Бал для убийцы - Николай Буянов

За столом после горячего, но еще до «Лучинушки» и частушек к Майе начал «клеиться» один из партийных соратников Бродникова-старшего — лет на пятнадцать младше, но в таком же черном костюме, словно брат-близнец, более тучный и с нездоровыми красными прожилками на щеках. Она пожала плечами: не сидеть же одной за столом. Справа, по соседству, сидела Риткина мама Вера Алексеевна — нарядная и строгая в осознании важности момента — и вытирала платочком навернувшиеся слезы.

Партийный босс потянулся к ополовиненной бутылке и подмигнул Майе, указывая на пустой бокал:

— Нехорошо, Майечка, отстаете. Между прочим, настоящий «Золотистый ликер», мне один знакомый дипломат привез из Греции. Видите, как песчинки поднимаются со дна?

Она улыбнулась:

— Как же вы такую редкость — да на общественный стол?

— Жизнь заставит, — туманно отозвался тот и тут же конкретизировал: — Бродников-то на будущий год собирается на покой…

— А вы — на его место?

— Ну, коли Бог даст. А я вижу, вам здесь скучно? Не желаете потанцевать?

Ей было все равно. Сатанински размалеванный ВИА гремел на крохотной эстраде, точно целый листопрокатный цех завода-гиганта, по залу катилась волна какого-то совершенно убойного ритма. Майя потихоньку радовалась: такой ритм не позволял партийному боссу лапать партнершу ниже талии. Рядом, с боков, прыгала временно растреноженная номенклатура.

Наконец ВИА смолк, потный клубок танцующих тел рассыпался, и все потянулись к столу. Партийный босс галантно подвинул Майе стул и уселся рядом, обмахивая салфеткой разгоряченное лицо.

— …Все это деревенские предрассудки: жених не должен видеть невесту до свадьбы, ну и так далее. А моя бабка рассказывала, что ее отдали замуж в тринадцать лет. То есть пообещали родителям моего деда — такого же сопливого пацана в ту пору. Двум семьям нужно было объединиться — и все дела.

— Вы о чем? — наконец «включилась» Майя.

— О Вере Алексеевне. Очень уж переживает, бедненькая: видите ли, доченька забеременела до свадьбы.

— Ритка? — удивилась Майя. — Откуда вы знаете?

— От Севушки, откуда ж еще. По-моему, в этом есть определенный смысл: нужно же узнать, какова твоя будущая супруга в койке. Потом поздно будет… Кстати, о койке: ты очень здорово двигаешься. Бальные танцы или что-то в этом роде?

— Айкидо.

— Что?

— Айкидо, — пояснила она. — Вид японского боевого искусства.

Он скользнул заинтересованным взглядом по ее фигуре.

— Надо же. С тобой опасно иметь дело.

Она улыбнулась. Голова слегка кружилась от шампанского и «Золотистого ликера», ВИА заиграл наконец что-то приличное (Джеймс Ласт, «Хижина у водопада Виктория», а то все «Каскадеры» да «Земля в иллюминаторе»…), фигуры на пятачке между столиками перестали прыгать и застыли-закачались, точно глубоководные губки-бокалы.

— Мы уже перешли на «ты»?

— А ты не заметила?

Не надо было столько пить. Она не заметила не только этого (разговоры за потрепанным столом, Риткины притворные слезы у нее на плече, музыка и тосты за невесту и жениха — все перепуталось в голове), но и того, как оказалась на заднем сиденье «Волги», и хозяйской руки у себя на талии, и вальяжного баритона, обращенного к шоферу Эдику, прыщавому юнцу с водянистыми глазами под белесой челкой:

— Домой, голубчик.

Эдик стрельнул недобрым взглядом в зеркальце заднего вида и дернул с места на второй передаче.

Она не помнила, как очутилась в квартире. Босс жил на широкую ногу: одна тахта-сексодром в стиле кого-то из Людовиков чего стоила! А «стенка» из настоящей карельской березы, а стереосистема и дефицитный японский видак, чтобы крутить по вечерам крутое порно! Босс дышал тяжело, выпучив глаза, точно рыба-астматик, и его толстые пальцы никак не могли справиться с застежкой на ее платье. Она почти сдалась (а не все ли равно?), опустившись на атласное покрывало, прикрыла глаза… Грехопадение? Или как это называется?

Она гибко выскользнула из-под навалившихся на нее телес. Босс почувствовал что-то не то и недовольно спросил:

— Мать твою, в чем дело?

— Извини.

— Не понял. Ты что, поиздеваться решила? Или набиваешь цену?

А чего тут не понять, подумала она, поднимая измятое платье с ковра. Никогда не мешай ликер с шампанским. Никогда не садись в машину к незнакомому (скажем, малознакомому) мужчине, если не хочешь оказаться с ним в постели…

Ее вдруг схватили сзади за плечо и зло швырнули обратно на кровать. Босс, рассвирепев, надавил коленом ей на живот, лихорадочно освобождаясь от остатков одежды. Она испуганно дернулась, но напрасно: держали ее крепко.

— Вырывайся, вырывайся, — прохрипел астматический голос. — Можешь даже покричать, меня это возбуждает…

Майя поймала волосатую кисть с короткими пальцами-сосисками, развернула под нужным углом и нажала сверху: любимое айкидо, техника «дай-никке». Конец любовного приключения. Пока экс-любовник валялся на ковре и нянчил вывихнутую руку, она успела кое-как натянуть платье и пулей выскочила из квартиры, оставив дверь открытой.

Положение было глупейшим. Босиком, без спасительных очков, посреди незнакомой ночной улицы в новом районе (сплошь «каланчи» улучшенной планировки — престижные и безликие), ни одной машины, ни единой души на пустой остановке: законопослушные граждане тискают в постелях своих жен в бигуди или — кто побогаче — молоденьких любовниц. Она поежилась: днем стояла приятная жара в буйстве огненных красок, последний подарок бабьего лета, ночь же ненавязчиво напоминала об осени.

Майя прошла, пожалуй, с полквартала, как вдруг перед ней невесть откуда выросло препятствие. Это было так неожиданно, что она налетела на него, вскрикнула и попятилась, глупо прижав ладонь к губам.

— Ты что?

Эдик, личный шофер босса, усмехнулся, глядя ей в глаза.

— Шеф просил кое-что передать, — и сильно, наотмашь, отвесил ей пощечину.

Левую половину лица будто опустили в кипяток. Майя отшатнулась, потеряла равновесие и полетела на асфальт, больно ободрав коленку.

Почему-то она и не думала о сопротивлении: нечто ледяное и липкое сковало мышцы, совершенно подавив волю. А холуй Эдик продолжал наносить удары — беспощадно, с непонятной ненавистью. Ему-то она чем не угодила? Мамочка, молилась она, прикрывая руками голову. Ну хоть кто-нибудь!

Где-то в самом конце улицы проехала машина — «запорожец», судя по звуку мотора. Припозднившийся пенсионер, подумала Майя. Возвращается с «фазенды», тупо глядя на дорогу полуслепыми глазами (застарелая катаракта и астигматизм в последней степени), на крыше — ржавая бочка с краном и вязанка садового инструмента. Сейчас заметит безобразие на тротуаре и даст стрекача…

Однако «запорожец» неожиданно затормозил. Хлопнула дверца, крик, короткий удар — Эдика словно взрывной волной отшвырнуло в сторону… «Пенсионер» схватил Майю за локоть и повлек к машине. Ободранная коленка болела, кровь из разбитой губы текла по подбородку, и она все пыталась вытереть ее ладонью, но только еще больше размазывала. Владелец «запорожца» почти силой закинул ее на переднее сиденье, сам прыгнул за руль и надавил на газ.

Только бы не разреветься, подумала она, ощупывая себя в поисках носового платка. Интересно, за кого он меня принял? Ясно, за путаночку, которую сутенер решил «воспитать»… В принципе, не так уж далеко от истины. Майя осторожно скосила глаза: ага, седина на висках, дешевая тросточка сбоку от сиденья (ею он, что ли, ухайдакал бедного Эдика?)… И — голос, от которого она вздрогнула, который, может быть, и хотела бы забыть, да не забыла:

— Ну ты даешь, Джейн. На минуту нельзя одну оставить. Что не поделили-то? Куклу или совочек?

— Ведерко, — всхлипнула она. — Ромушка, милый! Где ж ты раньше был, паршивец эдакий?

И разревелась в полный голос, совсем уж по-простецки вытирая слезы подолом безнадежно испорченного платья.

Море воды утекло с тех пор. Или река, или водопад — родной дворик нисколько не изменился, лишь деревья будто раздались вширь и погрубели корой, а вместо любимого тополя, ради которого, кажется, и была придумана игра в Тарзана, торчал теперь черный от времени пень, отполированный штанами и юбками. Кинотеатр «Советский воин» обветшал (денег на ремонт нет и не будет), и теперь здание на углу выглядело одиноким и несчастным, точно покинутый командой крейсер.

Сходство (слегка избитое) было настолько полным, что Майя мысленно отсалютовала ему, выйдя из автобуса на знакомой остановке и погрузившись по щиколотки в снежное месиво. