Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мой постоянный портфеленосец Игорёк учился по классу баяна. Игорёк был красавцем, им и остался (мы виделись недавно в Брюсселе), но кого интересуют красавцы, если они всю жизнь таскают твой портфель, а женщины всегда женщины, даже если им семь лет. Игорёк довольно сильно злил меня, уверяя, что самая красивая учительница вовсе не моя Галина Евгеньевна (хотя он отдавал ей должное), а дирижёр нашего хора Любовь Васильевна с подходящей её занятиям фамилией Хорева. Любовь Васильевна была моложе Галины Евгеньевны лет на десять и, на мой взгляд, сильно попроще и в другом стиле — похожа на Каролу из моднейшего тогда спектакля Театра сатиры «Проснись и пой», в смысле на актрису Нину Корниенко. Такая вся задорная блондинка с высоким хвостом и локонами, с талией и повсеместными ямочками от щёк до коленей и локотков.
Я прощала Игорьку его увлечение хорошенькой простушкой Любовью Васильевной — я уже тогда поняла, что у мужчин плохо со вкусом и чувством прекрасного, им лишь бы ямочки. В общем, поклонники класса фортепьяно, класса баяна и уж тем более хора слетались в наш тесный коридор, как нынче осы слетаются на просекко. Дети всё видят. Мы сплетничали о романах и романчиках своих учительниц, и особенно на их фоне выделялась Любовь Васильевна, девушка свободная, незамужняя и яркая. Нам казалось, что мы знали всё. Всё видели, потому что кто же считает детей за людей, при чужих детях можно особо и не стесняться. Никто и не стеснялся, а мы привыкли быть как бы немного собачкой, при которой можно украдкой незаконный поцелуйчик произвести.
Но мы всё прохлопали. Позорно проморгали. И не только мы.
Любовь Васильевна вдруг резко подурнела и стала часто брать больничный. Вместо неё стала появляться строгая (и, как у нас водилось, красивая) брюнетка Майя Иосифовна. Она потом перешла на сольфеджио и навсегда влюбила меня в Гайдна, Моцарта, Баха и Бетховена, и я до сих пор помню, что из чего проистекает. Но сейчас не об этом. Моя Галина Евгеньевна сделалась вдруг особенно пронзительной и нежной. И особенно грустной. В этот свой период она открыла мне Родиона Щедрина, и я с упоением разучивала «Конька-Горбунка».
Муж моей прекрасной Нефертити, Володя на «жигулях», продолжал ходить на наши отчётные концерты и неистово аплодировать юным талантам, но что-то изменилось. Для меня и сейчас вселенская загадка, как и зачем это происходит. Как хороший, заботливый и любящий муж вдруг разворачивается на объект поблизости и даже успевает сделать его беременным. Володя, который встречал Галину Евгеньевну у кабинета № 4, плавно переместился встречать Любовь Васильевну к кабинету № 1. Галина Евгеньевна выходила вечером из своего кабинета, улыбалась, здоровалась с Володей, даже чмокала его в щёчку и красивой японской походкой шла на выход. Он не смотрел ей вслед, а мы смотрели, открыв рот: очень уж изящно она шла, и похорошела, и платья такое, как в кино. А Володя ждал Любовь Васильевну, резко погрузневшую и подурневшую, и бережно вёл её в свои «жигули» цвета «коррида».
Любовь Васильевна после родов так и не вернулась к прежним формам, как-то очень резко махнув на себя рукой. Мой дружочек Игорёк так и не простил ей этого — мы недавно виделись в Брюсселе, он там работает лет уж как тридцать русским балалаечником. Теперь Игорёк признаёт, что любил ту былую хоровую дирижёрку всю жизнь — патологической любовью маленького мальчика. Старался следить, как складывается её жизнь. А складывалась она скучно и предсказуемо: красавец Володя вскоре повстречал стройную скрипачку и исчез — она была не из нашей школы. После школы Игорёк пришёл к Любови Васильевне с букетом и юношеским признанием, но та, похоже, вообще не поняла, о чём это он.
А Галина Евгеньевна пережила ещё несколько ярких романов, которые мы наблюдали уже в подростковом возрасте — с пониманием, и в конце концов сделала выбор и вышла замуж за очень красивого парня, сильно моложе. У него был ДЦП, она жила на третьем этаже хрущёвки, и ему было непросто. Они ухаживали друг за другом и, похоже, были очень счастливы.
Помимо любви, в гарнизоне случались и другие приключения. Хотя, конечно, Дом офицеров сгорал в огнедышащей лаве: здесь было всегда свежее кино, которое показывали чуть раньше, чем в городе, и старшеклассники рассаживались по задним рядам и не то чтобы целовались, но уверенно шли в этом направлении, любовное напряжение чувствовалось и в средних рядах. А раз в месяц по воскресеньям в большом зале устаивались конкурсы бальных танцев, и приезжали какие-то гастролёры в невиданных перьях, и дамы были чертовски хороши в разноцветных расшитых платьях, и нездешней жизнью шибало от аргентинского танго — хотя эти страсти мы уже понимали.
Но существовала и другая нездешняя жизнь: в Доме офицеров имелся один длинный коридор с рядами учебных классов для каких-то там офицерских занятий. Они обычно пустовали, и там обустроили курсы английского языка. Наверняка существовали ещё курсы макраме и мягкой игрушки, но не припомню — может, и не было такого, в городе-то макраме было навалом, как и мягкой игрушки, а вот с английским языком не очень.
Примерно раз в год, по какому-то неведомому расписанию, нас собирали и приводили в этот коридор, заводили в класс на 45 минут. Это называлось «внеклассная работа»: учителя на это время обычно сматывались, и нас опекали пионервожатые. В класс приходил невыносимый дядька с серым лицом, в сером костюме с серой перхотью на плечах и серыми полосками на когда-то белом воротнике, доставал вырезки из газеты «Правда» и клеймил врагов. В основном, конечно, американцев, но несильно отставали враги в ФРГ и Великобритании, остальные страны упоминались в жалостливом контексте. Разве что кроме Китая: Китай время от времени обострялся, там правил страшный Мао Цзэдун, и в воздухе там отчётливо попахивало войной.
Иногда нас пугали очень сильно, и я начинала переживать за мир во всём мире, на ночь глядя. Мой папа быстро это уловил, понял,
