом с взрослыми пастухами-профессионалами и осознающих выполненную работу, сытно кормили. А главное, я научился виртуозно владеть длинным пастушьим кнутом, которым можно было громко и хлестко щелкать.

Первый походный лагерь

А пионерские лагеря… непременное шастанье по вечерам в палаты к девчонкам, первые поцелуи. Первые не молчаливые протесты и противление властям на утренней линейке против ужесточения режима купания в Амуре. Я не помню, чтобы проявлялась явная организация протеста. Утром из нутра выстроенных в каре мальчишек и девчонок раздался нарастающий гул УУУ-У-У…, выходящий из нескольких сотен сомкнутых протестных ртов. В утренней тишине он прозвучал как гром среди ясного неба, произвел ошеломляющее действие на администрацию, забывшую про обязательные подъем флага и доклады вожатых. Не было никаких действий, все как ни в чем не бывало разошлись по палатам и затем на завтрак, но сарафанное радио разнесло: «После тихого часа снова будет купание в Амуре».

Там же был первый трехдневный поход в удэгейское селение с ночевками у костра и в палатках. Нас учили ориентироваться в лесу, узнавать полезные травы, надежно разводить костер и другим необходимым в походе вещам.

Необыкновенное удивление на грани восторга вызвал приход в удэгейское стойбище. Еще на подходе к нему мы ощутили необыкновенные запахи, перемешанные с дымом. Оказалось, что воздух был наполнен духом тысяч тушек вялившихся ярко-красных рыб, развешанных гроздьями на многочисленных вешалах. Между необычными круглыми жилищами – фанзами – там и тут лежали и слонялись многочисленные красивые собаки, мельтешили чумазые ребятишки. От ярких одежд трудно было оторвать глаза. В берег утыкалось с десяток длинных узких долбленных из дерева лодок. Они меня очень заинтересовали. Подошел маленький мужичок-нанаец и с хитрой ухмылкой, не вынимая трубки изо рта, предложил прокатиться. Тут же собралось почти все местное население. Я вступил одной ногой в это утлое суденышко и чуть мгновенно не оказался в воде под радостный смех собравшихся ротозеев. Мужичок уверено вошел в долбленку, она практически не шелохнулась. Ободренный его уверенностью и заведенный насмешками толпы я, опираясь на борта лодки и подрагивая всем телом, от опасности перевернуться, уселся на еле заметную скамеечку на ее дне, не разжимая рук от бортов. Лодка стремительно заскользила по воде, уверенно набирая скорость. Я слегка шевельнулся, плавсредство тут же отреагировало. Я затих. Рулевой уловил мои эксперименты и стал демонстративно ее раскачивать и совершать плавные и резкие развороты. Лодка была единым целым с телом ее рулевого. Мои неуверенность и напряжение исчезли, тело расслабилось. К концу второго дня я, постоянно упражняясь, уверенно справлялся с оморочкой, так называлась эта лодка, поняв ее надежность. Благодаря ее легкости и простоте она повиновалась любому движению тела и весла. Через много лет на колымской реке Балыгычан такая лодка благополучно послужила нам в затруднительных обстоятельствах.

Гольды, нанайцы, орочи – местные амурские народности – без оморочки не делают даже шагу из своего стойбища. Куда бы не направлялись и как бы не был короток их путь, они всегда плывут в оморочке. Даже по стойбищу они не ходят пешком, а всегда плавают в оморочке. Одним словом, оморочка до такой степени необходима, что её можно рассматривать как их органическое продолжение: своеобразный необходимый орган тела. Без оморочки встретить местных рыбаков и охотников вне стойбища совершенно невозможно. С неё они ловят рыбу, с неё охотятся, под нею спят или спасаются от дождя. Гольды не расставались со своей оморочкой и после смерти: на могилу каждого мужчины клалась оморочка или её отломленный нос.

Прожитое и прочувствованное пионерское детство остается в памяти на всю жизнь.

