Львиное Сердце - Бен Кейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На время воспоминания помогли. Я сидел, прислонившись к стене, закутавшись в одеяло, и представлял, как сильные руки отца, мозолистые, со сломанными ногтями, но при этом нежные, показывают, как держать меч. Мать, наморщив от усердия лоб, учит мою младшую сестру вышиванию. Жаворонок курлычет над Шлиаб-Феа жарким летним днем. Доносится соблазнительный запах макрели, пойманной в бухте и обжаренной в масле, или хлеба, только что вынутого из печи. Мужчины и женщины пляшут вокруг больших костров в самую короткую ночь года. Мы называем этот праздник Бельтайн, англичанам он известен как Белтейн. Зимние ночи у очага, когда снаружи лютует буря, а бард плетет рассказ о любви и предательстве, о вражде и дружбе, войне и смерти. Мое имя, Фердия, взято из «Тайн», саги, которую пересказывают у ирландских очагов вот уже тысячу лет и более. Самое близкое, что удастся произнести англичанину, это «Тойн».
Жизни я толком не видел. Кладовая воспоминаний истощилась очень быстро. Я вновь пытался оживить их, но тяжесть положения, в котором я оказался, была слишком сильна. Забыв на время о мужском достоинстве, я проливал горькие слезы, проклиная про себя несправедливость, чьей жертвой стал. Я пытался взывать к Богу, но он молчал. Печаль сменилась яростью. Не думая о том, слышит кто-нибудь или нет, я молотил в дверь, пока не разбил кулаки в кровь. Никто не отозвался, никто не пришел. Похоже, мне предстояло умереть здесь. Усталость и отчаяние овладели мной, я осел на пол. Вскоре, вопреки холоду и ноющему сердцу, я провалился в сон.
Проснулся я рывком, когда услышал скрежещущий звук. Успев, пока засов сдвигали, подняться, я отполз подальше от двери. Под ложечкой сосало: прошло три часа с тех пор, как я покончил с обедом. Сапоги-Кулаки вернулся, решил я. К своему удивлению, я ощутил, что мои кулаки сжимаются. В голове проносились видения. Его уродливое лицо, перекошенное от страха. Мои удары, от которых его нос расквашивается, как переспелая слива. Крики, мольбы и мольбы о пощаде, наполняющие темницу. Не мою – его.
Дверь открылась. На пол брызнул свет факела.
Я набрал воздуха в грудь. Сапоги-Кулаки предстоит удивиться, как никогда в жизни. Если каким-то чудом моя атака удастся, постоянно сопровождающие рыцаря воины, скорее всего, оборвут ее при помощи клинка. Если я не справлюсь, меня ждет трепка, с которой прежние не сравнятся. В первом случае я стану покойником, во втором – калекой.
Но мне было все равно.
– Милости просим, Фиц-Алдельм, – прохрипел я.
Я расставил ноги так, как учил отец, и вскинул руки.
– Фердия О Кахойн? – пропищал кто-то.
Я растерялся. В дверном проеме виднелись два крошечных силуэта, один пониже, другой повыше, а за ними третий, совсем крупный.
– Да, – отозвался я.
– Видишь, Гилберт? Я ничего не придумала, – воскликнул голосок по-ирландски.
Я с удивлением понял, что он принадлежит Изабелле.
Высокая фигура зашевелилась и произнесла что-то на французском. Говорил мужчина, и ему явно не хотелось находиться здесь.
Изабелла резко оборвала его.
– С тобой жестоко обращались, Руфус, – сказала она мне.
– Руфус? – вмешался Гилберт, нетерпеливый, как все дети. – Ты ведь говорила, что его зовут Фердия.
– У меня рыжие волосы, – пояснил я. – Кое-кто называет меня Руфусом.
– Мне нравится это имя, – сказал Гилберт.
– Цыц! – осадила его Изабелла. – Руфус, я пыталась освободить тебя, но стражники не хотят слушать. Когда моя мать узнает о случившемся, она придет в ярость.
Ифа еще не вернулась, подумал я. Недавно ожившие надежды развеялись.
– Где она?
– Где-то на побережье, навещает замки моего младшего братишки.
– У меня в Уэльсе их десятка два, – заявил Гилберт с мальчишеской гордостью. – И еще больше в Англии и в Ирландии.
– Это много, – сказал я, подумав о крошечной отцовской крепости, которая никогда не станет моей из-за наличия старших братьев. Странное дело: Изабелла находилась в таком же положении. Будучи старшей из двоих детей, она не могла унаследовать земли де Клеров, так как у сыновей есть преимущество над дочерями. Я отвесил Гилберту полупоклон. – Так вы, значит, лорд Пемброкский?
– Да, это я.
– Для меня честь познакомиться с вами, милорд.
Гилберт повернулся к Изабелле.
– Так кто он такой? – спросил он.
– Я же говорила! Ирландский дворянин, присланный в Стригуил в качестве заложника, и его не подобает держать под замком.
– А кто такой заложник?
Они совсем еще маленькие, подумалось мне. Изабелле лет шесть, а Гилберту всего три или четыре. Чудо, что эта парочка вообще добралась до меня. Дать мне свободу – выше их сил.
– Тише, Гилберт, – цыкнула Изабелла. – Дай мне подумать.
– Когда вернется ваша мать? – спросил я.
– Дня через два-три.
Такой срок – не вечность, но я содрогался при мысли о том, что предпримет Сапоги-Кулаки, узнав о моих юных посетителях.
– Майордому известно, что я здесь? – задал я вопрос. – Или кому-нибудь из здешних рыцарей?
Сопровождавший детей мужчина снова обратился к Изабелле, говоря по-прежнему уважительно, но более настойчиво.
Девочка топнула ножкой.
– Я не могу здесь оставаться, Фердия. И не могу освободить тебя… Мне жаль.
В ее голосе звучала горечь.
– В этом нет вашей вины, госпожа, – сказал я так беспечно, как только мог.
– Ты проголодался?
– Жуть как.
– Тебе пришлют еды. И вина.
Она ушла, таща за руку Гилберта, а стражник стал снова запирать меня.
– А как Фиц-Алдельм, госпожа? – не смог удержаться я.
Дверь с грохотом закрылась, засов задвинулся со скрежетом.
– Он не придет прежде, чем вернется моя мать, – донеслось из-за бревен. – Обещаю.
Под покровом тьмы с моих уст сорвался вздох облегчения.
Вышло так, что мое заточение продлилось еще один день и одну ночь. К счастью, Сапоги-Кулаки за это время не объявлялся. В последнее утро, очнувшись от некрепкого сна, я вышагивал по камере, пытаясь не думать о холоде и пустом животе. Изабелла сдержала слово, но луковая похлебка, а также жаркое из оленины и свежий хлеб, которые мне принесли, давно были съедены. Я уже вылизал деревянные плошки дочиста и собирался заняться этим снова, но тут мое внимание привлекли доносившиеся со двора звуки.
Голоса людей, стук лошадиных копыт. Даже через толстые стены ощущалось возбуждение. Приехал кто-то важный. Я стал молиться, чего не делал много дней. Господи, прошу тебя, пусть это будет Ифа!
Бог ответил раньше, чем я надеялся.
Пришли несколько воинов, отперли дверь камеры и вывели меня во двор. Меня никто не тащил, я сам вышел, щурясь, на яркий солнечный свет. Со спутанными волосами, вонючий, в грязной одежде, я,
