Порфира и олива - Жильбер Синуэ

Атриум, обширная центральная зала, обрамленная колоннадой, была выложена мозаикой, цветные камни которой, как звездочки лучей, переливались на фоне пастельных стенных фресок. Калликст с удивлением обнаружил там Орфея, усмиряющего звуками лиры свирепых зверей. Прочие сцены не содержали ничего примечательного.

В центре залы из квадратного углубления бил очаровательный фонтанчик. Аполлоний объяснил:

— По дарованной мне императорской привилегии в этот бассейн поступает вода из акведука. Я позволяю моим жильцам черпать ее отсюда бесплатно. А это позволяет им не зависеть от общественных колодцев и источников.

Калликст услышал свой собственный голос, в нем звучала ирония:

— Там, где я родился, никому не надобилось прибегать к подобной уловке. Во Фракии хватает рек и речушек. И ни у кого не бывает недостатка в воде.

Аполлоний какое-то мгновение неподвижно смотрел на мальчика, пребывая в нерешительности, и затем принялся не спеша обходить залу вдоль колоннады, продолжая называть основные из примыкавших к ней помещений.

— Вот триклиний, здесь я по временам обедаю с друзьями. А здесь экседра. В ней я принимаю клиентов и поручителей. Тут же я и работаю: диктую письма; но охотнее всего я уединяюсь здесь ради одного из немногих отпущенных мне жизнью наслаждений — ради чтения. А позади — отхожее место; продавец удобрений чистит его раз в месяц каждые ноны[8].

Затем он углубился в сурового вида проход. Слабо горевшие лампы, свисавшие с потолка, освещали мерцающим светом белые оштукатуренные под мрамор стены с нишами, в которых стояли мраморные бюсты мужчин и женщин. Хотя Калликст и пришел от этого зрелища в некое изумление, он не подал виду.

— Близок день, — с улыбкой пояснил Аполлоний, — когда мое изображение займет отведенное ему место в этом ряду. Те, кого ты здесь видишь, — члены моего семейства, уже отправившиеся в царство мертвых.

Но почти тотчас они вновь вынырнули на дневной свет, вступили на центральный дворик, преобразованный в сад, отданный для развлечений детворы. Под присмотром нескольких суровых матрон дети играли в кольца на посыпанных песком дорожках, другие запускали волчки, сопровождая каждый жест взрывом смеха. Внезапно, когда они проходили мимо бассейна, где плавали цветы кувшинки и лотосы, из-под их ног взлетела большая стая голубей.

— Полюбуйся, — горделиво обронил Аполлоний. — Не будет преступлением против скромности утверждать, что перед тобой самый изысканный из римских садиков.

— У подножия Гема вся округа — сплошной сад. Чтобы посмотреть на небо у нас во Фракии, незачем запрокидывать голову — оно везде. Бассейн же никогда не сравнится с большим озером, полным голубой воды, а твои кипарисы в наших лесах гляделись бы жалкими недомерками!

Калликст заговорил со всевозрастающим жаром, его красноречие навлекло на него и его владельца взгляды, полные раздраженного удивления. Сенатор воспользовался некой паузой, чтобы кивком поздороваться кое с кем и улыбкой дал понять, что хотел бы извиниться за причиненное неудобство, положил ладонь на плечо раба:

— Я тебя понимаю. Не в моих силах возвратить все, что ты потерял. Надеюсь, однако, что, несмотря на все это, ты со временем сможешь обрести здесь счастье.

О каком понимании, о каком счастье здесь можно говорить?

Какой странный человек! Что он себе только воображает. Как ему понять, что такое — жить, не видя больше над собой отцовского лица? И не слышать с восхода до заката его голос, рокочущий, как дальняя лавина. Как можно быть счастливым вдали от родного селения, позабыв навсегда про рыбалку и охоту, не видя снежного покрывала над Сардикой, девственно чистого, бескрайнего... Навеки распростившись с правом бежать, куда глаза глядят, хорониться от всех, одним словом, со свободой!

Он внезапно почувствовал, что на глаза навертываются слезы, и все в нем взбунтовалось: сейчас Зенон устыдился бы его. Он перехватил настороженный взгляд Аполлония, прикусил губу и горделиво уставился на римлянина.

На следующий день его привели к вилликусу — главному смотрителю над рабами.

Эфесий — его настоящего имени никто здесь не знал, а работорговец наградил его таковым в честь города Эфеса, откуда этот иониец был родом, — Эфесий принадлежал к тому сорту людей, что возраста не имеют. При взгляде на него разве что можно было предположить приближение старческой немощи. Пергаментного цвета лицо с неподвижными чертами, казалось, обозревало все на белом свете погасшими глазами хамелеона. Но то лишь первое впечатление. В действительности ему ничто не было чуждо, и он знал все и обо всех. Аполлоний, испытывавший неподдельное отвращение ко всему, связанному с домашним хозяйством, вот уже четверть века полагался здесь исключительно на него и, в конце концов, сделал вилликуса вольноотпущенником. Тому это лишь прибавило преданности.

Сам Эфесий решительно не переносил лишь расточительность и непослушание, а посему не преминул выразить неодобрение хозяйскому выбору по поводу нового раба, приобретенного давеча на форуме.

— Вы ведь искали замену Фалариду? А этот мальчик...

— Ты же меня знаешь... Тут что-то неопределимое. К тому же его все равно пришлось бы взять либо Карпофору, либо мне.

— В таком случае его лучше было бы уступить ростовщику, он-то, по крайней мере, не стал бы церемониться.

— Ну же, давай подыщем ему какое-нибудь дело. В противном случае, не думаю, что наличие в Империи одного не занятого делом раба расценивалось бы, как потрясение основ.

— Не занятого делом?

Что-то едва заметное проступило на обычно невозмутимом лице старика. Речи хозяина для его ушей прозвучали как святотатство. Даже если бы для этого пришлось приказать фракийцу подбирать вчерашние сквозняки, вилликус не потерпел бы нарушения извечных правил бытия.

Калликста он нашел в саду, еще пустынном в столь ранний час. На востоке еще только проклюнулось солнце, а шум за стенами уже стоял полуденный, поскольку Рим просыпался так же рано, как и его сельская округа.

— Вот возьми, надень это на шею.

В руках Эфесия Калликст рассмотрел тонкую цепочку с бляхой. На ней было выбито имя сенатора. Он взял цепочку и с невозмутимой миной забросил ее в бассейн.

— Такое вешают на шею скотине, чтобы найти, если потеряется.

Управитель беспомощно проводил взглядом бронзовые колечки, пока те не исчезли из виду. Побледнев, прикусив губу, он изобразил всем телом подобие угрозы:

— Принеси ошейник.

— Иди за ним сам, ведь это ты прямо-таки рожден быть рабом.

На висках Эфесия вздулись синие жилки. Еще никто никогда не набирался наглости отвечать ему в подобном духе. Если он не научит этого сорвиголову уму-разуму, сказал он себе, то с его предшествующей властью в доме будет покончено. А поскольку на Аполлония рассчитывать не приходилось, выход был один: