Замри, умри, воскресни! - Рэй Дуглас Брэдбери

Приветствия смолкли; все рассмеялись, позабыв про унылую мелодию, с которой только что прошли через весь город.

— Эй! — решился наконец Дуг.— В честь чего музыка?

— Что за вопрос? — отозвалась бабушка.— Сегодня твой день, Дуглас.

— Мой день?

Твой, Дуг. Особенный день. Лучше всяких именин, пышней Рождества, торжественней Четвертого июля, чудесней Пасхи. Твой день, Дуг, твой и только твой! — Это уже выступал с речью мэр города.

— В каком смысле?..

— Дуг...— Дедушка подтолкнул к нему огромную корзину.— Тут пирог с земляникой.

— И земляничный торт,— подсказала бабушка.— И земляничное мороженое.

Все заулыбались. А Дуглас попятился и застыл, как забытое на жаре эскимо, которое почему-то не тает.

— Как стемнеет, будут фейерверки! — Скип заиграл на дудке.— Сразу, как стемнеет. И еще — так и быть — забирай моих светлячков: у меня целая банка с лета осталась.

— Ты мне никогда за просто так ничего не отдавал, Скип. С чего это ты вдруг раздобрился?

— Так ведь сегодня — День Дугласа Сполдинга, Дуг! Мы и цветы принесли.

Мальчишкам не приносят цветы, подумал про себя Дуг, даже в больницу.

Но сестры Рэмзи протягивали охапки цветов «прощай-лето», а дедушка торопил:

— Не медли, Дуг! Тебе возглавлять процессию! Корабль ждет!

— Корабль? Мы отправляемся на пикник?

— Точнее сказать, в путешествие.— Мистер Уайнески сорвал с себя парикмахерский фартук и нахлобучил соломенную шляпу цвета кукурузных хлопьев.— Прислушайся!

С берега озера, до которого было не меньше мили, донесся пароходный гудок.

— Шагом марш! — скомандовал дед.— Ать-два, левой, присоединяйся, Дуг, ать-два, левой!

— А что...

Зазвенел бабушкин тамбурин, запищала Скипова дудка, застонала дедушкина валторна, и толпа, кругами ходившая по лужайке, смела Дугласа с крыльца и увлекла его по улице под тявканье бежавших впереди и сзади собак; машины притормаживали, чтобы не мешать процессии, встречные приветственно махали, а один умник даже распотрошил телефонный справочник и стал бросать эти бумажки с крыши гринтаунской гостиницы, но пока телефонное конфетти опустилось на мостовую, шествие было уже далеко: оставив позади солнце и город, процессия спускалась по склону.

Над притихшим озерным берегом солнце спряталось за тучи, а собравшийся над водой туман перешел в такое широкое и стремительное наступление, что Дуг даже струхнул: можно было подумать, кто-то срезал с осеннего неба тяжелое грозовое облако, чтобы оно, рухнув с высоты, затопило и берег, и город, и стройный ритм духового оркестра.

Процессия остановилась. К пристани двигался невидимый до поры до времени пароход, оглашая берег скорбными гудками туманного горна.

— Не останавливайся, дружок, ступай на причал,— негромко сказал дед.

— Кто быстрей? — Скип припустил вперед.

Но Дуглас не двинулся с места.

Потому что из тумана выплывал, иллюминатор за иллюминатором, сработанный из белого теса корабль: он остановился в дальнем конце пристани и отдал сходни.

— А почему...— Дуглас глядел во все глаза.— Почему корабль без названия?

Все посмотрели в ту сторону — и верно, на борту длинного белого парохода, в носовой части, не оказалось никакой надписи.

— Дело в том, Дуг...

Корабельный гудок протяжно вскрикнул, и толпа зашевелилась, подталкивая Дугласа вперед, по дощатому пирсу, к трапу.

— Ты поднимешься на борт первым, Дуг!

— Играйте, пусть идет под музыку!

И оркестр, вскинув тонну духовых, двести фунтов бубенчиков и цимбал, грянул троекратное «Ведь он — отличный малый». Не успел Дуглас дать команду своим ногам — ать-два, ать-два,— как его внесли на палубу, а по сходням уже сновали туда и обратно матросы, поднимавшие на борт корзины провизии...

Бух!

Это обрушился трап.

Дуглас вскрикнул и заметался.

Ему одному удалось остаться на борту. Друзья и родные теснились на причале, как в западне.

— Эй, постойте!

Трап обрушился не случайно. Кто-то его сорвал.

— Надо держаться! — протяжно закричал Дуглас.

— Ты прав,— негромко сказал откуда-то с причала дедушкин голос,— надо держаться.

Оказалось, причал вовсе не был западней.

Дуглас заморгал.

Это он попал в ловушку на пароходе.

У него вырвался душераздирающий вопль. Пароход загудел. И начал отваливать от пристани. Оркестр играл «Колумбия, жемчужина океана».

