Том 23. Статьи 1895-1906 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Быть справедливым?
Иногда и это человеку удаётся.
А двести восемьдесят мальчиков тем не менее лишены возможности учиться.
И дальнейшая судьба их не может не беспокоить того, кто смотрит на них как на будущих людей и, может быть, ценных граждан.
Быть может, среди них есть таланты.
И уж, наверное… Иван Китаев, десятилетний человек, прибывший в Самару из Баку по этапу в арестантской одежде и в компании взрослых воров и разных «потерянных людей» — мальчик Китаев, бежавший из полиции 11 сентября, — при других условиях тратил бы свою сметливость и бойкость на нечто другое, чем побеги из полиции и бродяжничество…
Подумайте, мальчик десяти лет — уже бродяга, путешествует по этапам м обучается арестантской премудрости…
Что же из него будет?
Трудно надеяться на хорошее…
Двести восемьдесят мальчиков, не принятых в самарские школы, — уже, наверное, выделят из себя не одного Китаева.
Домашнее воспитание будет сему сильно способствовать.
Да и чем оно, это домашнее воспитание, лучше того, которое приобретается в тюрьмах у Преступников и бродяг?
Много в нём поучительного — это так, но как мало в этом поучительном умного, чистого, честного!
Слишком много гибнет мальчиков, ибо слишком мало уделяют им внимания.
[8]Это было очень странное зрелище.
На Дворянской улице ехала телега, нагруженная кипами казённого вида бумаг. Её конвоировали двое полицейских и приблизительно дюжина каких-то вполне приличных господ…
Конвоиры шли молча, важно и сосредоточенно опустив на грудь головы, и на лицах их застыло выражение непоколебимой решимости.
Полицейские трусцой следовали по бокам телеги, а на высокой кипе её груза мрачно восседал возница, суровый, как Харон.
Из окон зданий смотрели на процессию физиономии разных людей, и слышно и видно было, как люди сии скрежетали зубами.
Я смотрел на всё это и в недоумении думал:
«Что сей сон значит? Что везут? И куда везут? Не есть ли господа, провожающие телегу, последователи того грибоедовского персонажа, который некогда рекомендовал собрать и сжечь все книги? Или же это везут думские доклады, сданные лет двадцать тому назад в разные комиссии, но, по недосугу, до сего дня не рассмотренные и ныне предназначенные к потоплению в Волге? Или же это прозаические и стихотворные труды местных авторов, везомые оными на Троицкий базар для продажи с пуда?»
Но все мои предположения (я чувствовал) были неверны, ибо они не объясняли зубовного скрежета домовладельцев Дворянской улицы.
Тогда, движимый любопытством, я решил спросить у людей, следовавших за телегой, — кто они суть?
И я спросил. Они в один голос возвестили мне:
— Мы суть участковые надзиратели! В нашем ведении находится Дворянская улица!
— Что же и куда везёте вы, милостивые государи?
— Мы везём полицейские акты о несоблюдении домовладельцами сей, первой в городе, улицы обязательных постановлений думы о переустройстве тротуаров… Мы долго ждали исполнения домовладельцами постановления думы, по не дождались. И вот мы составили сии акты и ныне везём их к городскому судье, дабы сей последний судил и штрафовал людей, не внимающих думе. Шестьдесят актов составили мы на жрецов Меркурия — бога торговли, — и вы слышите скрежет зубовный домовладельцев?
Я слышал его, видел злые взоры, бросаемые из окон домов на улицу, и, вздохнув, ушёл домой.
Бедные шестьдесят богачей!
Что-то предпримут они теперь?
Я рекомендовал бы вот что: подать в думу коллективное прошение о восстановлении срока, данного ею на устройство тротуаров.
Написать на хорошей бумаге этакую слезницу в самом жалобном и к послаблению порокам располагающем стиле и подать оную вопилицу в думу.
В думе сейчас же отыщутся родные человечки: они погуторят, посочувствуют и срок восстановят на полгода, положим.
Тогда шестьдесят домовладельцев пусть снова ждут истечения данного им срока…
И когда он истечёт — то снова пусть сочинят новую вопилицу и просят о восстановлении.
Дума даст ещё срок.
И так далее…
Только боги бессмертны. И в один из сроков господа домовладельцы помрут.
Не все сразу, конечно, но обязательно помрут.
А тротуары останутся существовать, всё более и более представляя из себя в миниатюре кавказские горы.
