Королю червонному — дорога дальняя - Ханна Кралль

— Ну что, ты ведь евреечка, верно? Раздевайся.

Она раздевается.

Полицейский отстегивает пояс с кобурой, снимает форму. Долго и громко сопит, от него пахнет табаком и потом. Она гадает, что будет дальше: потребует денег? отвезет в комиссариат? спросит адрес? Полицейский затихает. Она гадает, удастся ли ей сегодня добраться до Веселой? Застанет ли мать на месте? Полицейский встает. Одевается. Расчесывает перед зеркалом усы и волосы. Говорит: одевайся. Выходи. Садись.

— Видишь, как тебе повезло? Порядочный человек попался…

Он отдает честь и возвращается на свой перекресток.

Рикша спрашивает:

— На вокзал?

В вагоне она встречает соседок. Девушка поет: «Ночь пройдет, и опять…» Она бросает в полотняный мешочек целых пять злотых. От радости: не потребовал, не отвез, не спросил…

Жаль все-таки, что она ничего не попросила. Хотя бы квартиру. «Раз вы порядочный человек, устройте мне…» Или даже две квартиры. Одну для людей с плохой внешностью, которым нельзя показываться на улице, другую…

Моясь и переодеваясь, она сокрушается, что упустила прекрасный шанс: в кои-то веки встретила порядочного человека — и ничего не попросила.

Справедливость

Муж едет за своими сестрами. Возвращается один: сестры дали Шимеку яд, а затем обе покончили с собой. Муж хотел узнать, где могила, но человека, который ее выкопал и похоронил сестер, тоже уже нет в живых.

Это все Геля, говорит она мужу. Наверняка Геля. Раздобыла цианистый калий. Сказала… Что обычно говорят в таких случаях? «Мы не хотим…»? «Нету смысла…»? А может, ничего не говорят, просто берут белый порошок… А Шимек, шестилетний сын Туси? Кто из сестер сказал ему: «Будь умницей, проглоти»?..

Геля, такая красавица… И волосы у нее были такие светлые… Ну почему Геля не захотела выжить? А она, крашеная блондинка, с глазами, которые полицейский распознает даже в проезжающей рикше, — она почему-то должна спасать всех.

— Разве это справедливо? — спрашивает она мужа. — Ну скажи мне, разве это справедливо?

Но муж просит не осуждать его сестер.

Кресло: глупость

Из ее планов на старость ничего не выйдет.

Книги она не сможет читать, потому что ослепнет. Пластинки не сможет слушать, потому что ухудшится слух. Гулять не сможет, потому что позвонки поясничного отдела зажмут нерв…

Одна внучка, хозяйка художественной галереи, могла бы зайти к ней и рассказать о современном искусстве.

Вторая внучка, культуролог, могла бы порассказать о культурах мира.

Третья внучка служит в армии.

Но сама она не знает иврита и поэтому никогда не узнает, что происходит в современном искусстве и как обстоят дела с культурами мира.

Получив увольнительную, придет в гости внучка-солдат. Снимет сапоги, отложит автомат, сядет на тахту и моментально уснет. Она прикроет внучку пледом и скажет по-польски: «Спи, детка». Проснувшись, внучка наведет марафет и побежит на свидание со своим парнем — очень красивым, несмотря на большую серьгу в подбородке. Ей хочется спросить, не мешает ли это целоваться, но она каждый раз забывает, как на иврите сережка. (Плед, которым она прикроет внучку, — легкий, мягкий и теплый, в цветную клетку. Точно таким же был другой памятный ей плед. Она попытается рассказать о нем, но не сумеет. Тот дарил ощущение покоя и безопасности, а какая может быть безопасность в израильской армии?)

Она сядет в кресло. Задумается. Единственное, на что она еще способна. Получается, она в очередной раз сделала глупость. Вот зачем она поселила его родителей и младшую сестру вместе с другими евреями? Квартира была хорошая, ее сдавала вполне порядочная женщина, вдова, но там жила еще молодая пара. Оба с кенкартами, да и выглядели неплохо, но мужчина был обрезан. Надо было найти квартиру с необрезанным евреем. Хотя и необрезанный попался бы рано или поздно — к примеру, встретил бы на улице знакомого. Надо было найти квартиру без всяких евреев. Вот если бы она попросила того полицейского, с перекрестка, устроить ей квартиру без евреев… Впрочем, они бы все равно не выжили. (Во время варшавского восстания[4] спустились бы в подвал и погибли при бомбежке.)

Ну ничего, утешает она себя, в следующий раз буду умнее. И тут же спохватывается: что я несу, какой еще следующий раз?

