Король замка - Виктория Хольт

— Не хотелось бы причинять вам беспокойство.

— Никакого беспокойства. Я продолжаю настаивать, чтобы вы остались, и если вы не против, позову горничную. Она проводит вас в вашу комнату. Ее приготовили заранее, хотя, конечно, не знали, что в ней будет жить леди. Впрочем, это неважно. Вам принесут что-нибудь поесть. Потом отдохните немного, но позже непременно взгляните на картины.

— Значит ли это, что я все-таки буду выполнять заказ?

— Для начала вы могли бы просто дать кое-какие консультации. Почему бы и нет?

Я почувствовала такое облегчение, что неприязнь, которую я испытывала к нему минуту назад, сменилась симпатией.

— Ваша Светлость, я сделаю все, что в моих силах.

— Вы заблуждаетесь, мадемуазель. Я не граф де ла Таль.

Мне не удалось скрыть изумление.

— А кто же…

— Филипп де ла Таль, кузен графа. Как видите, вам надо понравиться ему, а не мне. Только он будет решать, доверить вам реставрацию картин или нет. Если бы это зависело от меня, вы немедленно приступили бы к работе.

— Когда я могу увидеть графа?

— Сейчас его в замке нет и не будет еще несколько дней. Послушайте моего совета, дождитесь его возвращения. За это время вы сможете осмотреть картины и приблизительно оценить объем работ.

— Несколько дней! — обескуражено воскликнула я.

— Боюсь, да.

Он подошел к звонку и дернул за шнурок, а я подумала: «Может, это к лучшему. По крайней мере, проведу пару деньков в этом чудесном замке».

Насколько я могла судить, моя комната примыкала к центральной башне замка. По обе стороны от узкого стрельчатого окна стояло по каменной лавке. Высунуться наружу мне удалось, лишь встав на цыпочки. Внизу был ров, за ним — сады и виноградники. Я удивлялась своей беззаботности. Даже неопределенность положения не могла укротить моего любопытства. Отец был таким же. Главное место в его жизни занимали памятники старины, второе по праву принадлежало картинам. Я же, напротив, больше всего на свете интересовалась живописью, хотя унаследовала от него и некоторое увлечение архитектурой.

Вид из бойницы открывался красивый, но света она пропускала мало, так что даже среди бела дня под высокими сводами комнаты царил полумрак. Толщина каменной кладки превышала все мои ожидания. Одну из стен комнаты почти полностью закрывал большой гобелен — переливчато-синий, как хвост павлина, вернее, павлинов, разгуливавших по парку, возле фонтанов и колоннад, между влюбленными парочками, — шестнадцатый век. Отдернув полог кровати, я обнаружила за ней «ruelle»[2] — такие альковы встречаются во французских замках. Своей глубиной ниша превосходила небольшую комнату. Там находились шкаф, сидячая ванна и туалетный столик с зеркалом. Поймав в стекле свое отражение, я расхохоталась.

Да, вид у меня был решительный, почти устрашающий. Лицо в дорожной пыли, шляпка съехала назад, отчего шла мне еще меньше, а гладкие темно-каштановые волосы — длинные и густые, моя единственная гордость — совершенно растрепались.

Пришла горничная с горячей водой. Спросила, устроит ли меня холодный цыпленок и графин местного вина. Я сказала, что больше мне ничего не надо и с облегчением вздохнула, когда она удалилась. Мое присутствие явно вызывало любопытство, а это лишний раз свидетельствовало о том, что, приехав сюда, я совершила безрассудный поступок.

Я сняла плащ, ненавистную шляпу; вынув шпильки, распустила волосы. Теперь я выглядела совсем иначе — моложе и беззащитнее. Только наедине с собой можно побыть растерянной и слабой, снять маску сильной, волевой женщины. Я знала, как важно произвести впечатление.

Приняв ванну, я почувствовала себя бодрее. Одела чистое белье, серую шерстяную юбку и легкую кашемировую блузку стального цвета с воротником под горлышко. В ней мне можно дать все тридцать — если, конечно, забрать волосы. Как художник я любила яркие цвета и понимала, что к серой юбке пошло бы что-нибудь синее, зеленое, красное или лиловое, но мне никогда не приходило в голову применить профессиональные знания к своей собственной одежде. За работой я носила невзрачный коричневый халат, простой и строгий. Отец обычно носил такие же, да и этот достался мне от него. Немного велик, зато удобный.

Я как раз застегивала блузку, когда в дверь постучали. Я посмотрела в зеркало. Щеки немного раскраснелись, длинные до пояса волосы укутали плечи. Ничего общего с бесстрашной дамой, вошедшей сюда полчаса назад.

— Кто там? — крикнула я.

— Мадемуазель, ваш обед.

В комнату вплыла горничная. Придерживая одной рукой волосы, другой я легонько задернула изнутри занавеску алькова.

— Поставьте где-нибудь.

Оставив поднос, она вышла. Только теперь я поняла, как хочу есть, и поспешила посмотреть, что же мне принесли. Куриная ножка, горячая, только что из печки плетенка с хрустящей корочкой, масло, сыр и графин вина. Не теряя времени, я села за стол. Все было очень вкусно. Подумать только, вино — из винограда, который растет под этими окнами. От еды и питья меня разморило. Возможно, вино было слишком крепким, к тому же я очень устала. Ехала целые сутки, прошлой ночью почти не спала, перекусывала на скорую руку.

Мной овладела приятная дремота. Что ни говори, а я в замке — скоро увижу местные достопримечательности. Нахлынули воспоминания о прежних визитах в старинные замки вместе с отцом, в памяти воскресло чувство радостного волнения от встречи с редким произведением искусства, когда глубоко понимаешь его, живешь им, деля с автором счастье творчества. Несомненно, подобные впечатления ждут меня и в этом замке… разумеется, если останусь здесь.

Я закрыла глаза (в ушах — монотонный стук колес). Задумалась о жизни замка и окрестностей. У крестьян — праздник, vendange[3]. Кстати, интересно, кто родился у той крестьянки — мальчик или девочка? А еще интересно, что обо мне думает кузен графа — если, конечно, вообще что-нибудь думает. Я заснула. Мне приснилось, что я в картинной галерее, чищу какое-то полотно. Под моей рукой оживают краски, ярче которых я не видела никогда в жизни. Изумрудный на сером… алый и золотой.

— Мадемуазель…

Я вскочила со стула и некоторое время не могла сообразить, где я. Передо мной стояла невысокая худощавая женщина. Она хмурила брови, но не сердито, а как-то озабочено. Ее пепельные волосы были уложены локонами, лоб закрывала челка, но ни мелкие кудряшки, ни начес не спасали положения — волосы у нее не отличались густотой. Серые глаза, тревожный взгляд исподлобья, белая блузка с розовыми атласными бантиками, синяя юбка. Пальцы нервно теребят бантик на груди.