Средство от привидений - Геннадий Филимонов

Стараясь не шуметь, он осторожно задвинул люк на место. Пусть они его поищут. У них еще вся ночь впереди. Правда, ему тоже было некуда деться. Двери в интернат закрыты до утра. Если же он будет стучаться, то Шерхебель точно узнает, что в подвале был он, и тогда о Греции нельзя будет и мечтать.

Нет, в интернат возвращаться нельзя. Днем еще можно проскочить незаметно, но сейчас ночь. Куда бы спрятаться хотя бы до утра?

За забором послышался лязг колес заходящего на круг трамвая. Сашка быстро перелез через забор и спрятался за деревом. Трамвай развернулся и, не открывая дверей, поехал обратно. Скорость он еще не успел набрать, и Сашка легко вскочил на железную лестницу, прикрепленную сзади к вагону.

Наверное, это был последний трамвай, потому что пассажиров уже не осталось, и он провез Сашку без остановок почти до самого центра. Отсюда уже легко добраться до Арбата, и Сашка отправился туда пешком. Там ведь и ночью не прекращается жизнь, гуляют люди, так что не соскучишься.

В переходе около кинотеатра «Художественный» он действительно обнаружил довольно большую группу людей. Сначала он не понял, для чего они там собрались, но тут услышал гитарный перебор и совершенно необычный голос.

Протиснувшись сквозь толпу, Сашка увидел внешне ничем не примечательного человека. Рост ниже среднего, темные волосы, без конца падавшие ему на чуть раскосые глаза, которые выдавали его восточное происхождение.

Но не внешность его была главным. Голос — вот что прямо-таки завораживало слушателей. Необычайно широкого диапазона, он то взлетал вверх, то падал в самые низы, и во всем этом не было ни капли фальши. Он был словно насыщен какой-то яростной энергией до предела.

— Я не ведал огней, я сидел на цепи,Только ветер коней разгонял по степи, —

пел он, и сразу возникало полное ощущение терпкой южной ночи, степного простора и дрожащей земли под копытами бесчисленных конских табунов.

По монгольской степи в Новгородский пределХохот старой цепи злой стрелой пролетел.

Человек пел, глядя в какие-то ему одному известные дали, и вкладывал в каждое слово столько внутренней силы, что у Сашки просто мурашки побежали по коже. Он простоял, не сходя с места, до самого конца песни.

— А Мурку можешь? — раздался поверх голов чей-то пьяный голос.

— Могу, Петька, могу, — улыбнулся человек и провел пальцами по струнам.

Сашка тоже знал Мурку. Он встал поближе к гитаре, развернулся лицом к слушателям и с первым же аккордом запел.

Толпа от неожиданности захохотала, но Сашка нисколько не стушевался, а, наоборот, запел еще громче.

Припев они пели уже вдвоем, а потом, отдав гитару, пошли вместе по Суворовскому бульвару. Оказывается, в переходе обычно играет совсем другой человек, а Толян, так, оказывается, звали нового знакомого Сашки, просто попросил у него гитару на пять минут.

Толян рассказал Сашке, что приехал в Москву из Владивостока, где работал в театре актером и переиграл кучу главных ролей.

А сейчас он пробует устроиться в театр здесь, а пока работает дворником, подметает улицы.

— Да ты в переходе себе сколько хочешь денег можешь заработать, — не удержался Сашка. — Вон тебе сколько за одну песню набросали.

— А у меня гитары своей нет, — вздохнул Толян. — И я не за деньги работаю, а за крышу над головой.

Они уже сворачивали на Малую Бронную. Толян внимательно посмотрел на Сашку и спросил:

— А ты сам-то где живешь? Метро уже не работает.

— Рядом, — беспечно махнул рукой Сашка. — Мне метро и не нужно.

— А родители?

— Спят давно. А я всегда гуляю перед сном.

Толян остановился и протянул Сашке руку.

— Тогда счастливо гулять дальше. А я уже дома.

Сашка растерялся.

— Как уже дома? Мы же на перекрестке стоим.

— Дойду сам. Мне с болтунами не по пути.

— А почему это я болтун? — решил на всякий случай обидеться Сашка.

— Что ты мне врешь — это видно сразу. А почему врешь — этого я не знаю, да и не очень хочу знать. Пока.

Толян хлопнул Сашку по плечу и быстро зашагал в глубь квартала.

— Стой! — закричал Сашка. — Подожди.

Он догнал Толяна и схватил его за рукав рубашки.

— Да, соврал я, соврал! Я сбежал из детдома и мне негде ночевать. Вот ты и услышал свою правду, если она тебе нужна. Испугался, что я к тебе ночевать буду проситься? Да нужно мне очень. Я в любом подъезде переночую. Я просто песни люблю!

