Мертвая зона. Города-призраки. Записки Сталкера - Дмитрий Васильев

– Витька!!! – заорала я дурным голосом и кинулась вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь и сталкиваясь со светящимися зловещим голубым светом деревьями.

Витька выскочил из полумрака, обнял.

– Тихо, тихо, – забормотал он, поглаживая меня по спине. – Я здесь, все хорошо.

– Без паники! – поддержал Витьку подошедший Шинкаренко. – Больная, примите лекарство!

Мне тут же был вручен стаканчик с «лекарством» – уже ставшие привычными сто граммов «фронтовых». Поклацивая зубами от медленно отступающего страха, я послушно выпила содержимое. Холод из сердца начал постепенно уходить.

– Что… Что это было? – еще пару раз вздрогнув, поинтересовалась я у Шинкаренко.

– Зона, – уже привычно пожал плечами проводник. – Здесь всегда так. Голоса слышала?

– Шепот. Как будто много людей шепчутся… о чем-то страшном.

– Шепот еще ничего, – утешил меня Шинкаренко. – Голоса хуже…

– Хуже не бывает! – убежденно возразила я.

– Какого черта ты ее послал всякие голоса слушать?! – заорал на Шинкаренко Витька. – Что за забавы кретинские?!

– Не кричи, – флегматично отмахнулся наш проводник. – Здесь этого не любят. Послал, чтобы вы поняли, почувствовали Зону. Чтобы сердцем потом материалы свои писали, а не башкой, чтобы болела у вас душа! А то приезжают тут всякие, пройдутся по тропиночке в самом «чистом» месте, а потом едут домой и пишут всякие ужасы: ах, Чернобыль, ах, мутанты, ужасы-кошмары, страсти-мордасти!.. А сами ничего, кроме трех деревьев и двух полянок, не видели…

– А тебе не без разницы, что люди пишут? – остывая, поинтересовался Витька.

– Мне не без разницы, – покачал головой Шинкаренко. – Это моя земля. Моя, понимаешь? И она болеет… Я хочу, чтобы про нее правду написали! Чтобы ей посочувствовали! Чтобы пожалели…

Лицо его в голубоватом свете Рыжего леса стало совершенно белым, а в глазах заплескалась какая-то смертная тоска. Может быть, это было глупо – так любить зараженную радиацией, мертвую землю, землю, на которую еще много десятков лет не смогут вернуться люди. Но он любил, и ему было больно…

В общем, мы помирились, потихоньку поехали обратно в Припять и легли спать.

День второй

К часу ночи 26 апреля 1986 года мощность реактора удалось стабилизировать на уровне 200 МВт тепловых. Отравление реактора продуктами распада продолжалось, но дальше поднимать мощность уже было нельзя из-за малого оперативного запаса реактивности (количества опущенных в активную зону стержней-поглотителей), он к тому моменту и так уже был намного ниже регламентного. По отчету СССР в МАГАТЭ, запас реактивности составлял 6–8 стержней. По свидетельству уже умирающего в клинике Топтунова – 18. А для реактора типа РБМК минимальный запас реактивности должен составлять 30 стержней. Реактор стал практически неуправляемым из-за того, что Топтунов, выходя из «йодной ямы», извлек стержни так называемого «неприкосновенного запаса». И способность реактора к разгону превысила способность имеющихся защит заглушить аппарат.

Реактор находился в неуправляемом состоянии и был взрывоопасен. Это означало, что нажатие кнопки АЗ (аварийной защиты) приведет к неуправляемому фатальному разгону. Воздействовать на реактивность было нечем. Тем не менее испытания продолжались.

До взрыва оставалось 24 минуты.

В 1 час 07 минут была совершена очередная трагическая ошибка – к шести работавшим главным циркуляционным насосам (ГЦН) дополнительно было включено еще по одному насосу.

Гидравлическое сопротивление активной зоны напрямую зависит от мощности реактора. А поскольку мощность реактора была мала, гидравлическое сопротивление активной зоны тоже было низкое. В работе же находились все 8 насосов, суммарный расход воды через реактор возрос до 60 тысяч кубических метров в час при норме 45 тысяч, что является грубым нарушением регламента эксплуатации. При таком режиме насосы могут сорвать подачу, возможно возникновение вибрации трубопроводов из-за вскипания воды с сильными гидроударами.

Старший инженер управления реактором Топтунов и начальник смены блока Акимов пытались вручную поддерживать параметры реактора, однако в полной мере сделать это не смогли. Чтобы избежать остановки реактора в таких условиях, А. Акимов с согласия А. С. Дятлова приказал заблокировать сигналы аварийной защиты.

