Алмазная скрижаль - Арина Веста

Готовясь к разговору, следователь вышел перекурить, вернее, подышать свинцовым туманом курилки. В конце коридора, на лестничном марше, квартировал почти круглосуточный мужской клуб, где в горчично-желтых и сизых клубах до поздней ночи торчало несколько завсегдатаев.

– Ну что, Андреич, опять у тебя протокол допроса застрял? Да обычная бытовуха, подписывай – и с плеч долой… – хохотнуло за облаком ядовитого дыма чернобровое лицо «станичного красавца» Шубанько. – Завтра Муравьев мне подпишет чистосердечное, и к гадалке не ходи!

Шубанько был его куратором. Бывший сокурсник по академии быстро взлетел в чинах благодаря династически выгодному, но не овеянному и тенью любви браку. Прославился сей жизнелюбивый брюнет и как неутомимый балагур и поддаватель пара в генеральских баньках. За последний год подполковник Шубанько, Шубан, возрос еще пышнее и выше, как лопух на свальном месте, и теперь давил на Костобокова со всем упорством второй молодости и нетерпеливой карьерной алчности.

– У вас, пожалуй, не подпишешь… – пробормотал Вадим Андреевич.

Он вспомнил худенького, большеголового, зеленовато-бледного человечка, он походил на инопланетянина, едва понимающего странные законы, царящие на затерянной периферии Млечного Пути. По словам Шубана, Муравьев сразу же ушел в глухую несознанку, и подручным подполковника стоило немалого труда расколоть жестокого убийцу.

После серийных допросов у Шубана Муравьев и вовсе отключился.

Павлу Людвиговичу Муравьеву было лишь чуть за тридцать. Для столичной знаменитости это немного. Молодой ученый, лингвист и этнограф, успел издать несколько нашумевших книг по этнической психологии. Его последняя книга «Раб Луны», напечатанная пока в отрывках, успела вызвать громкий скандал и неутихающие споры в «желтой прессе». Нелепая гибель его юной беременной жены оборвала все.

– Не мог Муравьев убить. Он любил ее. – Костобоков искал и не мог найти слов и доводов более веских, чем любовь, зная, что «просто любовь» уже не может служить защитой и алиби, но обмылки мыслей выскальзывали, не давая поймать что-то важное, что, несомненно, таилось в судьбе Муравьева и его погибшей жены. – Может, убийца ушел через балкон? – угрюмо упорствовал Костобоков. – Надо чердак проверить.

– Ты лучше свой чердак проверь. Это двадцать второй этаж.

– У меня-то с чердаком все в порядке, а вот дело надо срочно направить на доследование… – чуть надавил на начальство Вадим Андреевич.

– Никакого доследования не будет. Злобных мокрушников надо давить! А вот откозлить от суда он может, этот невменяемый… Ух ты, василек какой!

Вадим оглянулся: по коридору шла высокая стройная девушка, похожая на Снегурочку, заплутавшую в прокуренных лабиринтах управления. Предвешняя оттепель вымочила ее полушубок и осыпала росной капелью дымчатый оренбургский платок. Пахнуло нарзанной свежестью и ледоходом, горькой приречной ивой. На нежных щеках – тень опущенных ресниц, золотые косы короной уложены над головой: архаичная, но бесконечно милая прическа. Вывернув шею, Костобоков успел заметить, что ноги у Снегурочки длинные, немного худоватые, но безупречно стройные, с многообещающей выразительностью линий. Да, Шубан зря не вскинется!

– Гликерия Потаповна? Прошу… – Вадим Андреевич строго, но доброжелательно окинул взглядом Снегурочку, ожидающую его у двери кабинета. Шутники в бюро пропусков поменяли порядок цифр, состарив Гликерию Потаповну на добрые сорок лет. Вот тебе и крокодилов цвет! Девушка была грустна и бледна, словно роковое предначертание – растаять при первом же теплом дыхании – все еще тяготело над ней.

Раскрыв тощую папочку с отчетом, Костобоков испытующе посмотрел в отрешенные глаза гражданки Сабуровой. Он не любил, когда его теребили. И так старался сделать все возможное, зная, что через полгода безуспешных розысков, рассылки запросов, расклейки фотографий, опросов свидетелей и проверки моргов пропавшие люди негласно считаются погибшими. Но отнимать у близких веру в чудесное воскрешение он не смел, это была уже не его компетенция.

– …Ищем, Гликерия Потаповна, ищем… Повторный запрос в областное управление о невостребованных трупах… – Вадим Андреевич осекся на полуслове.

С Гликерией творилось что-то неладное, голова ее запрокинулась, тонкий серебряный гребень выскользнул из прически, и ее золотая, туго свитая коса мягко коснулась пола, и спящая красавица уже готовилась скользнуть на пол.

– Черт… Обморок… Спокойно, Гликерия, спокойно…

Едва не своротив стол, Костобоков кинулся на помощь, энергично похлопал девушку по прозрачным щекам, потряс за хрупкие предплечья. Сквозь дрожащие ресницы осколком фарфора блестели пустые белки.

Стараясь не дышать на млечную белизну ее шеи, следователь попробовал перенести девушку на коленкоровый диванчик в углу кабинета, где сам коротал ночные дежурства. Приятная женская тяжесть отозвалась сладостью у сердца, но девушка внезапно открыла ясные темно-серые глаза. По всей видимости, она не вполне понимала, как оказалась в служебных объятиях довольно симпатичного парня в милицейской форме. Светлоглазый, как кречет, с белесой прядкой, приставшей к высокому красноватому лбу, что встречается лишь у настоящих северных блондинов, он смотрел на нее совсем не по-казенному. Костобоков поспешно отпустил свою мимолетную добычу:

– Извините, я, кажется…

Она смущенно одернула расшитый красной нитью подол, поправила косу.

Но Костобоков был тертый калач, с серьезным видом он пощупал невесомое девичье запястье: пульс ровный, с хорошим наполнением, и рука теплая. Притворяется? Сочувственный взгляд Костобокова подернулся хищной зеленцой: красивая, даже слишком. И красота роковая, как у цветка над бездной.

– Главное, отчаиваться не надо, – говорил он, чувствуя кирзовую грубость своих профессиональных утешений. – Север – места опасные, и люди там частенько пропадают. Трясины… Леса непроходимые… Опять же – лагеря. Матерые лагерники за фуфайку удавят… Я сам родом с Севера, с Кемжи. Так у нас вот какой случай был: два мужика записались на промысел в Баренцево море. И пропали. Только через три года вернулись. Оказалось, штормом занесло их в Норвегу. За все годы ни весточки, ни знака.

– Простите, но вы не знаете главного: Влад и Юра искали священный камень Алатырь… – Она затихла смущенно и выжидательно.

Да… как же он сразу ее не раскусил! Эти пестрые тесемки в косе, петушки-гребешки, берестяной гайтан на шнурке, вышивка алым крестиком. Камень Алатырь! Ядовитый случай. Об этом лучше проконсультироваться у психиатра.

Видимо, уловив мелькнувшие в его взгляде испуг и брезгливость, какие вызывают у сородичей их тихопомешанные собратья, девушка продолжила решительнее: