Тибет: сияние пустоты - Елена Молодцова

Зеленую Тару изображают сидящей на лотосовом троне с опущенной вниз правой ногой, что говорит о ее готовности немедленно, по первому зову прийти на помощь страдающему живому существу. Правая рука Долмы пребывает в шудре (жесте) высшей щедрости, «дарующей дары», левая рука – в мудре защиты, жесте «дарования прибежища». Зеленая Тара очень близка к людям и готова помочь им в любой нужде, встречающейся в повседневной жизни, ее основное призвание – спасать все живые существа, снисходя к их сансарическому существованию. Малейшего возгласа страдания, обращенного к Таре, достаточно для того, чтобы немедленно обеспечить себе защиту от ужасов этого мира. А еще лучшая защита – правильное ритмичное повторение ее мантры-заклинания Ом-таре-тут-та-ре-ту -ре-сваха, которая в сочетании с зеленым цветом богини дает очень чистые и светлые вибрации. Спешащая на помощь Зеленая Тара быстра и бесстрашна, она наделена особой сверхъестественной силой немедленно помогать людям. Она рассеивает любой хаос и удовлетворяет любые нужды, исполняя всякое доброе желание, воплощая собой молодость, красоту и великое сочувствие.

Белая и Зеленая – это мирные формы богини Тары, о чем говорят их цвета. Тибетцы же верят, что Тара всегда испускает те мистические формы, которые требуются в данный момент для блага живых существ. Иконография Тары знает 21 ее форму, 21 ипостась одной и той же Тары, причем ипостаси эти не только и не столько мирные, сколько гневные. Считается, что в случаях, когда человеку нельзя помочь милостью, даже беспредельной, следует для его же блага прибегнуть к гневу, который является более действенным помощником, и потому яростные формы божеств рассматриваются как более сильные, нежели мирные. Но Тара, как и ее вечный спутник Авалокитешвара, обладает еще и триумфальной тысячерукой и тысячеглазой формой, которую невозможно вообразить неподготовленному.

Илл. 6. Зеленая Тара. Статуя работы Дзанабадзара

Пламенный адепт Тары кашмирский поэт Сарваджнямитра, воспевая богиню, говорит, что она принимает на себя пять священных цветов: белый, зеленый, желтый, красный и синий. Ее можно видеть алой, как солнце, синей, как сапфир, белой, как морская пена, ослепительной, как блистающее золото. Ее вселенская форма подобна кристаллу, меняющему свой вид, когда окружающее переживает перемену, – то есть вселенская, триумфальная форма не фиксирована, трансформируется в зависимости от обстоятельств и поэтому не имеет своей иконографии, ибо она невообразима и недоступна для земных очей.

Таре воздают поклонение не только индивидуально, но и публично, при большом стечении людей во время религиозных празднеств. Так, когда в Тибете происходит Монлам Ченмо – грандиозный молитвенный праздник, который длится в Лхасе две недели и собирает более 20 000 священнослужителей, – обязательно каждый день исполняется цикл садхан (медитаций) на богиню Тару и рецитируются канонические гимны, восхваляющие ее. При этом многократно повторяется мантра Тары. Считается, что правильно интонированная мантра, произнесенная 100 000 раз, силой вызываемых ею вибраций оказывает мощную помощь ищущему, если, конечно, он не занят механическим повторением звуков, а всей душой сосредоточен на любви к призываемому божеству, в данном случае к Таре, канонический образ которой, запечатленный в иконах и скульптурах, адепт постоянно держит в своем воображении. Именно для этого и предназначены и статуи, и танки.

Что такое танка

Танка, или «знамя» – это иконописное изображение божества в тибетском буддизме, которое во время религиозных процессий прикрепляют к шесту и несут как знамя, как военный стяг. Танки, как и русские иконы, пишутся по строго определенным каноническим правилам и в совершенно особых состояниях сознания, в которые вводит себя мастер. Художником является непременно духовное лицо, лама достаточно высокого ранга, хорошо знающий священные тексты. Достаточно часто он ведет жизнь странника, постоянно переходя с места на место.

В создании танки участвуют несколько человек. Канву обычно делает ученик, который также является духовным лицом. В точном соответствии с каноном на предварительно покрытый слоем клея и мела, а затем отполированный раковиной шелк, холст или бумагу черной и красной тушью наносятся контуры изображения по строго заданным пропорциям, чаще же просто накладывается трафарет, так как соблюсти все предписанные требования чрезвычайно трудно.

Только после этого к работе приступает лама-мастер, который расцвечивает нанесенный рисунок красками. Вначале он пишет окружение божества, затем расписывает фигуру главного персонажа. Самые важные детали, такие, как лики будд и бодхисаттв, а также надписи на танке, можно прорисовывать лишь по благоприятным дням, которые специально определяет лама-астролог. Существуют также фиксированные благоприятные дни, которыми в Тибете считаются 15-й и 30-й дни каждого месяца. В тибетском лунном календаре каждый месяц имеет 30 дней; 15-й день соответствует полнолунию, в этот день максимально выражена женская энергия, а 30-й день – новолунию, в нем максимально выражена мужская энергия. Лик прорисовывается в 15-й день месяца, а краски на него накладываются в 30-й. В течение всего времени работы ламы-художника другой лама, непременно присутствующий при живописании, читает специальные мантры изображаемого божества.

Илл. 7. Бурятский лама, расписывающий танку с изображением Вайрочаны

Мантры – это набор определенных слогов, в которых смысл имеет не столько значение, сколько определенные звуковые вибрации, возникающие при их произнесении. Поэтому очень важно правильное интонирование мантр. Каждый слог мантры окрашивается в специальный цвет, так как существуют строго определенные соотношения цвета и звука. Правильно произнесенная мантра своими вибрациями попадает в резонанс с определенными высшими слоями реальности, которая отражает их и спускает обратно вниз уже заряженными ее божественными энергиями. По сути, мантра оказывается средством общения с божеством.

В Тибете считается, что делать скульптуру или танку значит вызывать реальное присутствие изображаемого персонажа, а потому скульптуры и танки рассматриваются как искусственные перерождения божества. Потому и художник рассматривается как творец божества. Вибрации мантр воздействуют на творца, очищая его сознание, предварительно подготовленное садханой – специальной серией медитаций в строгом уединении, а также постом и непродолжительным сном. Очевидно, что творение танки – это сакральный процесс. А каждый цвет, присутствующий в этой своеобразной иконе, имеет свое четкое соответствие в звуке, так что знающий лама может услышать танку как симфонию звуков, связанную и со звуками-цветами мантр изображенных божеств.

Законченная танка-знамя обводится парчовой каймой и после этого обязательно освящается высоким ламой, живым буддой, который оставляет отпечаток своей руки или ноги на ее заднике. Теперь танка готова для выполнения своего предназначения – служить опорой при медитации над определенной формой божества. Такой освященный предмет запрещается брать на хранение непосвященному и тем более увозить за пределы ламаистского мира.

Гений Дзанабалзар

А теперь я предлагаю уважаемому читателю перенестись ненадолго в Монголию. Здесь, бродя в свободное время по Улан-Батору, я впервые зашла в храм-музей Чойджин-ламын-сумэ, где испытала глубокое потрясение. В этом храме высшие адепты тибетской версии буддизма, бытующей в Монголии, собирались для исполнения своих тайных ритуалов; теперь он превращен в музей, бережно хранящий таинственную атмосферу храма, его прежние интерьеры и изображения. Обходя музей по часовой стрелке, как это принято в буддизме (и не только в нем), посетитель медленно переходит из одного святилища в другое, они все более и более высоки и загадочны, и в каждом из храмовой полутьмы смотрят на тебя прекрасные танки и великолепные бронзовые скульптуры.

Изумительное исполнение и живая тайна изображений завораживали меня, но в каждом святилище надолго притягивали к себе определенные бронзовые изваяния, выполненные, судя по всему, одним и тем же человеком. В конце концов я не выдержала и спросила у смотрительницы: «Кто автор этих работ?». – «Дзанабадзар», – ответила она очень сухо. «Кто это?» – искренне изумилась я, так как слышала это имя впервые, несмотря на все мои прежние востоковедные штудии. «Наш великий скульптор», – ответила смотрительница и, уже не скрывая обиды, отвернулась. Скульптуры своим совершенством и внутренней напряженной жизнью поистине превосходили все, что я когда-либо и где-либо видела. Мне стало очень стыдно за себя, за высокомерное невежество европейцев, которых совершенно миновало великое искусство Востока (и, к сожалению, не только искусство).