Философия элегантности - Магги Руфф

У неба – нежный фиолетовый оттенок, а в воздухе, в его особой прозрачности растворено множество звуков. Серый цвет каменных зданий, обрамляющих площадь Согласия (де ля Конкорд), обретает свой голос с наступлением вечера, который медленно, словно нехотя, спускается на город. И вот уже лошади Марли, погружаясь в темноту, все больше походят на фантастических существ. Тогда я медленно иду по ласковой каштановой аллее к Елисейским Полям. Кукольный театр закрыт. С этим местом связаны ностальгические воспоминания раннего детства всех парижан.

На Елисейских Полях движение такое плотное, что иногда машины останавливаются, не имея возможности ехать дальше, и тогда в одной или в другой из них мне на минуту становится видно лицо сидящей внутри женщины, лицо, которое освещает полумрак салона автомобиля. Там они чувствуют себя как дома. Они снимают со своего лица маску, предназначенную для внешнего мира, ту безличную маску, которую каждая выбирает по своему вкусу, чтобы предъявить ее свету. Лица в полутьме автомобилей – их настоящие лица. Иногда они улыбаются своим воспоминаниям, иногда выглядят очень усталыми, с закрытыми глазами, иногда на лицах читается беспокойство, видимо, вернулись мысли, которые были вынуждены отогнать на несколько часов, иногда они раздражены, иногда торжествуют. Одна женщина рассеянно пудрится или курит, другая приблизила лицо к оконному стеклу, третья лениво откинулась на подушки. Они доверились одиночеству, как объятиям верного друга. Машины удаляются, увозя своих пассажирок в неизвестном мне направлении, в таинственные неизвестные дома, и улица без них мне кажется опустевшей и обедневшей. Вернувшись к себе, я еще некоторое время стою на балконе под открытым небом.

Париж, начало XX века. Из коллекции Е. В. Лаврентьевой

С высоты я в последний раз смотрю на Елисейские Поля. Улица течет подо мной, как широкая могучая река, выплескиваясь из прозрачной, будто хрустальной Триумфальной арки, затем, скрываясь в зелени сада Тюильри и, наконец, сужаясь в перспективе, вонзается в каменное подножие далекого Нотр-Дам.

Парижанка в автомобиле, 1932

То здесь, то там, в темном океане улиц и домов, вспыхивают ярким светом мерцающие огни. Эйфелева башня проткнула и разорвала надвое облако, проплывавшее над бледной, как лицо в темноте, церкви Сакре-Кёр. Гулкими толчками пульсирует сердце города. Воздух насыщен самыми разными, никак не сочетающимися друг с другом запахами, запоздалые ласточки вскрикивают и ныряют в надвигающуюся ночь.

Небо и Сена смотрятся друг в друга, повторяясь в своих отражениях и волшебным образом увеличивая мерцание огней, которые в воде сияют изумрудным, а в небе рубиновым цветом.

Нотр-Дам, Париж, начало XX века. Из коллекции Е. В. Лаврентьевой

Эйфелева башня, Париж, начало XX века. Из коллекции Е. В. Лаврентьевой

Дважды отраженный в воде и в небе, величественный Париж как будто постоянно вопрошает всех женщин во всех уголках света, он словно бы спрашивает пространство и время, он задает ВОПРОС ОТ ИМЕНИ ЗЕРКАЛА.

Глава II

Характеры и характеры

Характер! У этого слова необычное звучание. От Х до Р, а потом от К до Р оно перекатывается гремучим шершавым камушком. Оно угловатое, раздражающее, агрессивное, взрывное. Оно – петушиный гребень и дремлющий вулкан, грозящий и многоликий. С ним надо обращаться с большой осторожностью и предупредительностью. Оно скрежещет, как металл, разбивается со звоном, как стекло, гулко ударяет, как колокол, рокочет, как камнепад. Оно жестко и обнажено, и я приближаюсь к нему с опаской. Свыкнуться с этим словом означает жить в его непосредственной близости, стать с ним на «ты», а в случае необходимости обращаться с ним без излишних церемоний, что кажется мне весьма бесцеремонным и маловероятным.

С благоговейным восхищением смотрю я на толстую книгу, на ее обложке написано простое заглавие, да, вот так просто и написано – «Жан Ла Брюйер[8]. Характеры». Я преклоняюсь перед человеком, взявшим на себя смелость стать автором очерков о человеческих характерах. Мысленно я рисую портрет этого Ла Брюйера, повелителя Характеров, который силой своего гения, интуиции и проницательности сумел одержать над ними верх.

Что же касается меня, то я предпочитаю уклониться от этого занятия и предпочла бы вообще никогда не касаться этого колючего, как еж, слова, если бы оно не было ключом ко всему. Без него ничего невозможно объяснить, а манера одеваться – это ни больше ни меньше как успех, как жизнь, как любовь, как чувство красоты, как… как…

Одеваться, не проявляя при этом своего характера, – это значит быть не нагим. А быть не нагим – это не значит быть одетым.

«У каждого свой характер». Эту истину провозгласил Ла Палис[9], а не Ла Брюйер.

Кто из нас не говорил: «У меня такой характер», «Это в моем характере»? Здесь возможны любые падежи. Или, немного фамильярничая, будто заигрывая с ним: «Мой характерец».

И кто не строил добровольных иллюзий на его счет? Кто с горячностью не убеждал себя, что на самом-то деле его характер совершенно другой, не такой, каким он кажется? Трусливые считают себя храбрецами; застенчивые полагают, что в них достаточно дерзости; сорящие деньгами направо и налево гордятся своим умением экономить, а скупердяи убеждены в своем великодушии. Занудам кажется, что они оригинальны и остроумны, робким и нерешительным – что они полны энергии. И так буквально все… или почти все играют друг с другом, постоянно пытаясь сжульничать.

Но в игре в элегантность мошенничество невозможно. Оно тотчас же замечается и воспринимается как грубое нарушение правил. Здесь любая мелочь выдает себя.

Чтобы хорошо одеваться, в первую очередь нужно хорошо знать себя. А к чему приведет отрицание собственных недостатков? Они станут еще более заметными. Не признаваться в них самому себе – это значит ничего не делать, чтобы скрыть их от других.

Модель из первой коллекции Магги Руфф, 1929

Если считать себя полной, хотя на самом деле толстая; полагать, что ты худая, а в действительности – тощая; миниатюрная, а не коротконогая; высокая, а не чрезмерно рослая, ни к чему хорошему это не приведет. Можно назвать желтый цвет лица смуглостью, тяжелую поступь – спортивной походкой, сослаться на гибкость, чтобы оправдать сутулую спину, или находить особый шик в тусклых волосах – все это обман. Знать или, скорее, признавать свои недостатки – вот первая и главная необходимость. Замаскировать или же использовать их для своей выгоды – особое искусство. Но любое искусство требует здравого рассудка, часто смелости, внимательного изучения предмета и строгой самокритики. Нужно уметь смотреться в зеркало, погружаться в него целиком, как в обжигающую воду горькой правды. В него надо смотреть, как в глаза врага, без жалости и со злобой. Надо тщательно выискивать любое несовершенство и с корнем вырывать его из своего сознания. В зеркало надо смотреть взглядом первого встречного и хладнокровно оценивать отраженную в нем незнакомку. Только тогда зеркальный образ выдаст своему живому двойнику все секреты. Только тогда между этими двумя женщинами установится многообещающая интимная связь, которая объединит их и приведет к победе.

В основе любой элегантности лежит именно это абсолютное взаимопонимание. У кого не хватит смелости пойти на это, никогда не войдет в святая святых Храма элегантности. Дверь в него низкая, и миновать ее можно лишь смиренно согнувшись, а другого входа нет, даже для первой красавицы. Ничто здесь не поможет, ни деньги, ни хитрость. Смошенничавшую вначале ошибка эта будет преследовать всю жизнь, слепая так и останется слепой, пугливая никогда не превратится в бабочку. Лгать своему отражению – это предавать все самое лучшее в себе.

Летняя коллекция Магги Руфф, 1929

Отважна та женщина, которая увидит, потому что хотела видеть, свой желаемый образ. Кто в упорной борьбе отстоит знание о себе самой, той будут по плечу и другие победы. Такая женщина не будет избегать мыслей о возрасте, внушающих страх, и перестанет с унынием наблюдать, как ее красота исчезает, словно песок сквозь пальцы. Она сознательно откажется от любых уверток, обмана, иллюзий, поблажек себе, пойдет по жизни с чистой и легкой грацией.

Все их триумфы – это логическое завершение выдержанных сражений, а победы – их заслуженные награды. А изумленные зрители и не подозревают ни о жестокости сражений, ни о цене доставшихся наград.

Но это только внешняя сторона, физическое проявление характера, который невозможно понять, это всего лишь зыбкое отражение, подтверждающее или опровергающее другой… настоящий характер.