Дети проходных дворов - Руслан Белянцев

Очнувшись от созерцания наших прелестных девочек, мы с парнями начинаем передвигать парты под стенку, чтобы очистить центр класса.

— Ну, что вы тут, всё у вас нормально? — загладывает к нам наша классная.

— Да, все хорошо, Ирина Васильевна.

— Ну, я вам тогда не мешаю, если что, я в учительской. — она понимающе оставляет нас одних, без присмотра "взрослых".

Свет гаснет, и кто-то вставляет в магнитофон кассету с дискотечными хитами. Первым гремит суперхит от "Ласкового мая" — "Закат окончил теплый летний вечер,

Остановился на краю земли…"

Девчонки с приглушенным визгом, еще немного стесняясь, начинают пританцовывать к центру кабинета. Парни, то есть мы, по-бараньи кучкуемся под стенкой и, перекрикивая музыку, начинаем куражиться друг перед другом, показывая свое полное безразличие к такому позорному делу как танцы. Однако, судя по нашим притопывающим ногам и качающимся в такт песне головам, понятно, что это всё ширма собственной незрелости и стеснительности.

Через пару танцевальных хитов звучит медляк. Девушки расходятся под противоположную стенку и задумчиво ждут, что их позовут на танец. Парни стоят как вкопанные. Медляк звучит и никто не танцует. Становится неловко от этой глупой заминки. Я, с чувством будто несу на спине пудовый мешок, начинаю свой путь от одной стены к другой. Девочки напрягаются, замолкают и начинают гадать, кому же из них повезет быть первой приглашенной, получить статус популярной девушки. Я, конечно же, подхожу к Кире. Деревянной рукой беру ее ладонь и веду к центру класса. Тут же к Анке бросается Саня и потом все до одного парни кидаются хватать девчонок, чтобы успеть выбрать "кого получше".

Я обеими руками обнимаю Киру за талию и прижимаюсь к ней ближе, ища в ней точку опоры для своих неумелых телодвижений. Меня постоянно донимает мысль о том, что ее небольшие грудки упираются в мое тело. И я чувствую это через свитер. Потом я начинаю думать, как бы у меня не вышло чего, что может почувствовать бедрами Кира. Даже немного отстраняюсь от нее.

— А ты неплохо танцуешь. — замечает она.

— Да? Странно, вообще-то я не умею. — скромно буркнул я. Но мне приятно, что она так сказала. — Ой, я кажется тебе на ногу наступил.

— Ничего, бывает. — улыбнулась Кира.

В какой-то момент ее щека прижимается к моей. И я касаюсь невзначай ее кожу губами. Она не отстраняется. Ей тоже интересна эта ситуация. Меня обволакивает приятный запах ее волос.

Музыка оканчивается. Я горю огнем. Молча провожаю Киру к месту, где она стояла до танца. Остальная часть дискотеки проходит более раскованно. Парни пританцовывают рядом с девчонками. Всем весело и неловкость почти исчезает. Нам всем здорово от этой нашей затеи, в виде дискотеки, которая служит формальным поводом первых межполовых отношений. Мы впервые заинтересованы девочками, а они парнями после долгих детских лет взаимного игнорирования и непонимания.

Звучит последняя песня и это, естественно, медляк. Киру пытается пригласить на танец крупный парень Игорёня, но я нагло прошу его извинить нас и увожу Киру у Игорёни из под носа. Он с растерянной улыбкой округляет глаза и остается стоять на месте. Он был добрым парнем.

После наведения порядка в кабинете, мы вываливаемся шумно на улицу и идем провожать девчонок. Все разбиваются на несколько небольших компаний. Я иду вместе с Саней провожать Киру и Анку до остановки.

Подходит автобус девчонок и они, разгоряченные, неожиданно целуют нас в щеки на прощание. Я готов сплясать джигу от этого неожиданного знака внимания с их стороны. Саня тоже расцвел всеми возможными цветениями и, наверное, моя улыбка так же глупа, как и его, растянутая от уха до уха. Над улыбкой сияют бессмысленные ошарашенные счастьем глаза. Мне кажется, что это так по взрослому прощаться вот так поцелуями. Хорошо бы завести такую традицию на каждый день.

На двух спаренных уроках геометрии, я тайком поглядывал на профиль Киры, в надежде хоть, что-то прочесть в ее лице, посвященное мне. Ничего не прочел. Она смотрела на доску, в тетрадь, опять на доску и изредка тихо перекидывалась смешками с Анкой, которой было скучно, и та всё время пыталась скрасить урок своей болтовнёй. "Странные существа эти девочки" — подумал я тогда впервые. Впоследствии подобная мысль станет периодически посещать меня, адресованная разным иным персонажам женского пола.

