Пожары - Максим Горький

- Догонит, - сказал Никита и быком, наклоня голову, полез сквозь кусты.

- Ты, гляди, не дури, - крикнул ему староста и, сбоку осторожно взглянув на меня, заговорил:

- Не в разуме маленько он. Троекратно горел, ну, и того... Солдаты, конечно, хвастают, поджогами он не занимается, ну, всё-таки разум свихнулся, к озорству тянет...

Дым выедал глаза, они заливались слезами, крепко щекотало в носу, и было трудно дышать. Староста громко чихнул, озабоченно оглянулся, помахивая палкой.

- Скажи на милость, куда его метнуло.

Впереди нас по можжевельнику в лощину воробьиными прыжками спускались огоньки, точно стая красногрудых снегирей, в траве бойко мелькали остренькие крылья, кивали и прятались безмолвно птичьи головки.

- Микита? - крикнул староста и прислушался. Был слышен сухой хруст, предостерегающее шипение и тихонький свист. Где-то, очень далеко, шумели люди.

- Пёс, - сказал староста. - Не сгорел бы. Ему огонь - как пьянице вино. Где пожар - он первый бежит сломя голову. Прибегёт, вытаращит глаза и стоит, как всё равно гвоздями пришитый к земле. Ни помочь людям, ничего, стоит и стоит, ухмыляется. Бивали его за это. Прогонят с одного места, он на другом приклеится. Полонён огнём...

Оглядываясь назад, я видел, что огни, спускаясь всё ниже, торопятся поспеть вслед за нами, а вода ручья, кое-где покраснев, светится золотом.

- Мики-ита-а?

Встречу ним, лесом, бежал кто-то, староста остановился, протирая слезящиеся глаза, из-за деревьев выскочил парень без рубахи, она была наверчена на голове его чалмою.

- Куда гонишь?

Сильно двигая рёбрами, отмахивая рукою назад, парень задыхался, бормотал:

- Там все разбежались... верхом пошло... не ходите туда. Сразу настигло... Ух, испугался я, господи...

- Ну, куда ж тут идти? - сам себя спросил староста. - Айдате прямо, что ли! Не знаем мы этот лес, зря согнали нас сюда. Плутай тут, а - какой толк? Только одним живёшь, как бы от начальства укрыться.

Он говорил всё более озлобленно.

- Житьё! Утопленник ли, покойника ли, жертву убийства, найдут где, на дороге, лес ли горит, - на всякий этот случай требуется мужик. А у него своё дело! Он чего требует? Одного: дайте ему спокой жизни. Боле ничего... Микита-а? Чёрт бы те драл...

Пройдя с версту редким, молодым сосняком, мы вылезли на поляну, на ней сидело и лежало полсотни мужиков, несколько баб принесли на коромыслах вёдра квасу, хлеб. Увидав старосту, люди хором завыли:

- Долго мы тут дым глотать будем? Работа у нас...

Синеватые дымки ползали в траве, гладили заступы, топоры. Сверху дождём сыпался мелкий, серый пепел, невидимый в опаловой мгле, от него посерели бороды мужиков, посерела трава и широко распростёртые лапы сосен покрылись как бы пенькою. Это был верный признак, что пожар идёт верхом.

- Убирайсь отсюдова! - командовал староста. - Иди в поле...

Мужики тяжело поднялись и, покрикивая друг на друга, на баб, пошли просекой в бесконечную серую дыру.

Вплоть до ночи бродил я с ними по лесу и полю, вокруг нас воинственно гарцовали на сытых лошадях двое урядников, бестолково перегоняя толпу с места на место. Один из них, чёрненький, бойкий, размахивая нагайкой, кричал:

- Дьяволы, небойсь, как бы ваше горело...

Вечером я лежал в поле на сухой, жаркой земле, - смотрел, как над лесом набухает, колеблется багровое зарево и Леший кадит густым дымом, принося кому-то обильную жертву. По вершинам деревьев лазили, перебегали красные зверки, взмывали в дым яркие, ширококрылые птицы, и всюду причудливо, волшебно играл огонь, огонь.

А ночью лес принял неописуемо жуткий, сказочный вид: синяя стена его выросла выше, и в глубине её, между чёрных стволов, безумно заметались, запрыгали красные, мохнатые звери. Они припадали к земле до корней и, обнимая стволы, ловкими обезьянами лезли вверх, боролись друг с другом, ломая сучья, свистели, гудели, ухали, и лес хрустел, точно тысячи собак грызли кости.

Бесконечно разнообразно строились фигуры огня между чёрных стволов, и была неутомима пляска этих фигур. Вот, неуклюже подпрыгивая, кувыркаясь, выкатывается на опушку леса большой, рыжий медведь и, теряя клочья огненной шерсти, лезет, точно за мёдом, по стволу вверх, а достигнув кроны, обнимает ветви её мохнатым объятием багровых лап, качается на них, осыпая хвою дождём золотых искр; вот зверь легко переметнулся на соседнее дерево, а там, где он был, на чёрных, голых ветвях зажглись во множестве голубые свечи, по сучьям бегут пурпуровые мыши, и при ярком движении их хорошо видно, как затейливо курятся синие дымки и как по коре ствола ползут, вверх и вниз, сотни огненных муравьёв.

