Быль о Черном Коте-Певуне - Mr. Kisskin
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, казалось бы, что может быть ещё ужаснее полумёртвого леса, с которого бегут сломя голову даже самые свирепые живности. А оказывается есть. Шум воздуха в ушах от быстрого перемещения перебивался неприятными криками. И крики не сказать, что были человеческими, да и не сказать, что звери что-то подобное выдают. И казался в этом звуке потерянный ребёнок, находящийся в истерике, а, может, женщина, которую режут заживо, но и нотки конские мешались в данном вопле, а, может, и не конские они вовсе, а даже птицы противной. Но высота раздражающего тона достигла ушей кошачьих, что тому пришлось на пути подобрать крайнюю слезу и остепениться, схватив обеими мохнатыми руками кинжалы, и притаиться за деревом тихонько, вонзив свой зоркий взгляд в болото, где из-за тумана виднелась фигура скрюченного человека на корточках что-то небрежно, словно грязный свин, пожирая, утыкая свою физиономию во что-то, что валялось на земле.
Затаив дыхание, оборотень присматривался прищурившись. Слышалось только дуновение хладного ветра да свинское чавканье, криков доколе не было больше. И эта глушь веяла чем-то нездоровым и опасным, чем-то злым и смердячим. И это всё дало о себе знать в мгновение…
На Милана самым скверным образом из-за спины накинулась навья, что таилась тихо, не вызывая внимания. Казалось, оборотень про неё забыл, но не тут-то было: кот мгновенно увернулся и вонзил девушке в хребет оба кинжала. За один прыжок ему удалось поразить смерду и приземлиться на неё, да вонзиться когтями собственных ног, что она страшно завизжала от боли, привлекая внимание неизвестного чудища у болота, что тот ринулся ей на помощь, так можно было сказать по размытой фигуре в тумане. И эта фигура приближалась, а наш герой с нехарактерной ему жестокостью, прокручивал орудия в теле навьи, да ломало её от каждого проделанного оборота. И выла, и стонала, что у простого смертного крестьянина давно уже завяли бы уши.
Живорот с жутью наблюдал происходящее. Он воротил рылом, будучи в мире душ. И хоть понимал он, что никто его не тронет, за смелого оборотня ему было всё-таки боязно — самому не хотелось статься таким по договору кровному, заключённому меж ними, да и Милан был обаятельным, что сразу понравился старому охотнику.
После вопля навьи бор словно ожил, а точнее, окунулся в мир мёртвых: листья зашелестели, торчащие корни древ рылись в земле как змеи, гул и воронье карканье эхом заполонили пространство лесное. Земля серела, туман сгущался, а предсумеречное солнце тем временем давало всё меньше света, потому темень окутывала бор и становилась с каждым мгновением всё темнее и темнее. Но душа обеспокоенного охотника приметила, что оборотень был готов к подобному, видать, опыта в данном ремесле у него достаточно, и не первый раз он блуждает в зачарованном лихом лесу.
Та тварь, что жрала что-то на земле у болота стала яснее глазу: это был упырь. Безобразный упырь, чьи руки по мёртвому болтались, а челюсть висела, ноги были вывернуты и перемещался он как юродивый да видно было, что передвигаться ему тяжко за счёт подобного уродства. Нагой он был, какие-то вонючие коричневато тёмно-зелёного цвета тряпки висели на нём так, что заметно было, что до своей смердячности был он мужем высоким и худым.
Милан, вынимая кинжалы из кричащей навьи, за один прыжок настигнул упыря. Пронзив оружием с двух сторон голову, окаянный налету её свернул, но знал, что так не убить смердячего, однако подобный трюк запутал тварь, что она не разбирала, куда идти. С того положения и кот, и Живорот заметили лакомство упыря, что бездушно и безобразно валялось у болота — грязное тело годовалого младенца со вспоротым животом, из коего тянулась длиннющая кишка, кою сосал некогда мерзкий упырь. И живо дитя ещё было, еле дышал ребёночек, но силёнок не было у него ни закричать, ни сдвинуться с места, истекая кровью багровой, и смрад стоял рыготный там, благо души запахи не слышат.
Не теряя времени наш ушлый кот ринулся дальше, не забывая собирать хрустальные слёзы, даже если скрывались они под рыхлой серой землёй, он всё равно задерживался, чтобы отколупать сокровище. И так глаз горел его при виде побрякушки, что даже можно умилиться, что в подобном ужасе наш герой находит, что-то сокровенное и озаряется улыбкой в тот миг.
Тем не менее жуть лесная на том не кончалась. Правильнее сказать, что это было только начало. Далее на их пути встречались различной степени уродливости упыри, кто-то с добычей в виде животных или что чаще людей и их детей, кто-то в одиночестве агрессивно реагировал на ушлого оборотня, что быстрее ветра летел сквозь бурьяны, болота, топи и деревья иногда по собственной прихоти втыкал лезвия кинжалов то в глаза, то в сухожилия ног или рук, лишая смерды возможности двигаться, что постепенно входил в безумие от азарта, не забывая собирать стекляшки.
Но обозлённая навья под воздействием проклятья, яростно пыталась догнать окаянного, кой успевал с ней ещё и позаигрывать: останавливался, махал мохнатой рукой, дожидался, чтобы увернуться от напасти, но больно делать перестал, не было в том надобности, видать. А душа Живоротовская пребывала в состоянии истерической боязни, оглядываясь постоянно по сторонам, ожидая лихой неприятности. А они были не за горами, буквально за несколько верст: пока Милан игрался с навьей, дабы та от злости ревела, что для нашего героя было бальзамом не только на душу, но и на карман, он выставил мешок, собирая слёзы, тем временем душа Живоротская заметила за деревьями в густом тёмном тумане существо человекоподобное, вот только ростом в шесть нормальных мужиков, горбатый и худой.
А как это нечто сталось ближе, то вырисовывались и цвета — не кожа, а кора древесная, весь во мху, водоросли свисали с него, а на подбородке росла трава, из головы торчала в сторону спины острая ветка и несколько поменьше, на горбу росли оранжевые и бордовые мухоморы. С плеча торчал толстый сук, на котором на верёвке, привязанной к передавленному горлу, болтался
