Стожары - Алексей Мусатов

Но пропустить ледоход было никак нельзя.

Санька вступил в переговоры с Петькой Девяткиным, и тот, выговорив полкарандаша, согласился на время уступить ему свое место у окна.

Начался последний урок.

Неожиданно за стеной как будто треснуло стекло. Звук был отдаленный, слабый, но настороженное ухо мальчика отлично уловило его. Санька припал к окну. Река еще была недвижима, спокойна, но вот по бурому панцирю льда прошли извилистые трещины, показались разводья, хлынула, бурля и пенясь, вода, и вся река дрогнула, зашевелилась и неторопливо, словно пробуя силы перед дальней и нелегкой дорогой, пришла в движение.

И тогда весь класс услышал радостное восклицание:

— Пошло! Идет!

— В чем дело, Коншаков? — подняла глаза преподавательница математики. — Почему ты опять перебрался к окну?

— Лед тронулся, Надежда Петровна! — пояснила Маша и с завистью посмотрела на Саньку. Всегда он первый замечает ледоход! Но это просто потому, что у него такое счастливое место, у самого окна.

Надежда Петровна надела на нос очки, подошла к окну и посмотрела на реку.

— Действительно, — согласилась она. — Ну что ж, время, закон природы. — И, вернувшись к своему столу, обычным глуховатым голосом Надежда Петровна предложила Саньке вновь сесть на заднюю парту.

Санька вздохнул, поменялся с Петькой местами и невольно вспомнил Андрея Иваныча.

Андрей Иваныч был строгий учитель, но всегда, когда начинался ледоход, он сам отковыривал замазку у окна, распахивал рамы и вместе с ребятами долго смотрел на реку.

«Отыгралась зима-хозяйка! Теперь нашу тишайшую Стожарку не остановишь — до моря добежит», — говорил он и глубоко вдыхал весенний воздух.

А ветер с реки врывался в класс, листал страницы учебников, парусом надувал географическую карту, и ученикам казалось, что синие реки и озера на ней так же оживали и начинали двигаться, как их маленькая река Стожарка за окнами.

И даже у старенького заячьего чучела, что всю зиму прожило в шкафу, шевелились уши и взъерошивалась шерстка, словно заяц собирался выпрыгнуть из класса на улицу и бежать без оглядки до первой пригретой солнцем проталины.

Долго тянулся в этот день последний урок.

Санька даже подумал, что школьная сторожиха тоже загляделась на ледоход и совсем забыла следить за часами.

Наконец прозвенел звонок.

«На реке идет лед, — казалось, говорил он Саньке, — вода рвет и мечет, выходит из берегов, а ты все еще сидишь в классе и решаешь задачки. Разве это в твоих привычках — пропускать такие события, как ледоход или половодье, дождь с градом или первый снег, бурелом в лесу или пожар в селе!»

Санька на ходу засунул книжки в сумку от противогаза, заменявшую ему школьный ранец, выбежал на крыльцо и прислушался. Глухо и деловито шумела вскрывшаяся река.

Она разрезала пополам большое село Торбеево, на краю которого стояла школа, потом, причудливо петляя, вырывалась в луга и поля, пересекала редкое мелколесье и, тесно прижимаясь к обрывистому берегу, подходила к Стожарам.

Вскоре на школьном крыльце собрались все стожаровские ученики. Завязался спор, каким путем идти домой: через узкий дощатый настил, по которому ходили в школу всю зиму, или окружной дорогой, через мост.

Алеша Семушкин, юркий, как вьюн, рассудительно заметил, что дощатый настил через реку, наверное, уже снесло ледоходом и идти надо большаком, через мост.

Петька Девяткин в душе согласился с Семушкиным, но на всякий случай посмотрел на Саньку. Кто знает, что тому взбредет в голову!

Хотя Девяткин считал себя первым Санькиным другом и любил по всякому поводу повторять: «Мы с Коншаком», но Санька редко считался с его мнением.

Когда отца Девяткина взяли в армию, Петька почувствовал себя совсем взрослым.

Бегать босиком он уже считал ниже своего достоинства и в любую погоду носил тяжелые охотничьи отцовские сапоги, хотя они и доставляли ему немало горестных минут. Он завел шелковый кисет с кистями, начал курить ядовитый самосад, приобрел расческу из пластмассы вишневого цвета, карманное зеркальце и по утрам, смочив волосы водой, усердно расчесывал их на косой пробор.

Учился Петька кое-как, второй год сидел в шестом классе и не очень обижался, когда его звали «неуспевающим с прошлого века».

Мать ко всему этому относилась снисходительно и при встречах с соседками говорила, что у ее Петеньки и без того ума палата и жизнь он проживет — в обиду себя не даст.

Петька был задирист, проказлив, но особой смелостью и сноровкой не отличался и частенько возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом.