Вдова

Родители мужа целый день сидят на полу, до ванной доползают на четвереньках. Порядочная вдова не разрешает им подниматься в полный рост и ходить по квартире, и она права: из окон дома напротив все видно. Внешность у родителей ужасная. И речь ужасная. Их приходится хорошенько прятать и хорошенько платить за риск.

Муж работает на пана Болека. Теперь он не Шайек и не Вольф, его зовут Владек. Днем он ходит в гетто на работу — грузит кирпичи на подводы, а ночью возвращается туда по каналам — забрать припрятанные в руинах еврейские вещи. Он продает их постоянным клиентам, закупает для евреев продукты, остальное отдает вдове.

Эта великодушная женщина не выгоняет жильцов, когда в гетто вспыхивает восстание[5], и муж теряет сразу и дневной, и ночной заработок. Они глядят на пламя. На черный дым, поднимающийся над стеной. Прислушиваются к выстрелам. Пытаются угадать, где стреляют, что горит и куда бегут люди. (Успеют они убежать или погибнут в огне?) Иногда с ними кто-нибудь заговаривает — на улице, на трамвайной остановке. Если человек со вздохом говорит: «Господи Иисусе, что за несчастье!» или что-то в этом роде, их охватывает страх. Почему он говорит это именно им, бог ты мой, ну почему?! Не отвечая, они спешат уйти подальше от сострадающих и удрученных. Зато если кто-нибудь бросит: «Ого, жиды-то как поджариваются!», они спокойны — значит, их приняли за своих. Они стоят, не торопятся: что ж, поджариваются так поджариваются.

В середине мая восстание затухает. Люди пана Болека возобновляют свою деятельность. Самое время, а то вдова уже начинает нервничать.

Муж по каналам выводит из гетто родителей своей приятельницы. Внешность у тех вполне приличная: она — крупная, полная, он носит усы, можно поселить их дома. (Живут они теперь в бывшем еврейском доме на Марианской, с симпатичным, надежным дворником паном Матеушем. Квартиру устроила Лилюся. Тут уже успели побывать мародеры, но они вставили окна и раздобыли печурку с трубой, жить можно.)

Родители мужниной приятельницы могли бы быть поблагоразумнее: рядом лестница, и соседям слышен каждый шорох. Увы, они люди легкомысленные. Кипятят воду, гремят посудой. Приходится съезжать с квартиры.

Муж находит им новое жилье, они втроем отправляются туда.

На улице встречают знакомого еврея из Лодзи. Тот тоже узнает их. Приветливо улыбается, они улыбаются в ответ и идут дальше.

Входят в квартиру. Через час кто-то стучит в дверь. Смотрят в глазок: знакомый из Лодзи. Они открывают — на пороге полицейские. Всех забирают в комиссариат, мужа отпускают, стариков отвозят в криминальную полицию.

На следующий день муж просыпается и говорит, что этим людям нужно помочь. Еврей. Обрезанный. С фальшивой кенкартой. Жена перекрашена в блондинку. Родители скрываются в убежище. В тайнике — тюки с еврейским барахлом. И он — он! — отправляется в немецкую криминальную полицию. Она пытается его удержать. Кричит: зачем ты идешь? Ради кого? Это ты должен выжить, а не они! Муж отстраняет ее. Переговоры с полицейскими ничего не дают, хорошо еще, что они не догадываются проверить его ширинку.

Через несколько недель из лагеря приходит открытка. На ней два слова: «Спасите нас». Приходит и телеграмма от мужниной приятельницы. В ней четыре слова: «Спасите, куда прислать деньги?» На ее месте я бы села в поезд и приехала спасать родителей сама, говорит она мужу. Но муж прекрасно понимает свою приятельницу: она боится потерять хорошее место — прислуги в немецком доме. Хочет спокойно дожить до конца войны.

Муж прав. Приятельница доживет до конца войны. А ее родители, которые своим отчаянием, своим призывом осмелились подвергнуть опасности его жизнь, погибнут в лагере.

Кресло: цена

Надо было сказать: сначала отведи его, потом ее. Или наоборот, первой следовало пойти жене — лодзинский знакомый наверняка бы ее не признал. Старика — да, в свое время у них были какие-то общие дела. Нет, все-таки сначала надо было отвести мужа. Он бы попался, а жена уцелела. Впрочем, она бы тоже, наверное, попалась, но потом, позже…

Интересно, пережил ли войну знакомый из Лодзи? Понятно, что он спасал себя и своих близких, каждый еврейский шпик кого-нибудь спасал. Вопрос в том, какой ценой. Но кто думает о цене, когда надо спасать?

Девушка

Очередная мужнина приятельница выходит из гетто по каналам. Ночует в тайнике пана Болека, рано утром ее нужно привести домой. Внешность у приятельницы вполне приличная: толстая коса, серые глаза, светлая кожа и маленький веснушчатый нос.