Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

Тост за императрицу был выпит залпом, после чего бокалы опять потянулись за новыми струями вина. Так как музыка вдруг смолкла, клики затихли, пан Пулаский же, чуть-чуть склонившись над столом и уставившись круглыми ястребиными глазами в посла, воскликнул, точно вторя не смолкавшим пушкам:

- Господа! Выпьем за здоровье нашего именинника и друга! Да здравствует ясновельможный чрезвычайный и полномочный посол ее императорского величества, августейшей императрицы всея Руси, Яков де Сиверс! Ура!

Красивым жестом откинул он белые атласные рукава кунтуша и под громкие крики "виват" направился с бокалом в руке к послу.

Сиверс встал не без труда и, взяв бокал из рук графа Анквича, стал чокаться со всеми, с широким умилением благодаря за добрую память и любовь.

Вокруг раззолоченного кресла образовалась густая толпа.

- Надо идти вместе со всеми, - шепнул Воина Зарембе, таща его за собой.

- Толкотня точно перед алтарем.

- Всемогущей Карьере честь и хвала. Это - единственное божество!

Но когда они вошли в круг света, падавшего от огней из шатра, Заремба вздрогнул внезапно, остановился на мгновенье и сразу точно ринулся с головой в бездну чьего-то взгляда, сиявшего в глубине шатра.

- Иза!

- Север!

Полыхнул в пространстве крик двух взглядов, вырвавшихся с самого дна обоюдной тоски, и, подчиняясь непреодолимой силе взаимного влечения, оба устремились друг к другу сквозь сбившуюся вокруг Сиверса толпу. Были все ближе и ближе друг к другу, вот уж совсем близко.

- Мы запаздываем, это примут за невнимание, - заметил Воина, подхватывая его с силой под руку.

Сразу рассеялась радуга очарования, и насмешливое, безжалостное лицо действительности заглянуло ему в глаза. Понял и, сразу овладев собой, гордо поднял голову, холодно и пренебрежительно поклонился Изе, чокнулся своим бокалом с бокалом Сиверса и, не оглянувшись даже на следившие за ним и померкшие от изумления глаза, вышел из шатра. Шел, точно подстреленный, в шеренге, машинально держа недопитый бокал в руке и не отдавая себе отчета, куда он идет.

Очутился под каким-то деревом, преградившим ему дорогу, и там только окончательно пришел в себя, грохнул бокал о землю, приткнулся спиной к стволу и попытался подчинить разбушевавшиеся мысли и чувства железной узде воли. Немного спустя вернулся к гостям, но в шатре и пагодах сновала только прислуга, допивавшая остатки, гости же все собрались на пригорке позади виллы, где пани Ожаровская собственноручно зажигала фейерверк.

Взвились мгновенно ввысь расплетенные косы пурпурных огней и, изогнувшись где-то в высшей точке, рассыпались дождем гаснущих в воздухе искр. Со всех сторон посыпались возгласы восхищения и крики "браво!". Сам Сиверс зааплодировал. Еще через минуту громовой раскат потряс воздух, и в пространство взметнулись огромные снопы зеленых огней, из лона которых, словно из недр расступившейся земли, всплыли золотисто-рубиновые инициалы Сиверса. Медленно, величественно поднялись вверх, все выше и выше, сверкая все ярче и ярче, пока, наконец, не повисли на долгое мгновение в черной бездне небес на такой высоте, словно должны были озарять всю Речь Посполитую... Вслед за ними поднялся ураган молний, с треском и свистом взвивавшихся в пространство, развеваясь тысячами огненных языков и султанов, окружая инициалы клубящимся роем огней, дыма и канонадой гремящих выстрелов.

Все уста онемели от изумления, все взгляды застыли, точно распятые, на парящих в темной бархатной вышине инициалах. Вдруг среди всеобщей тишины в толпе гостей раздался чей-то мощный голос, хмуро пробасивший:

- Мане! Такел! Фарес!

Ему ответил общий смех и взрыв безумного веселья. Грянули бурные аплодисменты и крики "виват" в честь Сиверса, все окружили его толпой, засыпая восторженными возгласами. Наиболее горячие даже хотели его качать, только этому помешал Пулаский, опасаясь, чтобы с гостем что-нибудь не приключилось. Вскоре, однако, явились гайдуки с огромными графинами, зазвенели опять бокалы, зазвучали новые тосты, покрываемые все более и более бурными криками: "Ура! Браво! Виват!" Снова загремели медные трубы фанфар, затрещали ружейные залпы, заговорили громовым, увесистым басом пушки, и все слилось в общем сумбурном шуме, создавшем впечатление грозного сражения и смертного боя.

Когда же погасли инициалы, весь парк и холмы кругом бурно заклокотали и, точно жерла вулканов, стали выбрасывать громы и снопы ослепительных молний. Поминутно взлетали ввысь огненные змеи, брызгали фонтаны, напоминавшие красотой коралловые деревья, расцветали неожиданно причудливые букеты, сверкавшие тысячами всевозможных цветов, вспыхивали звезды, вращавшиеся с головокружительной быстротой, сыпались каскады изумрудов, лились золотым ливнем дожди искр и алые грады рубинов. Тысячи огней взлетали сразу с шумным лопотом, точно стаи разноцветных птиц.

Гости, восхищенные этим великолепным зрелищем, бродили безмолвно, словно тени Елисейских Полей. Минутами кому-нибудь казалось, что Олимп спустился на землю с недосягаемой своей высоты и что в этих волшебных рощах, пронизываемых громами и молниями, бродят вместе со смертными богини, нимфы и дриады в безмолвном восторге блаженного упоения. И действительно, временами греческие туники, обнаженные груди и босые ножки выплывали внезапно в кругах лучезарных ореолов, точно паря в облаках, временами скользили бледными силуэтами, точно в бредовом видении, временами же все человеческие фигуры исчезали и кругом царило лишь море ослепительных искр и пылающих красок, растворенное в другом море - тьмы.

Зрелище было так прекрасно, что, когда был дан сигнал об окончании, все покидали пригорок с сожалением, оглядываясь на догорающие сказочные чудеса.

- Две тысячи дукатов потрачено на дым и вонь! - высказался кто-то вслух.

- А король каждую неделю, а то и чаще, клянчит через Бокампа авансы! шепотом поддакнул другой.

- И солдаты, не получая жалованья, босые и голодные, разбегаются по домам, хотя враг в пределах Речи Посполитой, - вставил Заремба, придвигаясь немного к говорившим, но те испуганно отвернулись и поспешили стушеваться.

- Идем танцевать! - явился неожиданно Воина. - Куда это ты пропал? Пани подкоморша наказала мне, чтобы я тебя к ней привел. Быстро ты повышаешься в ее милостях.

- Не гонюсь за таким повышением! - буркнул недовольно Север.

Оба направились вместе с другими к дворцу, сиявшему уже издали всеми окнами. Рядом, опираясь на плечо молоденького, тщедушного ксендза, плелся в угрюмом молчании епископ Коссаковский.

- Знаете, ваше преосвященство, мне пришла в голову гениальная мысль, обратился вдруг Воина к епископу, вскинувшему на него недоверчивые, злые глаза. - Надо дать Польше нового патрона.

Епископ остановился на минуту.

- Коронная Польша имеет для себя Станислава; Литва имеет своего Казимира, справедливо было бы Украине дать Иакова!

Коссаковский расхохотался, но не возражал, однако, продолжая слушать шутку Воины.

- Его преосвященство, епископ Скаршевский, - продолжал тем временем тот самым серьезным тоном, - докажет черным по белому, с превеликой эрудицией, какие в Польше творятся чудеса под эгидой нового патрона; каким поистине чудесным образом приумножается богатство некоторых сограждан; и как коронные ослы преображаются в мудрецов и знатных вельмож; и каких горячих поборников приобретает себе российский рубль. Не переписать всех этих заслуг на целой воловьей шкуре. Нунций его святейшества поддержит нас в Риме. Ее величество императрица, конечно, не воспротивится такому возвышению ее верного слуги, а Речь Посполитая достойно наградит своего искреннего благожелателя. Ведь он же сам уверяет, что все, что он делает, делается только для нашего блага. Неужели же нам не восторгаться такой добродетелью? Неужели мы отравим ядом неблагодарности столь чуткое сердце?

Заремба не мог удержаться от смеха. Епископ же погрозил:

- Как бы вам раньше не поукоротили язык!..

- Это будет моя жертва на алтарь неблагодарной отчизны.

- Вам, сударь, над всем только бы поиздеваться.

- А разве все это не достойно самой едкой насмешки?

Епископ ничего не ответил. Только когда они поднимались на террасу, он проговорил дружественным тоном:

- Заходите ко мне пообедать. Буду очень рад вас видеть, хотя бы завтра.

Воина поклонился с благодарностью и, проводив его до дверей дворца, взял Зарембу под руку и стал шептать ему с оживлением:

- Должен тебе доложить, что этот терпеть не может Сиверса и строит ему козни, где и как только может. Оба ненавидят друг друга, хотя корчат друг другу приятные гримасы, как в менуэте. Небось, проглотил мой крючок, теперь уж я его вздерну на леску.

- Ненавидят, говоришь ты, друг друга. Но оба дружно работают для Семирамиды...

- Один работает для своей госпожи, а другой старается урвать, что удастся, для себя и для своей голодной семейки. Ненасытный человек, и потому опасный! Многому ты здесь научишься. Слушай только да гляди в оба.