И он резко повернулся, чтобы уйти, но Толян положил ему руку на плечо.

— Стой. Ладно, не обижайся. Прости меня, я же не со зла. Просто решил сдуру тебя повоспитывать. Пойдем, переночуешь у меня, а завтра что-нибудь придумаем.

— А как ты догадался, что я вру? — немного успокоившись, спросил Сашка.

— По глазам. Я же сам такой недавно был. Глаза у тебя какие-то бездомные.

— Бездонные? — не расслышал Сашка.

— Это ты хорошо сказал, — засмеялся Толян. — Бездонные, бескрышные, бесстенные, в общем, не ограниченные замкнутым пространством, а вмещающие в себя весь мир. Хорошо я сказал?

— Хорошо, — согласился Сашка. — А песню ты про кого пел?

— Про Чингисхана. Он ведь тоже был бесстенный и бескрышный, дитя степей. Кстати, мой дальний родственник. Правда, о-очень дальний, — протянул Толян, а затем сказал официальным голосом: — Песня основана на реальных фактах его биографии, — и строго посмотрел на Сашку.

— Сам сочинил? — улыбнулся тот.

— Сам, — ответил Толян, и они, довольные друг другом, захохотали.

Неподалеку от Палашевского рынка они свернули во двор и остановились перед старым трехэтажным домом, имеющим явно нежилой вид. На окнах не было ни штор, ни занавесок, а через второй этаж проходила широкая трещина.

— Вот здесь я и живу, — показал Толян на второй этаж. — В любой момент эти стены могут обрушиться, поэтому каждый день, который я живу на свете, я считаю подаренным судьбой. А для чего подаренным — пытаюсь разгадать. Ну, а как ты — будешь испытывать судьбу?

— Тоже мне испытание, — усмехнулся Сашка и вошел в подъезд.

Дверь в квартиру Толяна была обита жестью и казалась наглухо заколоченной. Но Толян спокойно вытащил пальцами два огромных гвоздя и дверь легко открылась.

— Прошу, — пригласил он Сашку. — Только не споткнись.

Весь пол был засыпан книгами, альбомами, справочниками, тетрадками.

— Здесь раньше художник жил, — объяснил Толян. — Уехал на Запад, а все это хозяйство бросил. Так что сегодня ты будешь спать на книгах.

На книгах, так на книгах.

Сашка вдруг почувствовал, что он страшно хочет спать. Он огляделся. В правом углу огромной комнаты, у окна, на подставках из книг стояла половинка дивана, на которой, вероятно, и спал Толян. Рядом располагался низенький стол, сооруженный из боковой стенки шкафа, положенной на деревянный ящик. На столе лежала недочитанная книга, чайник и открытая пачка печенья.

— Чай будешь? — спросил Толян.

— Нет, — категорически отказался Сашка. — Лучше завтра. Спать охота — сил никаких нет.

Толян расчистил противоположный угол комнаты от книг, сложил в четыре стопочки чье-то собрание сочинений в черных обложках и положил на них стенку от шкафа. Затем бросил на нее пару телогреек и жестом предложил Сашке ложиться спать.

— Постель готова, сударь. Отрубаемся.

Сашка лег на одну телогрейку, укрылся другой и почти сразу провалился в глубокий сон.

Свет они не зажигали. В комнате было светло от уличных фонарей. Толян, стараясь не шуметь, вскипятил чайник, выкурил сигарету, глядя в окно, и только потом лег спать. Завтрашний день обещал принести что-то новое…

Глава IV

В тот день начался для Тоника странно. Необычным было уже само пробуждение. Он проснулся внезапно, в один момент, от чувства беспричинной радости. Щенячий восторг — иронизируя, назвал бы он свое состояние раньше, но сегодня к нему примешивалось что-то еще. У него было чувство, что он как будто на сцене или на фотографии в рамочке. И словно кто-то этой фотографией любуется. Наверное, так себя чувствовал по утрам Аполлон.

Тоник вскочил с кровати и подбежал к зеркалу. Нет, до Аполлона ему еще далеко. Нужно подкачать бицепсы, а особенно трицепсы, пресс еще слабоват. Но зато у него сильная спина и резкий удар левой.

Тоник провел молниеносную серию ударов, а затем повернулся к зеркалу спиной, разглядывая уже хорошо сформировавшиеся крылышки — так они с отцом называли широчайшие мышцы спины. И удар у него что надо. А это самое главное для каратеки, ведь искусство ухода от нападений, так называемый танец юного Шивы, он освоил с помощью отца еще в далеком детстве.

А становиться качком с дутыми мышцами ему никогда не хотелось, потому что у качков сила никогда не соответствует мышечной массе, а реакция нулевая. К тому же в уличной драке всегда стараются первым выключить самого мощного на вид противника, да еще каким-нибудь подлым ударом сзади по голове.