Иногда огонь выползал из леса медленно, крадучись, точно кошка на охоте за птицей, и, вдруг подняв острую морду, озирался - что схватить? Или вдруг являлся сверкающий, пламенный медведь-овсяник и полз по земле на животе, широко раскидывая лапы, загребая траву в красную, огромную пасть.

Выбегала из леса толпа маленьких человечков в жёлтых колпаках, а вдали, в дыму, за ними, шёл кто-то высокий, как мачтовая сосна, дымный, тёмный, - шёл, размахивая красной хоругвью, и свистел. Прыжками, как заяц, мчится куда-то из леса красный ком, весь в огненных иглах, как ёж, а сзади его машет по воздуху дымный хвост. И по всем стволам на опушке леса ползают огненные черви, золотые муравьи, летают, ослепительно сверкая, красные жуки.

Воздух всё более душен и жгуч, дым - гуще, горчей, земля всё жарче, сохнут глаза, ресницы стали горячими, и шевелятся волосы бровей. Сил нет лежать в этой жгучей, едкой духоте, а уйти не хочется: когда ещё увидишь столь великолепный праздник огня? Из лесу, горбато извиваясь, выползает огромная змея, прячется в траве, качая острой башкой, и вдруг пропадает, как бы зарываясь в землю.

Я съёживаюсь, подбираю ноги, ожидая, что змея сейчас появится где-то близко, это она меня ищет. И жуткое сознание опасности опьяняет, мучает ещё более остро, чем жара, дым.

...Облака на западе грубо окрашены синим и рыжим. В жемчужном небе, над мохнатой ватагой ельника, повис истаявший, почти прозрачный обломок луны. Ельник разбрёлся по болоту, дошёл до горизонта и сбился в тёмную кучу, - там ему грозит красным каменным пальцем труба фабрики.

В полдень пролил обильный дождь, а потом, вплоть до вечера, землю сушило знойное солнце; теперь земля сыра, воздух влажно душен. Болото вспухло скукой; скука тоже влажная, потная.

Фельдшер Саша Винокуров ходит медведем, на четырёх лапах, по холму, засеянному рожью, ставит сеть на перепелов, а я лежу под кустом калины и думаю вслух:

- Хорошо бы начать жизнь сначала, лет с пятнадцати...

Продолжая беседу, Саша говорит жирным шёпотом:

- Существующая обстановка жизни - никому не нравится.

Он скатился с холма под куст ко мне, вытер испачканные грязью ладони о голенища сапог и осматривает "манки" - перепелиные дудки. По лбу его, на лысину, вздымаются волнистые морщины, глаза округлились, точно у рыбы.

Он - интересный. Сын судейского чиновника, он, "не в силах поднять тяжесть гимназической науки и гонимый варварством отца", убежал из дома, года два путешествовал по тюрьмам и этапам, как безымянный бродяга, затем "измученный до потери памяти даже о том, чего нельзя забыть", возвратился к отцу, "был сунут, как мёртвая мышь в муравьиную кучу", вольноопределяющимся в пехотный полк и попал в школу военных фельдшеров. Отслужив положенный срок в солдатах, семь лет плавал на пароходах "Добровольного флота" и

- Пил всемирные алкогольные напитки, не потому, что пьяница, а - надо чем-нибудь заявить людям об оригинальности характера! Пил в таком количестве, что на меня приходили смотреть даже англичане. Стоят истуканами, пожимают плечами, улыбаются, им - лестно: вот это потребитель! Есть для кого джин и виски делать. Один даже намекнул мне: "А вы, говорит, не пробовали ванну брать из виски?" А впрочем, англичане хороший народ, только язык у них хуже китайского...

- Незаметно для себя очутился я в Персии, женатым на горничной английского купца; очень милая женщина, но - оказалась пьяница, а может быть, что я её споил. Через два года она скончалась от холеры, а я перебрался в самый безобразный город на свете, в Баку, потом - сюда, в этот лягушатник. Тоже - город, чёрт его раздери на тонкие полоски.

- Саша, - прошу я, - расскажите, как вы путешествовали в Китай?

- Путешествуют обыкновенно: садятся на пароход, остальное - дело капитаново, - говорит он, разбирая дудки. - А капитаны - все пьяницы, ругатели и драчуны, таков закон их природы. Дайте папироску!

Зажёг папиросу, понюхал одной ноздрёю струйку дыма.

- Табачок - легковейный, пур ля дам (Дамский (искаж. франц.) - Ред.)

Винокурову за пятьдесят, но это человек крепкий. Его солдатское, деревянное лицо освещают ясные глаза; взгляд их спокоен, - взгляд человека, который много видел, отвык удивляться и чужд тревог. Смотрит он как-то через людей, мимо их, относится к ним снисходительно, немножко по-барски. Он не занимается медициной: