Елена - Маркосян-Каспер Гоар

С годами, правда, она стала относиться к болезням пациентов поспокойнее, то ли попривыкла, то ли очерствела, хотя последнее вряд ли, пусть слез и поубавилось, но это вовсе не означало, что она превратилась в бесчувственную колоду, как многие другие врачи, скорее, собственные невзгоды со временем притупили ее чрезмерную чувствительность, тем более, что оплакивала она не только чужие, но и свои неудачи и огорчения. Так в юные годы она проливала уйму слез после каждой вполне ординарной ссоры с Абуликом, которую по молодости лет полагала окончательным разрывом. Рыдала она и, расставаясь с Олевом, хотя наивно считала предстоявшую разлуку недолгой, рыдала дома, рыдала в машине – Олев отвез ее на вокзал в «Мерседесе», заехав по дороге к приятелю и заняв у него деньги на такси – рыдала в поезде, вначале в тамбуре, обливая слезами свитер Олева, потом, оставшись одна, в купе, где на нее таращились, удивленные таким потопом соседи, два русских бизнесмена, а может, и не бизнесмена, теперь ведь все попутчики кажутся бизнесменами, как раньше командированными, а просто не обремененные вещами молодые люди…

О молодых людях после разрыва с Абуликом Елена долгое время не думала, чуть ли не шарахалась от тех из них, которые робко или не очень пытались навязать ей свое общество, она была сыта любовью по горло и упивалась отдохновением от страстей, ей нравилось гулять по улицам с подругами, есть во время большой перемены в стекляшке кварталом ниже института толстые, как поросята, сардельки, ходить после лекций домой пешком, не торопясь и не поглядывая нервно на часы, посещать театры, концерты, выставки – Елена была падка на зрелища, врожденная эмоциональность побуждала ее к постоянному поиску питательной среды для множественных восторгов и необходимых для контраста огорчений.

Всем прочим зрелищам она предпочитала кино, нисколько не отличаясь в этом от усредненного индивидуума (если категория индивидуума вообще поддается усреднению) второй половины двадцатого века, но любила и театр, что для типичного представителя времени, променявшего живое зрелище на его мертвое изображение, уже не столь характерно. Фильмы она неутомимо выискивала по клубам и домам культуры, пробираясь на закрытые просмотры и необъявленные сеансы, особенно часто посещая клуб КГБ, где можно было – не имея ровно никакого отношения к указанной организации – пересмотреть кучу дефицитных лент, в том числе Феллини и Трюффо (но только не Годара, которого советская власть игнорировала до последнего своего вздоха, не включив его даже в посмертное – после смерти, к счастью, не годаровской, а своей – издание СЭС). Предпочтение Елена отдавала Феллини, близкому своим итальянским темпераментом ее натуре, ее любимым фильмом был «Амаркорд» (правда, на «Восемь с половиной» ей, как и другим советским зрителям, удалось полюбоваться только во второй половине восьмидесятых – счастливое время для любителей киноискусства, еще успевших увидеть шедевры перед тем, как непоправимо увязнуть в смеси джема с помоями).

В театры она ходила больше московские во время нередких наездов к столичной, а точнее, обосновавшейся в столице родне, и именно любви к театру она была обязана знакомством с Олевом, происшедшим неприметно, но неотвратимо в антракте ленкомовского спектакля, который Елена посетила в компании двоюродной сестры, подвизавшейся в редакции одной из московских газет (знакомый с советскими реалиями читатель немедленно догадается о тесных родственных связях кузины с тем самым дядюшкой-корреспондентом, к которому Елена ездила в Германию, и не слишком удивится, узнав, что и кузен был благополучно пристроен в еще одно, разумеется, иное – избави нас бог от семейственности! – издание и успешно трудился там на если не ниве, так на аккуратно подстриженном и подравненном газоне отечественной журналистики; правда, брат с сестрой в зарубежные корреспонденты не попали, и это понятно, ведь у всего их рода имелся неизлечимый дефект, они были чистокровными армянами, а армянин в столь ответственной – и благодатной – сфере мог присутствовать, как образец интернационализма, но никак не в качестве серийном). Итак, в антракте Елена с сестрой Лианой (как и брат Николай, благоразумно и заблаговременно названной именем, не выдававшим с первого звука ее сомнительное происхождение) вышли из партера и оказались лицом к лицу с некой парой: он – как выразился бы Маяковский, двухметроворостый, отлично сложенный блондин с квадратным подбородком и прочими компонентами истинно мужского лица, она – невзрачная, среднего роста, сложения, цвета волос, словом, посредственная во всех отношениях бабеночка… и как только подобные особы ухитряются подцепить истых викингов, викингов ab imis unguibus ad verticem summum[8], да и где они их вообще откапывают, ловкачки-кладоискательницы, вернее, кладонаходительницы, черт бы их побрал… Пока Елена мысленно разносила в пух и прах невидную русоволосую женщину, что в ее привычки не входило, она, как уже говорилось выше, была, как правило, снисходительна к малоудачным произведениям природы, сестра ее Лиана вдруг приостановилась и залепетала в унисон с викинговой спутницей, произошел обмен приветствиями и прочими дежурными фразами (хау ду ю ду, миссис Хиггинс), засим последовала процедура знакомства… моя двоюродная сестра, очень приятно, с Таней мы работаем вместе, а это Олев, мужа моего старинный приятель… Ага, подумала Елена, так это теперь называется, но поймала взгляд Олева и… значительно позднее Олев заявил ей, и она поверила, несмотря на пионерский оттенок заявления, впрочем, какая женщина откажется поверить в свою способность вызывать любовь с первого взгляда, как она ни насмехается над этим понятием в принципе… да-да, он сказал:

– Я влюбился в тебя с первого взгляда, ты была в синем… то есть, турецко-синем (имелся в виду бирюзовый), который необыкновенно тебе шел, и пахла французскими духами, настоящая Елена Прекрасная…

Настоящая Елена Прекрасная французскими духами пахнуть не могла никак, ибо французов, как таковых, не было тогда и в помине, но сразу вообразилась просторная зала, в центре которой у очага, под расширявшимися кверху четырьмя колоннами стояла, кутаясь в бирюзовый гиматий, Елена Прекрасная, дочь царя Тиндерея, а перед ней склонился высокий, похожий на молодого бога Парис…

Впрочем, это выглядело немного иначе, в мегароне, где ни о чем не подозревавший царь Спарты Менелай представил своей прекрасной супруге путешественника с берегов Геллеспонта, было жарко, и Елена сбросила свой гиматий, явив изумленному Парису округлые белые плечи и длинную шею, а бирюзового цвета Аргивянка не носила вовсе, бирюзовый это цвет брюнеток и любимым он стал у дочери Торгома с тех пор лишь, как она вернулась к своему первозданному облику, что случилось не столь уж давно, не в эпоху первого брака и даже не второго, в период второго она изображала пепельную блондинку, а при первом сохранила тот золотистый цвет, который завела при Абулике.

Итак, описав несколько крутых виражей, мы вернулись в отправную точку или, если угодно, перевалочный пункт, а именно, к первому Елениному браку. Случился этот брак, как уже говорилось, в силу объективных причин. Отдыхая душой и телом после трехлетнего общения с Абуликом, Елена незаметно для себя оказалась на шестом курсе, и впереди, уже в более чем обозримом будущем, маячили диплом и распределение, и если, с одной стороны, окончить институт и получить диплом раньше, чем свидетельство о браке, не позволяло самолюбие, с другой немилосердно давил Торгом, предчувствуя угрозу своему кошельку и требуя, чтоб его накопления были защищены от посягательства людей посторонних, иными словами, предпочитая дать приданое собственной дочери, нежели платить безымянным чиновникам, дабы хрупкое создание не подверглось ссылке в деревню, именуемой работа в ЦРБ (за малоизвестной этой аббревиатурой, дорогой читатель, крылась не какая-либо зловещая организация, оканчивавшаяся печально знакомым словом «безопасность», а всего лишь центральная районная больница – общесоюзная медицинская единица, вечно нуждавшаяся в кадрах и всегда искавшая их не там, где следовало бы). Заметим, что готовность отца выплачивать приданое эксплуатировалась Еленой нещадно, и даже у Олева осталось ее постельное белье, заготовленное некогда в неимоверных количествах. Итак, Елена не столько встала перед выбором, сколько склонилась перед напором и, торопливо оглядевшись, обратила взор на одноклассников. Надо сказать, что изгнанные, даже выдавленные из Елениной жизни Абуликом школьные друзья после падения его диктатуры по закону сообщающихся сосудов вновь и немедленно заполнили освобожденное Абуликом пространство, а если еще и упомянуть, что некоторые из них неровно дышали к бывшей однокласснице (или неравно душили ее?) со школьных лет, станет ясно, что проблема отнюдь не казалась неразрешимой. После недолгих колебаний Елена остановилась на свежеиспеченном рядовом советской армии инженеров Налбандяне Александре Серг… простите, Григорьевиче, рост 172 сантиметра (а где взять больше?), глаза карие, темный шатен, без особых примет, талантов и претензий, среднего интеллекта, кругозора, имущественного положения и прочая, прочая. И это выбор Елены? – спросите вы. Неужели она мечтала о таком муже? О нет, дорогой читатель, Елена мечтала вовсе не о таком и даже совсем о другом, ведь даже самая захудалая девица хочет иметь не просто мужа (с годами, правда, многие приходят именно к этому), но мужа, к примеру, красивого, желательно миллионера (пусть и подпольного), партийного деятеля (речь о временах, когда в конституции царила шестая статья) или, на худой конец, академика, а Елена – Елена мечтала быть женой гения. Конечно, гений понятие растяжимое, один считает таковыми только Микеланджело с Леонардо, а другой, сидя в кабаке с собратом по творческому союзу запросто провозглашает того гением после или, скорее, перед каждой рюмкой, без смущения выслушивая ответный панегирик (хотя, заметим, двадцать лет назад кабацкие восхваления все же не выносились на страницы газет, и понятие гениальности не было растянуто, как ныне, напоминая окончательно утративший форму пояс для чулок, налезающий на любую тушу, однако, делать нечего, незаметно, но безвозвратно мы переселились из обычного мира в рекламный, где писатели и артисты по инерции подаются публике в той же манере, что сыры и зубная паста). Елена на уровень малозаметных членов творческих союзов не опускалась, но и воспарять к высокому Возрождению почитала чрезмерным, ее вполне бы устроил калибр Минаса или Акопа Акопяна[9]. Однако, и Минасы рождаются не каждый день, и может так получиться, что в целом классе и даже школьном выпуске не обнаружится ни одного гения… что и говорить, в нашем веке нередки и случаи, когда ни одного, пусть и самого завалящего гения, да просто таланта не оказывается в отдельно, но целиком взятом поколении (речь, как вы понимаете, о гениях и талантах реальных, а не, как теперь модно выражаться, виртуальных), и есть признаки, что недалеко то время, когда от подобных выскочек избавится, наконец, все человечество и заживет спокойно, тихо (то есть громко, учитывая рост в геометрической прогрессии количества усилителей, громкоговорителей, ревцов, простите, певцов и ансамблей – увы, не дворцовых, не парковых и даже не пляжных – ведь шум, в отличие от гениев, произвести на свет несложно) и демократично, под самую завязку обеспеченное бытовой электроникой, туристическими поездками, полуфабрикатами и презервативами (а что еще человеку надо, если он живет, а не выпендривается?)… Словом, гениев в окружении Елены не оказалось. Ну что тут поделаешь! Выйти замуж за гения было бы заманчиво, но… И Елена решила просто выйти замуж.