— Так здорово прошла дискотека, а теперь даже не взглянула. — брякнул я сам себе мысленно.

Лошадь продолжала вещать о ромбах и каких-то диагоналях, в которых я мало, что понимал и не особо к этому стремился. Я все больше переставал следить за происходящим на уроке и слышал, как уже Херувимы кружат над люстрами кабинета математики и садятся почивать на рамы портретов великих ученых.

— Повтори. Повтори, то, что я говорила! — услышал я.

— Ты совсем оглох? — Лошадь подошла ко мне вплотную и пристально смотрела мне в глаза.

Я выпал из своей романтической задумчивости и вернулся в реальность происходящего. Херувимы юркнули в закрытые окна, сладкие голоса небесной капеллы оборвались, и на меня навалился серый будничный день. И не просто навалился, а материализовался уроком геометрии. Хуже геометрии, как предмет, могла быть только химия. Химию я понимал лишь, пока мы изучали таблицу Менделеева, валентности и кислоты. Когда же пошли задачи, формулы и прочие тонкости этой науки, я понял, что не понимаю вообще ничего. И если над геометрией можно было посидеть и разобраться, то химия с каждой новой темой становилась от меня всё дальше и дальше. Вскоре она превратилась в предмет, который был для меня полнейшим мраком. Но химички в нашей школе были добрейшими существами. Это делало их уроки несказанно приятней, чем уроки математики. Химички понимали, что к таким "гениям" химической науки, как я цепляться с просьбой выходить к доске, было делом бесполезным и даже малопонятным для окружающих, поэтому они ни меня, ни мне подобных не трогали, давали нам спокойно списывать и ставили наши "заслуженные" трояки.

— Мы говорили о диагоналях ромба. — ответил я на вопрос математички.

— А что мы о них говорили?

— Эм… их две.

— Потрясающе, спасибо, ты запомнил хотя бы это! — Лошадь осталась, даже, довольна моим ответом.

— Прошу тогда к доске. Будем решать задачу по сегодняшней теме.

Доска и я возле нее это вещи плохо сочетающиеся. Вызвать меня к доске это тоже самое, что публично расписаться в собственной безвкусице. Но нашу математичку этот факт не пугал, и мне пришлось плестись с унылым лицом к доске, вытирать ее и записывать условия задачи.

— Ничего, пять минут позора и все закончится. — подбадривал я сам себя.

— Смотрим на нашу формулу, — обращалась к аудитории Лошадь — Что у нас в данной задаче А?

Я даже сумел ответить на этот ее вопрос, математичка удивилась и даже улыбнулась мне.

— Чтобы высчитать одну из сторон, зная диагональ… — дальше она углубилась в непонятные для меня термины.

Задачу в итоге совместными усилиями решили. Мне вкатали в журнал "четверку". Но Лошадь предупредила, что это аванс, а заработал я только на "трояк", и она делает мне скидку на то, что тема задачи была новой.

— Пять минут позора и все нормально. — повторил я, радуясь тому, что мое мучение у доски закончилось и теперь меня вызовут на геометрии не раньше, чем через недели три-четыре.

— Что у нас там следующее? — поплелись мы после звонка к расписанию уроков.

— Обана! Физра! Разгрузка для мозгов! — обрадовались мы.

Физкультуру мы любили. Вернее, любило подавляющее большинство моих одноклассников, включая меня самого. Я отлично подтягивался на турнике, резво отжимался на брусьях и вполне сносно бегал.

Физкультурники у нас менялись каждые пару лет. В этом году у нас вел занятия мужчина средних лет, с кучерявой подернутой сединой шевелюрой и стальными маленькими глазами. Все звали его Шнурком. История его клички канула в недра истории, и те озорники, которые его этим прозвищем одарили, уже давно отгуляли свой выпускной. Подозреваю, они отгуляли его еще до того, как я протоптал дорогу в первый класс с букетом нарциссов.

Шнурок был грубым и крикливым мужиком. Мы его напрягали своим присутствием. Каждый раз у него был такой вид, будто он смертельно устал, хочет сидеть в кресле-качалке у себя на даче, при этом курить и выпивать из круглой коньячной рюмки. Вместо всего этого он стоял перед строем из полутора десятка подрастающих остолопов, глядящих на него своими бестолковыми и глумливыми глазами. Зная, что мы его за глаза зовем только по прозвищу, всем нам в отместку он придумал клички. Я у него был Бледнолицым, за отсутствие румянца на лице, Саня был Комаром, за худобу и подвижность, Игорёня назывался Пончиком, понятно за что, Димон — Патлатым, Серый — Возным, из-за фамилии созвучной этому прозвищу. Я удивлялся изобретательности Шнурка на выдумывание для нас кличек, еще больше я удивлялся его способности все эти клички запоминать.