Ночная охотница - Сергей Осипов

– Кульминация в том, что я ему сказал – ты не виноват, парень. Это всё ваш король – не следит за моралью и нравственностью подданных, сам подает дурной пример, развратничая с актрисами, вот женщины совсем стыд и совесть потеряли…

– И?..

– Знаешь, оказывается, он пошел и убил своего короля, – Иннокентий выглядел по-настоящему потрясенным. – Но я-то просто пошутил, я совсем не это имел в виду, я пошутил…

Я вздохнула.

– Наверное, в следующий раз ты расскажешь, как звал Иисуса на рыбалку, а он тебя не послушал и пошел в Гефсиманский сад.

– Иисуса? Какого именно?

Самое возмутительное, что Иннокентию удавалось сохранять совершенно серьезное выражение лица.

– Кеша, я все больше понимаю людей, которые заковывали тебя в цепи, запирали в подвал, а потом выбрасывали ключ.

– Нет, не понимаешь. Меня ведь сажали не за мои воспоминания…

– Прости, я забыла. Тебя сажали за похищения девушек. Это совсем другое дело.

– Я всего лишь хотел, чтобы у меня была семья. Как и у всех. Жена, дети…

– Мне тебя жаль, – говорю я, доедая батончик. – И я даже плачу. Но про себя. Сдерживаю рыдания невероятным усилием воли.

Иннокентий кладет мне руку на плечо. Я в удивлении оборачиваюсь и вижу на его лице не грусть и не печаль, а именно скорбь, причем глубинную, основательную и настолько древнюю, что даже непонятно, как с такой скорбью можно жить.

– Ты не понимаешь, – говорит Иннокентий, и я с ним полностью согласна. – Ты не понимаешь, что это такое – быть одному на протяжении тысячи лет. Не знать, кто ты и зачем ты здесь. Видеть вокруг чужие расы и не видеть ни единого существа, похожего на тебя. Иногда… Иногда это очень тяжело, Настя.

– Ага, – механически соглашаюсь я.

– Но даже если это очень тяжело, я не могу никуда от этого деться, потому что… Ты знаешь.

Да, я знаю. Потому что Иннокентий не может умереть. Он пытался – бесполезно. Другие тоже пытались, и совсем не из чувства сострадания. Результат – тот же. Получается, что Иннокентий, если хотите, бессмертен.

А еще в некоторых азиатских странах его прозвали Кащей, это означает что-то вроде «вечный узник». Прозвище более чем обоснованное, учитывая, сколько лет Иннокентий провел в тюрьмах и подземельях. Последний раз он провисел на цепях в подвале родового особняка Гарджели лет сорок, не меньше. Я вытащила Иннокентия оттуда. Теперь мы вроде как приятели. Несмотря на существенную разницу в возрасте. Несмотря на то, что у нас есть взаимные долги. Он должен мне две шоколадки. Я ему должна два пальца. Его пальца, не мои.

– Тысяча лет одиночества, – продолжает Иннокентий. – Это серьезная штука…

– Да уж, – соглашаюсь я. – Это тебе не баран чихнул.

– А может, и не тысяча, а может, и больше… Я ведь не помню точно…

– Знаешь что, – поворачиваюсь я к Иннокентию – Терпеть не могу, когда ты ноешь. У всех есть свои проблемы. У бессмертных – свои, у смертных вроде меня – свои. Просто постарайся найти что-то приятное в своем положении.

– Легко, – отозвался Иннокентий. – Я сильно экономлю на подарках родственникам.

Я состроила сомневающуюся гримасу.

– И это всё?

– И еще когда у тебя в запасе куча времени, можно ко всему привыкнуть…

– Все простить… – подхватила я.

Иннокентий отрицательно покачал головой.

– Нет? – переспросила я.

– Нет, – сказал он.

– Соня?

– Соня, – сказал Иннокентий, подумал и добавил: – Никогда.

В свой первый день в Лионее Настя мало что увидела – нужно было отдохнуть после перелета, нужно было подождать, пока утрясутся какие-то неведомые, но, очевидно, многочисленные формальности, без соблюдения которых Насте и шагу невозможно было ступить за пределы гостиничного вестибюля. И чаще всего в тот день она слышала слово «Протокол». По Протоколу следовало делать то, и ни в коем случае не следовало делать это; по Протоколу можно было ходить туда и упаси бог, если на три шага дальше. Все эти знания Протокола содержались в голове и в ноутбуке негритянки в брючном костюме абсолютно протокольного серого цвета; по-русски негритянка не разговаривала, поэтому сначала она общалась с Армандо, а потом терпеливо ждала, пока тот переведет все Насте. Через какое-то время Настя стала чувствовать себя не просто Настей, а ужатой до размеров одного человека международной делегацией, находящейся в эпицентре немыслимо сложного дипломатического конфликта, который куда проще обставить сотней разных протоколов, чем разрешить.

Все это происходило в холле отеля «Оверлук», причем в специальном его секторе, отгороженном от посторонних взглядов конструкцией из цветного стекла и керамики, поверх которой расползались змейками какие-то экзотические растения. Настя некоторое время разглядывала эту символическую границу, которую все по тому же Протоколу следовало провести между нею и остальными гостями отеля, а потом повернулась к другому гостю отеля, который также был помещен в этот особый сектор, но, похоже, не испытывал по этому поводу никаких душевных терзаний.

– Это надолго? – шепотом спросила Настя.

– Не знаю, – сказал Иннокентий, рассматривая свои забинтованные кисти. – В Протоколе я не силен. Одно могу сказать – плохо, что Смайли уехал. Без него мы тут пропадем. Я имею в виду, что без него каждый мелкий чиновник будет вытирать о нас ноги и по три часа зачитывать свои любимые параграфы из Протокола.

– Но ведь Армандо остался…

– Армандо вроде бы неплохой парень, но он всего лишь человек Смайли, один из многих. Он вынужден следовать Протоколу, а это значит, что мы умрем в этих креслах от голода и скуки. Это я шучу, – пояснил Иннокентий. – В том смысле, что тебя-то можно уморить голодом, а у меня просто сильно испортится настроение…

– Я оценила твою шутку. Кстати, а как насчет рук?

– Что именно в моих руках тебя интересует?

– Ты вроде бессмертен, но руки у тебя…

– С ними все будет в порядке, не волнуйся. Время лечит раны – это сказано именно про меня.

– Неужели?

– Ты ведь не видела меня в тот день, когда все случилось?

– Ты имеешь в виду, когда за нами гнался Давид Гарджели с армией упившихся кофе гномов?