Твой образ (Второе лицо) - Светлана Ягупова

— Кто ты? Где работаешь? Живешь? Кто твои родители? — перешел Косовский на «ты».

— Что за допрос, ясное море! — больной повернулся не бок, придерживая иглу в вене левой руки. Закружилась голова. К горлу подступила тошнота.

— Ого! — вырвалось у Косовского. — Мы не забыли свои изящные ругательства?

— Так жив я или нет? Вроде жив. — Он ощупал себя. — Михаил Петрович, руки-ноги целы, а вы не радуетесь, задаете странные вопросы — И попытался сесть.

— Ради бога, лежи! — испуганно придержал его Косовский.

— Надеюсь, это не тот свет?

— Этот, этот, но радоваться рановато.

— Что у меня? Сотрясение? — он ощупал забинтованную голову. — Черепок не снесло? — и снова хотел сесть, но профессор грубовато притянул его к подушке.

— Что-нибудь серьезное? — всполошился он.

— Да, — кивнул Косовский.

— Что именно?

— Пришлось делать трепанацию. Эпидуральная гематома, — сказал он первое, что пришло на ум. — И для большей убедительности уточнил; — В левой височно-теменной области.

— Вот как? Значит, сапожник не без сапог, — хмыкнул больной. — С ангиограммой ознакомите?

— Расслабься, — попросил профессор. — Ляг поудобней и сними зажимы. Проверим рефлексы.

— Парезов нет, все в порядке, — больной стал сгибать и разгибать колени, голеностопные суставы. — И угораздило меня. Столько дел, а я… Кстати, как гам обезьянки? Клеопатра здорова?

— Можешь не болтать? — Косовский укрыл его одеялом и зашагал по палате. Нервы профессора явно сдавали, и больной заметил это.

— Скажите, наконец, что со мной?

Косовский подошел к нему, положил ладонь на лоб. Стараясь быть спокойным, повторил:

— Расслабься. Вот так. Еще. Хорошо. А теперь выясним, что тебя беспокоит.

— Я, кажется, охрип. Голос совсем чужой. Однако о каких пустяках мы говорим! Меня спасли, я жив-здоров и безмерно благодарен родной медицине. Кстати, кто оперировал? Вы или Петельков? Вдвоем? Чудесно. Может, теперь я стану гениальным, как тот средневековый монах, которого трахнули палкой по башке и пробудили в нем необыкновенные способности?

— Еще! Какие еще изменения?

— Ноет низ живота справа. Похоже на хронический аппендикс, если бы его не вырезали у меня три года назад. И голове раскалывается. Одним словом, не в своей тарелке. Но вы до сих пор не посвятили меня в детали операции. Какой был наркоз?

— Электро, разумеется. — Косовский вздохнул. Нет капризней больных, чем медики. А здесь случай и того хуже.

Оперированный опять пощупал бинт на лбу. Взгляд его задержался на руках. Он поднес их близко к глазам и фыркнул:

— Чертовщина какая-то. Они же не мои! Профессор, это не мои руки! Это руки фотографа! Да-да, пальцы желтые от проявителя. Или их зачем-то смазали йодом? Нет, у меня были истинно хирургические, тонкие пальцы!

— Еще что? — длинный нос Косовского покрылся каплями пота.

— Видеть хуже стал. Может, от головной боли? Но что с моими рунами? — в голосе больного прозвучал испуг. — Честное слово, они были у меня моложе!

— Ты устал, успокойся. Выпей вот это, — Косовский взял с тумбочки стакан с какой-то мутной жидкостью и чуть не силой влил в рот больному. Тот выпил и сразу уснул.

В палату заглянула сестричка с любопытными глазами.

— Там опять жена пришла, умоляет пустить.

— Что? — Косовский грозно надвинулся на нее. — Сказано — _никого! Ни одного человека!_ Кстати, чья жена?

— Бородулина, конечно. Ой, Михаил Петрович, и что это теперь будет? всплеснула она пухлыми ручками.

Он открыл глаза. Было тихо и темно. Где он? Вспомнился разговор с профессором. Что-то его тогда встревожило. Кажется, руки. Чепуха какая-то.

Капельница была снята. Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Как только глаза привыкли к темноте, разглядел, что соседняя койка постовой сестры пуста. Знакомая ситуация — небось точит лясы с дежурной. Сколько им ни приказывают не отходить от оперированных, все без толку. Вероятно, сидит, обсуждает, какие туфли лучше носить — на платформе или обычном каблуке, а тут хоть помирай, так пить хочется.

Он пошарил рукой по тумбочке, нашел чашку с каким-то соком, но, сделав глоток, раздумал пить. Вдруг опять что-нибудь оглушающее? Выпьет и снова провалится в сон. А надо выяснить… Обязательно. Что? Что выяснить?

Цепляясь за спинку кровати, встал, нащупал на стене выключатель и зажег свет. Зачем ему это? Мысли в разброде, голова идет кругом. И ведь знает, что еще рано разгуливать, но позарез нужно выяснить… Руки! Вот что. Поднес их к глазам и долго рассматривал. Может, затронут зрительный центр и отсюда искажение реальности? Во всем туловище свинцовая тяжесть, и будто стал ближе к земле, уменьшился в росте. Однако ни кровать, ни тумбочка не изменили очертаний. Почему?

На миг мелькнуло смутное подозрение, но он тут же прогнал его прочь уж очень оно было невероятным. Стал разглядывать ноги. Они тоже показались не своими. Вместо загорелых спортивных ног увидел чужие, с утолщенными суставами, покрытые курчавыми волосками. Надо бы запомнить все и подробно доложить профессору. Раздвоение личности? Не похоже.

Задрал больничную рубаху с тесемками на груди и убедился, что все тело воспринимает как чужое. Вновь тяжело заворочалось подозрение, которое он инстинктивно загонял поглубже, внутрь. Неудержимо потянуло к черному стеклу окне. Подошел, заглянул в него и отпрянул — оттуда а упор смотрел незнакомый мужчина, почему-то, как и он, с перевязанной головой.

Тогда, как был босиком, в трусах и рубашке, вышел из палаты и прошлепал по коридору. Свет из сестринской освещал часть коридора и трюмо. Он подошел к зеркалу, осторожно прикоснулся к его прохладной поверхности. Человек в трюмо проделал то же. Потрогал перевязанную голову, и человек в точности повторил его движение. Незнакомец был чуть ниже среднего роста, лет под сорок, с узкими щелками глаз на детски пухлом лице.

— Очень, очень интересно, — прошептал он, рванул с головы повязку и без чувств рухнул на пол.

Утром ночная няня, охая, докладывала на пятиминутке о том, что случилось ночью. Часам к трем она вымыла полы и легла в коридоре на пустой кровати. Дежурная и постовая в это время кипятили в сестринской шприцы. Едва няня прикорнула, как услыхала, что кто-то из больных вышел в коридор. Она приподнялась и обомлела — это был тот, «тяжелый».

Профессор, слушая ее рапорт, раскачивался из стороны в сторону, как от зубной боли. Потом молча встал и ушел в свой кабинет.

Больной не приходил в сознание два дня. К его палате прикрепили другую, более добросовестную сестру, и о каждом его движении она докладывала врачам.