Бунт Стеньки Разина - Николай Костомаров

Обозревая русское судопроизводство тех времен, невольно припоминаешь замечание одного иностранца, посещавшего Россию в XVI веке, что здесь нет закона и все зависит от произвола властей. Действительно, самое законодательство было таково, что представляло много случаев, когда невинный мог быть наказан как преступник не по ошибке, а при совершенном сознании его невинности. На первом плане здесь стоят дела по доносам о злоумышлениях против царя. Если доносчик выдерживал пытку, то это считалось доказательством справедливости обвинения. Жена одного конюха доносила на мужа, что он хочет отравить царских лошадей. Ее подвергли пытке; она выдержала ее; мужа сослали в Сибирь, а жена пользовалась половиною содержания, какое получал муж. Обыкновенно вор и разбойник обвинял кого-нибудь и если выдерживал пытку, то пытке подвергали и обвиняемого. Можно себе представить, как легко тогда было мучить невинных! В случае сопротивления распоряжениям властей или неисполнения начальнических приказаний часто было трудно найти виновных в толпе народа; тогда на выбор наказывали несколько человек из общины, не разбирая того, что таким образом пострадать могли одни невинные. Выше было сказано, что должники посылали на правежное истязание своих людей. По Уложению вообще долги помещиков и вотчинников правились на крестьянах. Таким образом, несчастного крестьянина отрывали от работы, держали в городе и каждый день у приказной избы колотили по ногам, хотя он ни духом ни слухом не был виноват в том, что его господин наделал долгов и не платит. Так же точно отвечали жены и дети за мужей и отцов. Если убежит крестьянин, сажали в тюрьму и били его семейных, родственников, живших с ним не в разделе, и подсоседников. С другой стороны, дети были преданы безотчетному произволу родителей и обвинялись единственно по их доносам. Родители могли отдавать своих детей в рабство. Выше сказано, что целые общины отвечали за членов. Нередко бывало, и дворяне подавали челобитную, будто в таком-то посаде и в такой-то волости их ограбили; преступника не находили, потому что его не было, и вся община облагалась пенею. По поводу беспрестанных побегов, шатаний и разбоев часто посылались сыщики, которые производили и следствие, и расправу и были мучителями невинного народа. Они брали с жителей содержание себе и корм своим лошадям, питье, подводы, сторожей, нередко для своей корысти научали преступников клеветать на невинных, чтоб потом лупить с посадских взятки. Однажды сделан был донос, что в Шуе явились продавцы табаку; послали туда сыщика, который задерживал посадских и без всяких улик бил их, вымогая с кого деньги, с кого ведро вина и т. п., а кто не давал, того, отлупивши, сажал в тюрьму. Случались примеры, что жители просили заступления от сыщиков и губных старост и желали, чтоб с ними вместе судили воеводы и дьяки. Иногда же просили, чтоб губному старосте поручены были вообще все дели. Народ не видел исхода своему положению и совался из огня в полымя. Но в этом народе укоренилась страсть к ябедничеству. Были лица, составившие себе из ябедничества ремесло. Они стакивались с воеводами и делили с ними барыши. Такой ябедник подавал на кого-нибудь просьбу, жаловался, что тот его ограбил или поколотил; но это делалось только для того, чтоб настращать ответчика позывом в суд и взять с него отступное. Порок был древний. Еще в начале XVI века в грамоте Смоленску поручается наместнику беречь мещан и черных людей от ябедников. Иван Васильевич в 1562 году пытался искоренить ябедников, которые были большею частью боярские дети, но это осталось без успеха: ябедничество нельзя было вывести, когда судьи находили в нем источник доходов. Если дело нужно было решить свидетелями, ябедники подводили в свидетели своих соумышленников, и судьи, чтоб показать, будто вовсе не потакают неправде и не имеют никаких сделок с обвинителями, сначала притворно отвергали показания свидетелей, указывали на их несообразность, а потом показывали вид, будто мало-помалу убеждались их доказательствами. В 1649 году старорусские жители жаловались на воеводу, что он, пользуясь ябедами, брал с волостей въезжее, взыскивал кормы, отдавал на правеж по ложным искам, доверял ябедникам посылать приставов и с ними посылать своих людей; эти приставы и люди воеводы под видом разбирательства доносов производили грабительства; а когда оклеветанные ябедниками жаловались самому воеводе, он сажал их в тюрьму. Суд в провинциях был тяжел, и правительство, в виде льгот, давало грамоты, дозволявшие судиться не иначе, как в Москве; но это обременяло столько же обиженных, сколько давало возможность укрыться от преследования обидчикам. Например, в 1625 году в Воронеже отец подьячего подал иск на посадских людей, требуя от них уплаты долга, который будто бы следовал покойному его сыну; у него не было никаких актов – иск начат по изустной памяти; и, однако, посадских потребовали в Москву, и они должны были, по голословному притязанию истца, оставить свои занятия и ехать в такую даль. Лица духовного ведомства – приказные, дворовые, дети боярские и крестьяне архиереев и монастырей, имели такие преимущества, что их не смели звать к суду иначе как только в определенные сроки, например 1 сентября или перед праздником Рождества, Троицына дня и т. п. Таким образом, получившие от них какое-нибудь оскорбление должны были терпеливо ожидать срочного времени и потом ехать в Москву; а это не всегда было возможно и в сроки: например, дворянам и детям боярским, обязанным службою. При Михаиле Федоровиче сроки были уничтожены, но права судиться исключительно в Москве оставлены. С своей стороны, дворяне, дети боярские и другие служилые люди являлись к суду для ответа только спустя месяц после того, как воеводы их распускали; во время службы никто не мог их беспокоить, да и после того они могли явиться только после третьего вызова; понятно, как терпели от них те, которые имели на них какие-нибудь иски. В Москве правосудие так же было продажно, как и в провинциях. Хотя сидевшие в приказах и целовали крест с жестоким проклинательством и обещали судить по правде – не дружить сильным и друзьям, не брать поминков, но ни во что та вера и заклинательство, и наказания не страшатся, и руки своя ко взяткам спущают. Во время судного процесса в приказе обе тяжущиеся стороны должны были жить безвыездно в Москве; если уезжал истец, то терял иск, а если уезжал ответчик, то был принуждаем к удовлетворению иска без дальнейшего разбирательства. Пользуясь этим, приказные нарочно протягивали дело и вымогали взятки за то, чтоб отпустить тяжущихся. Приезжавшие за общественным делом посадские привозили заранее собранные с жителей суммы на взятки подьячим. Надобно было удовлетворить дьяков и подьячих; и сторожам и денщикам дать на пироги да на квас; надобно было оделить и крепостных людей дьяков и подьячих. Подьячие употребляли бесстыдные уловки, чтоб сорвать побольше: если просителю нужна была справка по делу, подьячий брал с него взятку, а говорил не то, что нужно, чтоб потом взять еще. Взятки увеличивались, когда дело происходило в двух приказах разом: случалось нередко и это.