Евдокия часто советовала сыну держаться поближе к Саньке Коншакову и постоянно внушала обоим, что они родные и должны всюду стоять друг за друга. Иногда она зазывала Саньку к себе в избу, угощала, участливо расспрашивала про отца, любила вспомнить покойницу мать.

Петька всюду следовал за Санькой, и тому нередко приходилось выручать своего проказливого соседа.

Сейчас Санька тоненько свистнул.

Кто же смотрит ледоход с моста! Самое интересное место — это у излучины реки, где всегда образуется затор и льдины налезают одна на другую.

— Проберемся, — сказал Санька и повернул на зимнюю тропу. Он шагал не оглядываясь, уверенный, что приятели не отстанут от него.

Девяткин с залихватским видом взмахнул рукой:

— Айда! Наши везде пройдут!

Школьники последовали за Санькой.

Семушкин потоптался на месте и тоже поплелся следом за всеми по зимней тропе.

Маша потянула за рукав медлительную, толстенькую Зину Колесову:

— Пойдем и мы! Посмотрим.

Вскоре все собрались у реки. Она уже была не та, какой школьники видели ее из окна класса.

Словно почуяв, что путь свободен, лед шел могучей, живой лавиной. Угловатые льдины со скрежетом налезали друг на друга, опрокидывались, вставали на ребро. Черная вода кипела между ними. Мальчишки переглянулись: дощатого настила не было.

— «Наши везде пройдут»! — насмешливо бросил Семушкин Саньке. — Один такой прошел, три дня потом баграми по дну шарили. А ну, кто со мной на мост?

Девочки и часть мальчишек направились за Семушкиным.

— Давай и мы через мост, Коншак, — сказал Девяткин.

Прищурив зеленоватые глаза, Санька неотрывно следил за бегущими по реке льдинами. Он, Санька Коншаков, и не пройдет! А будь он партизаном? Ведь это очень свободно могло случиться, если бы мать, когда немцы подходили к селу, не увезла его с собой. Молодой такой партизан, разведчик или связной. И вот, скажем, весна, ледоход, вроде этого; вызывает его к себе командир отряда и приказывает пробраться на тот берег реки с очень важным заданием. Но через мост идти нельзя, там немецкие часовые. А на реке ледоход. Как же быть? Санька поправил пилотку на голове, подтянул голенища сапог и прошелся по берегу, что-то выискивая глазами.

И тут он заметил Машу Ракитину. Она стояла у самой воды и не отрывала глаз от бегущих льдин; платок сполз ей на шею, обнажив маленькие розовые уши, и ветер трепал коротко остриженные волосы.

— Маша, долго тебя ждать? Идем через мост! — звала ее с пригорка Зина Колесова.

Но девочка ничего не слышала.

— Смотри, — поманила она Саньку, — льдины-то как несутся…

— Тебя зовут! Не слышишь? — подскочил к ней Девяткин.

Маша мельком взглянула на него и опять обернулась к Саньке:

— А могут они до моря доплыть?

— Могут, наверное… Правда, Маша, шла бы ты на мост с Семушкиным, — посоветовал ей Санька.

— Нет… я посмотрю. Ты ведь на тот берег побежишь через лед?

— Откуда ты взяла? — деланно удивился Санька.

— Побежишь, я знаю. Я еще в классе догадалась, когда ты на реку смотрел. А это не очень страшно, Саня?

Санька усмехнулся и ничего не ответил. Что греха таить, ему даже немного льстило, что Маша не пошла за Семушкиным, а осталась на берегу.

Но Девяткин хмуро смотрел на Саньку. Он был недоволен: без Маши ни одно дело не обходится.

Бывало, соберет он с Санькой компанию за грибами в заповедные места или за черникой на Горелое болото, и не успеют мальчишки выйти за околицу, как следом за ними бежит Маша: «Ладно же, ладно! За грибами пошли и не сказались. Припомню я вам…» И бродит целый день с ними по лесу, ни на шаг не отстанет.

По грибы да по ягоды Девяткин еще терпел Машу. Но, когда он собирался в поле чужим горохом лакомиться или в лес костры жечь, Маша только мешала ему.

«Отвадить надо девчонку, проходу от нее нет», — решил Петька и как-то раз без Саньки, когда Маша пришла к мальчишкам, он предложил сыграть в «голы руки не казать».

— Сыграем, сыграем! — обрадовались ребята.

Каждый обернул руку зеленым лопухом, сорвал длинный стебель крапивы. Потом все запели: «Голы руки не казать, голы ноги не казать», принялись бегать друг за другом и хлестать крапивой по босым ногам и рукам. Сначала Маше такая игра понравилась: бегаешь, визжишь, увертываешься. Но рукава кофты были коротенькие, юбка по колени, и девочке доставалось больше всех. Руки и ноги у нее покрылись красными волдырями, на глазах выступили слезы. «Хоть бы конец поскорее», — думала Маша, но мальчишки разошлись — прыгали вокруг нее, хохотали, размахивали крапивой.