В начале мая 1957 года, за два месяца до окончания восьмого класса, ко мне и моему соседу по парте Льву Епифанову подошел Виктор Показаньев:

– Хотите с геологами в середине мая в экспедицию поехать? – его отец был геологом, и Витька с пятого класса ходил с ним в экспедиции.

– Конечно, хотим! Да кто ж нас отпустит?! – Мы в те годы учились еще и в экспериментальной школе. Осваивали различные специальности. Поэтому с учетом производственной практики учебный год заканчивался в конце июня. И, конечно же, вырваться из школьной жизни раньше на полтора месяца было заманчивой перспективой. К тому же необычно притягивала романтика геологии.

– Из Управления напишут письмо, что вы приобретете навыки геологической специальности, и это пойдет в зачет школьной практики.

– Ну, давай, говори отцу, что мы согласны. А мы с тобой поедем? Когда? Что для этого надо?

– Нет, вы поедете в разные отряды и в разные районы. Когда оформят на работу, все вам скажут и выдадут аванс и необходимое снаряжение.

18 мая нас оформили маршрутными рабочими IV разряд, выдали новенькие воинские зеленые телогрейки, кирзовые сапоги, рюкзаки, накомарники и другое необходимое для работы снаряжение. Самое главное, мы получили по тем временам баснословную сумму денег – 50 рублей. Почти все деньги были гордо отнесены домой, а на заначку мы купили самых дорогих папирос «Казбек» в твердой картонной коробке. Мы только-только начинали курить – привычки еще не было. Но теперь на работе у нас имелись закрепленные за нами места, а какой же уважающий себя геолог – а мы относили себя к геологам – откажется от того, чтобы у него на столе красовалась полуоткрытая пачка «Казбека». Нам дали топографические карты будущего района исследований, объяснили условные обозначения к ним, чтобы мы научились впоследствии ориентироваться на местности. Так как я увлекался фотографией, меня попросили сделать фотокопии некоторых страниц из отчетов предыдущих исследований. 25 мая, собрав все снаряжение, мы вылетели в Сеймчан – один из районных колымских поселков, чтобы там получить лошадей, закупить необходимые продукты и оттуда уже добираться в район предстоящей экспедиции.

Присказку «Каша манная, ночь туманная, жизнь геолога …анная» мы отчетливо поняли через три дня, когда грузили на баржу весь груз и шесть лошадей. На шесть человек приходилось около трех тонн груза, вес ящиков и мешков был в пределах 60–90 килограммов. Когда на твои хоть и не узкие, но еще мальчишеские плечи и спину кладут мешок с крупными кусками сахара рафинада весом 95 килограммов, сразу вспоминаешь все образы бурлаков, грузчиков и негров на плантациях. Худо-бедно, но мы погрузились, однако лошади категорически отказывались идти на баржу. Мы их пихали, толкали, тянули, но ни одну лошадиную силу так и не смогли победить. Пришлось делать настил из досок, засыпать его землей и хилыми зелеными северными ветками. Первая лошадь немного поупиралась, потом с достоинством процокала по настилу только что прибитыми подковами и радостно призывно заржала, увидев приготовленный овес. Все остальные лошадки абсолютно спокойно проследовали друг за другом без каких либо понуканий и команд.

Через двое с половиной суток мы причалили к дикому берегу реки Ясачной в нескольких километрах выше ее устья. В бассейне этой и двух соседних рек, впадающих в среднем течении с левого берега реки Колымы, мы должны были работать, построить базу и лабазы для продуктов, чтобы в последующие три месяца исследовать все окружающие горы, реки и долины. Наш отряд назывался геолого-дешифровочный. Это означало, что по имеющимся аэрофотосъемкам и топографическим картам в определенном масштабе мы должны были выяснить, какие породы и как распространялись (залегали), из чего они состояли и какие полезные ископаемые могли в них встретиться, а затем условными обозначениями все это нанести на топооснову.