Все это достаточно показывает, что причины побегов, шатаний и вообще недовольства обычным ходом жизни лежали во внутреннем организме гражданского порядка. Побеги были до того обыкновенны, что в челобитных на царское имя, где жалуются на злоупотребления воевод, приказных и служилых людей или где просят об облегчении от повинностей и поборов, жители не боялись грозить правительству тем, что они разбредутся врознь. Это сделалось почти обычною формою такого рода деловых бумаг. Царствование Алексея Михайловича было временем побегов и шатаний. Их умножали военные обстоятельства. Дворяне, дети боярские, солдаты, даточные люди разбегались со службы и, боясь воротиться в свои жилища, чтоб не быть пойманными, шатались где попало. Правительство посылало за ними сыщиков, которые собирали жителей и ловили беглецов, как разбойников. Финансовые обстоятельства способствовали несчастию и бедности народа, а вследствие того и побегам. В продолжение двадцати лет (1648–1668) постоянно производилась охота за беглыми по всем краям государства. Сыщики гонялись за ними. Приезжая в какой-нибудь уезд, где обнаруживалось большое скопище беглецов, они приказывали на всех торгах бирючам кликать клич, чтоб все лица, начальствующие в общинах, лови ли беглых и приводили к ним. Пойманных наказывали кнутом и водворяли на места жительства. Впрочем, не всегда легко было водворить такого пойманного: уже и тогда русские знали увертки показываться не помнящими родства.

Усиленная ловля беглецов не прекращала бродяжничества, но развила разбойничество. Иной бродяга, если б ему дозволили шататься свободно, пропитывался бы безвредным для общества способом, переходя от одного господина к другому в услужение, или поселился бы где-нибудь вдалеке, например в Сибири, куда многие бегали ради льготной жизни; но, зная, что его поймают, испишут спину кнутом и отправят на старое место, ожесточенный бродяга делался отъявленным врагом общества. Редкий уживался на месте жительства, будучи возвращен туда насильно; если б ему было там хорошо, он бы и в первый раз не бегал, а теперь, после того как его раз поймают, ему, конечно, станет хуже: на него наложат еще больше повинностей за то, что он бегал; он опять навострит лыжи, и так как знает, что трудно где-нибудь приютиться, то побежит в темный лес; таких сходится там много, и составляется разбойничья шайка.