Можно ли еще было избежать катастрофы? Несмотря на все совершенные ошибки, можно. Нужно только было подключить к реактору систему аварийного охлаждения и вручную приступить к постепенному снижению мощности реактора вплоть до его полной остановки. И ни в коем случае нельзя было нажимать кнопку АЗ-5 – аварийную защиту! Именно эта кнопка «бросает» в активную зону поднятые вверх стержни-поглотители, что, по идее, должно «гасить» опасные процессы. Но дело в том, что при высоте активной зоны, равной 7 метрам, поглощающая часть стержня имела длину 5 метров, а ниже и выше находились метровой длины полые участки. Окончание же поглощающего стержня, уходящее при полном погружении ниже активной зоны, заполнено графитом. При такой конструкции стержни регулирования входят в активную зону реактора вначале нижним, графитовым, концом, затем в зону попадает пустотелый метровый участок и только после этого поглощающая часть. Всего на чернобыльском четвертом энергоблоке 211 поглощающих стержней. По свидетельству Топтунова, наверху находились 193 стержня. Одновременное введение такого количества стержней в активную зону дает в первый момент положительный всплеск реактивности, поскольку в зону вначале входят графитовые части и полые участки метровой длины. Всплеск реактивности при стабильном, управляемом реакторе не страшен, однако при неблагоприятных факторах этот момент может стать роковым, так как «потянет» за собой совершенно уже неуправляемый разгон реактора.

Работавшие в ту ночь на станции операторы обязаны были знать об этом. Но знали ли? Наверное, нет. Иначе аварии бы не случилось.

В 1 час 22 минуты 30 секунд СИУр Леонид Топтунов, взглянув в распечатки программы быстрой оценки запаса реактивности, увидел, что необходимо немедленно останавливать реактор. Некоторое время он колебался. Бывали в его практике случаи, когда вычислительная машина врала. Затем Топтунов доложил обстановку Акимову и Дятлову. Но все операторы, кроме Топтунова и Акимова, которых все же смутили данные вычислительной машины, были спокойны и уверены в своих действиях. Спокоен был и Дятлов. Он прохаживался по помещению блочного щита управления и поторапливал ребят: «Веселей, парни! Еще две-три минуты, и все будет кончено!»

Как в воду глядел. До взрыва оставалось полторы минуты…

На следующий день после прогулки по Рыжему лесу я проснулась рано. Умылась, заварила себе в чашке крепкий кофе и вышла на улицу. Солнце еще не взошло, и в утреннем полумраке город казался совершенно нереальным, каким-то призрачным. Нет, не зря американские журналисты прозвали Припять «город-призрак»! Дело не только в том, что он – совершенно пустой, он – именно призрачный… это трудно объяснить словами. Над головой неожиданно что-то щелкнуло и натужно захрипело. Я подпрыгнула от неожиданности, расплескав на асфальт почти полчашки кофе, и стала озираться по сторонам. Вокруг, разумеется, никого не было. Несколько секунд было тихо, потом в ветвях ближайшего дерева снова зашуршало, хрустнуло, и бодрый голос изрек:

– Доброе утро! В эфире киевское радио!

И грохнула разудалая музыка.

– Нормально! – похвалила я вслух киевское радио. – Очень впечатляет…

Действительно впечатляло: над пустым, мертвым городом гремело неунывающее «Ты ж мене пiдманула, ты ж мене пiдвела», хоть в пляс пускайся. Я огляделась вокруг. На газоне неподалеку росли какие-то невероятные мухоморы – шляпка каждого из них вполне могла укрыть человека от дождя в ненастный день. У елочек напротив дома часть ветвей почему-то были явно сосновыми – и форма, и цвет другие. А через дорогу прыгал кузнечик с мою ладонь величиной.

– Ну что, бедолага, – посочувствовала я насекомому-переростку, – тяжело прыгать с такими габаритами?

– Мысли вслух?.. – раздалось за моей спиной. Володя Шинкаренко, бодрый и выспавшийся, вышел на порог покурить.

– Они – мутанты? – поинтересовалась я у нашего проводника.

– Кто мутанты? – удивился Володя. – Вроде здесь только мы с тобой…

– Ну вон, – я махнула рукой. – Мухоморы эти здоровенные, кузнечик с котенка величиной. Да елки почему такие странные? На них же половина ветвей – сосновые! Это мутация?

– А-а-а, – проследил за моим взглядом Шинкаренко. – Слушай, никогда не задумывался об этом. Вроде после аварии действительно все стало большим каким-то. И странным немного.

Он походил вокруг мухоморов, потрогал сосново-еловые ветки.

– Бес его знает, Маш. Может, и раньше такое встречалось, а мы просто внимания не обращали?