А шестьдесят домохозяев сэкономят по два-три десятка рублей и докажут, что они имеют гибкий ум и твёрдую волю…
А обыватель, за невозможностью ходить по тротуарам без риска свернуть себе шею, — будет ездить на конке и на извозчиках.
Отсюда истечёт польза, и даже — две.
Во-первых — увеличатся доходы конки.
Во-вторых — это поддержит убиваемый конкою извозный промысел.
И не только поддержит, но даже может развить его. Чем хуже будут тротуары — тем больше обыватель будет ездить…
Развитие извозного промысла увеличит доходы города.
А когда это произойдёт — то дума подумает:
«А ведь это мне шестьдесят домовладельцев с Дворянской улицы доход-то создали! Ах, милые мои, дай-кось я вам за это маленький презент сделаю!»
И тогда она устроит вдоль по всей Дворянской улице тротуары за свой счёт.
Ловко?! Я уверен, что шестьдесят бедных домовладельцев Дворянской улицы обратят своё внимание на мой простой проект вечных уклонений от исполнения обязательных постановлений.
[9]У городских судей наступило страдное время. Почти ежедневно к ним являются толпы крестьян и слёзно жалуются.
— Сделайте божескую милость, ваше благородие, рассудите!
— В чём дело?
— Было у нас сорок три воза пшеницы, и в кажинном возу по двадцать четыре пуда. Привезли, запродали — всё хорошо. Стали ссыпать, хвать — ан в каждом возу по четыре пуда убыло… По двадцать ссыпали… Разор, ваше благородие!
— Неверно взвесили, значит?!
— Истинно так — по-грабительски взвесил!
— Зачем же это вы?
— Да али это мы, ваше благородие! Мы — вот вам крест! — фунт в фунт, по двадцать четыре пуда в телегу насыпали — и каждый ещё мерку на утечку накидывал… А ссыпать стали — по четыре пуда с телеги и просыпалось.
— Это уж у купца весы так устроены… Подавайте прошение!
Мужики чешут затылки и отправляются по кабакам искать себе «ходателя».
Когда-то он будет найден, нужно его напоить, дать ему за работу, купить марок и так далее, — каторжным трудом добытые гроши так и текут из тощих карманов.
Главный расход — это харч.
Сорок три лошади и человек двадцать пять людей живут три-четыре дня, а иногда и больше, в городе, и каждый день стоит им около пятидесяти копеек.
Таким образом, выходит нечто прямо-таки грабительское.
Из воза пшеницы, положим, пуда с два утянет купец да пуда по четыре на каждый воз сложится взыскание с купца этих двух пудов…
И это ещё хороший конец дела.
А бывают случаи, когда четверть и даже половина всего привезённого товара идут на то, чтобы получить деньги за другую половину, ссыпанную в амбар купца.
Вот, для примера, очень характерное «сезонное» крестьянское дело, начатое у одного из городских судей.
Крестьяне Гусев и Платошин привезли 151 подводу льняного семени, весом 2281 пуд, и запродали его местному купцу Николаю Шашкову по 14 копеек за пуд.
Ссыпали.
А когда ссыпали — Шашков нашёл, что семя подмочено, и скинул по пятаку с пуда.
Хорошая скидочка — чуть-чуть не 40 процентов.
Крестьяне заплатили за ссыпку рабочим, потеряли много время — не пересыпать же семя обратно из амбара в телеги.
Если бы они решились на это — Шашков взыскал бы с них полежалое.
— Вы, дескать, своим товаром у меня место занимали. Я бы, может, другое что купил да на место вашего семя ссыпал! Несу убыток!
Тиски!
Крестьяне едут к судье и предъявляют иск.
Ищут недоданных за провоз 114 рублей, убытков на содержание 151 лошади и 44 рабочих — 61 рубль 50 копеек.
Дело назначено на 28 сентября.
Выиграют они его?
Трудно сказать! Купцы люди умные и весьма ловко «наблошнились» объегоривать крестьян!
Уж если человек решается действовать так нахально, как наши самарские толстосумы действуют на ссыпке, — значит он, этот человек, в успехе своего начинания уверен и для благополучного исхода дела в свою пользу всё припас.
И вот вы сообразите…
Сколько потеряет от судьбища этот четырнадцатикопеечный товар?
А купец, догадливый и ловкий человек, возьмёт да попросит судью назначить экспертизу — осмотреть семя…
Семя осмотрят. Наверное, найдут, что оно не подмочено, — тогда купец постарается ещё чем-нибудь затянуть дело.
И даже если судья постановит взыскать с купца 175 рублей 50 копеек проторей и убытков, купец перенесёт дело во вторую инстанцию.