— Вот черт, да подождите вы!

— Счастливо, Дуг!

— Постойте!

— В добрый путь, в добрый путь! — дуэтом пропели городские библиотекарши.

— До свидания! — пронеслось по толпе.

Оглядев расставленные на палубе корзины со снедью, Дуглас вспомнил какой-то музей в Чикаго, где он давным-давно видел египетскую гробницу с игрушками и засохшими съестными припасами, погруженными в маленький долбленый челн. В глаза словно бросили пригоршню пороха. Дуглас, как безумный, с воем завертелся на месте.

— Плыви, Дуг, плыви...— Женщины махали белоснежными платочками, а мужчины — соломенными шляпами.

Кто-то поднял маленькую собачонку и принялся размахивать ею в воздухе.

А корабль, разрезая холодную воду, кутался в туман; звуки оркестра затихли, и теперь стоявшую на причале родню было едва видно.

— Погодите! — закричал Дуглас.— Еще не поздно! Дайте им знак развернуться! Вы тоже можете отправиться в путешествие! Да- да, поплывем все вместе!

— Нет, Дуг, ты один,— откликнулся с берега дедушкин голос.— Тебе пора, мой мальчик.

В этот миг до Дугласа дошло, что на борту действительно нет ни души. Обыщи хоть все закутки — ни капитана, ни старпома, ни матросов. Только он один плыл сквозь туман под рокот и пыхтенье мощных двигателей, живущих своей скучной жизнью в недрах машинного отделения.

На ватных ногах он двинулся в сторону носового отсека. Почему-то ему показалось, что можно перегнуться через борт и на ощупь различить еще не высохшие буквы — название судна.

Почему перепутались времена года? Зачем вернулось тепло?

Ответ был прост.

Корабль звался «Прощай, лето».

Тепло вернулось за ним одним.

— Дуг...— таяли голоса.— Ах, счастливо... в добрый путь... простимся?..

— Скип, бабушка, дедушка, Билл, мистер Уайнески, нет-нет- нет, эй, Скип, ау, бабушка, дедушка, спасите!

Но берег уже обезлюдел, пристань растворилась в тумане, процессия вернулась в город, а корабль дал последний гудок, и от этого все внутренности у Дугласа разлетелись на мелкие осколки, которые слезами брызнули из глаз, и тут он разревелся в голос, твердя имена тех, кто остался на берегу, и получилось одно чудовищное, исполинское слово, от которого содрогнулась душа, а сердце облилось кровью и зашлось в сдавленном крике:

— Дедушка-бабушка-скип-билл-мистер-уайнески-помогите!

Тут он сел в постели, весь в холодном поту и в слезах.

Потом решил еще поваляться; слезы затекали в уши, а он содрогался от рыданий, хотя уже чувствовал, что лежит на своей кровати, а ласковый солнечный свет гладит его пальцы, судорожно впившиеся в лоскутное одеяло. Закатная пора принесла в спальню щедрый сноп лимонадных лучей.

Слезы высохли.

Поднявшись с постели, Дуглас подошел к зеркалу, чтобы посмотреть, как выглядит печаль, и увидел: она затуманила лицо и глаза, да так, что вовек не сотрешь. Тогда он потянулся к этому незнакомому лицу в зеркале — и наткнулся на незнакомую руку, от которой веяло холодом.

В кухне пеклись пироги, наполняя весь дом аппетитными вечерними запахами. Дуглас тихонько сошел вниз, понаблюдал, как бабушка вытаскивает из курицы диковинные потроха, задержался у окна, глядя, как Скип карабкается на свое любимое дерево, чтобы заглянуть за горизонт, а потом вразвалочку вышел на крыльцо, но запах пирогов настиг его и там — как нарочно привязался и не отставал ни на шаг.

На крыльце уже стоял кое-кто, решивший выкурить предпоследнюю за этот день трубку.

— Ой, дедушка, ты здесь?!

— А где ж мне быть, Дуг?

— Фу ты. Уф. Ох. Ты никуда не делся. И дом никуда не делся. И город.

— Да ведь и ты вроде никуда не делся.

— Ага! Вот здорово!

Дед покивал, посмотрел в небо, глубоко вздохнул и открыл рот, чтобы заговорить, но Дуглас, охваченный внезапным смятением, выкрикнул:

— Нет, не надо!

— Не надо чего, дружок?

Не надо, ответил про себя Дуг, говорить то, что ты собирался сказать.

Дед выжидал.

Деревья, склонившие к траве свои тени, на глазах окрашивались осенним цветом. Вдалеке последняя газонокосилка сбривала и состригала годы, укладывая их свежими холмиками.

— Дедушка, а правда...

— Ты о чем, Дуг?

Дуглас сглотнул, зажмурился, чтобы спрятаться в темноту, и выпалил:

— А правда, что смерть — это как будто ты один поднимаешься на корабль и уплываешь далеко-далеко, а все твои остаются на берегу?