Линда - Джон Макдональд

— А, Пол. Хочешь пострелять?

— Нет, спасибо. Я хочу поговорить с тобой. Он немного смутился, но сказал:

— Что ж, выкладывай.

Мне показалось, что я участвую в очень плохом спектакле.

— Я думаю, ты знаешь, о чем я хочу говорить.

— Не догадываюсь.

Он старался еще больше усложнить мою задачу.

— Это о тебе и о Линде. Чего вы добиваетесь?

— О чем ты?

— Мы никогда не бываем все четверо вместе. Ты и Линда вдвоем плаваете, вдвоем гуляете. Вы ставите в чертовски неловкое положение твою жену и меня.

Он как будто почувствовал себя увереннее.

— Ты говорил об этом с Линдой?

— Да, говорил.

— И что же она сказала, старина?

— Не зови меня стариной. Она ничего не сказала. Она не оправдывается и ничего не объясняет. Ваше поведение — образец самого бессмысленного эгоизма. Господи, если вы хотите разрушить оба брака, откройте по крайней мере свои карты.

Он даже улыбнулся, хотя глаза его оставались беспокойными.

— Пол, старина, отдыхать — это значит делать то, что тебе нравится. Я делаю то, что мне нравится. И Линда, по-моему, тоже. Не кипятись же. Успокойся. Найди и себе развлечение.

Он насмешливо хмыкнул. У меня не осталось ни тени симпатии к нему. Я ненавидел его и все, что он делал.

Я был оскорблен и рассержен. Все мускулы у меня напряглись. Я бросился на Джеффа и ударил его в зубы. Он упал на песок; ружье отлетело в сторону. В первый момент он был совершенно ошеломлен, но, едва успев подняться, пришел в ярость. Я был дураком, что напал на него. У него было превосходство в возрасте, весе, росте, ловкости и физической подготовке. Последний раз я дрался в школьном дворе — и был побит.

Джефф в таком бешенстве налетел на меня, что я оказался в нокдауне, кажется, прежде чем он по-настоящему меня ударил. Я поднялся, и он ударом в грудь снова послал меня в нокдаун. Когда я опять стал на ноги, между нами бросилась Стелла. Вместо того, чтобы остановить своего мужа, она крикнула мне:

— Нет. Пол! Нет.

Джефф поднял испачканное ружье и, пристально поглядев на меня, пошел к себе. Я сразу понял, что имела в виду Стелла: от таких действий не будет толку. От них не может быть толку. Бессмысленно драться за Линду.

Расстелив на веранде газету, Джефф принялся разбирать, чистить и смазывать ружье. Он был таким же непрозрачным, как Линда. Они вели игру, правил которой ни я, ни Стелла не знали. Сила была на их стороне, и мы терялись в этой странной ситуации. Они как будто насмехались над нами, ничем нас формально не оскорбляя и не давая нам прямых доказательств своей неверности. Они просто вели себя так, точно на день мы обменивались супругами и только поздним вечером все возвращались к своему семейному очагу.

Стелла и я ездили за покупками. Линда давала мне список. Отбросив гордость, Стелла пыталась объясниться с ней. Она презирала себя за то, что не смогла сдержать слез. Линда отвечала ей столь же небрежно и уклончиво, как Джефф мне. У нас со Стеллой был не отдых, а сплошной кошмар.

Так как мы вдвоем ездили в Хукер, там, как я позже узнал, не понимали толком, кто на ком женат. Особым образом истолковали и наше поведение пятого ноября. В этот день, когда мы собрались в город. Джефф попросил меня заправить бензином и маслом его машину.

Дорогой мы мало разговаривали, думая о тех двоих, оставшихся на берегу. Подглядывать и шпионить за ними было бы ниже нашего достоинства.

Оставив машину на заправочной станции, мы зашли в маленький бар. Позднее рассказывали, что мы сидели голова к голове и тихо о чем-то разговаривали. Стелла  д е й с т в и т е л ь н о  немного всплакнула.

Когда мы вернулись, они плавали ярдах в двухстах от берега.

В воскресенье, седьмого, в наших отношениях со Стеллой появилось что-то новое. Линда, помыв после ленча посуду, ушла куда-то с Джеффом. Я сидел на веранде, когда подошла Стелла. Взгляд у нее был напряженный.

— Хочешь пройтись со мной, Пол?

— Конечно. — Мы двинулись на юг. — Они пошли этой дорогой? — спросил я.

— Нет. Они поехали на лодке. Джефф взял свое рыболовное снаряжение. Я просто… хочу пройтись, Пол, и мне не хочется быть одной.

Она шла быстрым шагом. Оба мы были босиком. Ее светлые волосы были стянуты на затылке серебряной пряжкой, и она была в своих массивных темных очках. Я уже говорил, что Стелла не была красивой. У нее были чересчур светлые брови и ресницы, чересчур большие для ее тонкого лица нос и рот.

Мы прошли по берегу дальше, чем я когда-либо заходил, и оказались перед волнорезом, сложенным из крупных камней.

— Вернемся? — спросил я.

— Давай пойдем дальше.

Она стала осторожно перебираться через камни. Я шел за ней. У нее была тонкая талия, прямая спина, четкие и чистые линии плеч и шеи. Когда мы, преодолев барьер, снова пошли рядом, я украдкой поглядел на нее. Никогда раньше я не смотрел на нее внимательно, уверенный, что она должна быть угловатой и костлявой.

Сейчас, впервые увидев ее по-настоящему, я невольно стал делать сравнения. Линда была яркой и броской, как писанный маслом портрет. Стелла была утонченной, как японская живопись. Только приглядевшись внимательно, замечаешь особую изысканную прелесть, очарование и силу этого искусства.

Не подумайте теперь, что я, как школьник, распустил слюни. Просто, впервые увидев, какая она на самом деле, я почувствовал острую жалость. Потому что если отношение Линды ко мне можно было хоть как-то объяснить, собственной моей незначительностью, то Джефф, пренебрегая этой женщиной, совершал нечто более непонятное и жестокое. Вероятно, всегда обида по отношению к женщине выглядит более жестокой. Мужчина обычно может найти утешение в другой и таким способом снова обрести веру в себя. Женщине же не остается ничего, кроме как с горечью переживать несправедливость обиды.

В полумиле за волнорезом мы нашли старый, разрушенный дом. Стелла взобралась на уцелевший кусок стены. Я сел рядом.

— Я, пожалуй, сдаюсь, Пол. — Сказала она без всякого выражения.

— Что же ты будешь делать?

— Еще не знаю точно. Во-первых, не стану больше стараться. У вас с Линдой билеты ведь на следующую субботу?

— Да.

Она криво усмехнулась.

— Я использую эту неделю, чтобы получше загореть и кое-что обдумать. Я… я ошеломлена. Я позволю ему отвезти меня назад. Может быть, расставшись с ней, он заговорит. Но даже если он станет раскаиваться, не думаю, чтобы я могла простить. Простить такое… сознательное, изощренное унижение.

После короткой паузы она, не глядя на меня, вдруг очень быстро заговорила:

— Когда я была маленькой, меня отправили как-то на лето в очень модный, привилегированный лагерь для девочек. Там существовали группы, по шесть человек в каждой. Я приехала с опозданием, когда все группы были уже сформированы. Думаю, мое появление было совсем некстати. Понимаешь, группы во всем соревновались. В плавании, верховой езде, ну и во всем таком. И тут явилась я, бледная, застенчивая, неловкая, не знающая, куда себя деть, и никому из них не нужная. У всех у них были какие-то секреты. Они изобрели даже собственный язык. Для меня это лето было ужасным. И вот сейчас у меня снова такое чувство. Никогда не думала, что я все еще столь ранима.

Я очень хорошо понимал ее, но она меня удивила: я всегда считал, что деньги являются надежной гарантией от одиночества.

— А ты не могла попросить родителей, чтобы они забрали тебя и отправили в какое-нибудь другое место?

— Могла. И они сделали бы это. Но я не хотела даже в их глазах выглядеть униженной, не хотела, чтобы они подумали, что я хуже других. Два года спустя оба они утонули. Их лодка попала в шторм. Они-то всегда и везде чувствовали себя в своей тарелке. Большие, смуглые, веселые, с ослепительной улыбкой. Папа звал меня белым мышонком. Он делал это любя, но мне всегда было немножко больно. Сейчас я думаю. Джефф снова превратил меня в белую… — Она закрыла лицо руками и тихо заплакала.

Я обвил рукой ее горячие от солнца плечи и крепко прижал ее к себе. Мы долго сидели так, а когда она подняла ко мне свое лицо, я поцеловал ее, почувствовав соль на губах. Я смущенно отвел руку и сказал:

— Извини.

— Не извиняйся. Это они толкали нас друг к другу. Мы оба оказались за бортом. Я полагаю, мы вправе утешить друг друга. Во всяком случае, я рада, что ты поцеловал меня. Пол. Это придало мне… ну, уверенности, что ли. Что ты намерен делать?

— Не знаю. Может быть, я недостаточно горд. Я все еще надеюсь, что это кончится. Может быть, совсем как раньше уже не будет, но я удовольствуюсь и меньшим. Я вообще не требую многого. Или, может быть, не стою.

— Не принижай себя.

— Я не принижаю. Я стараюсь быть честным. Я все еще удивлен, что Линда вышла за меня. И все еще в известном смысле благодарен ей.

Она нахмурилась и отвернулась.

— У меня в девичестве была другая проблема. За мной ухаживали слишком многие. Милые, воспитанные, красивые, мужественные молодые люди. Трудность заключалась в том, чтобы понять, я ли им нужна или мои деньги.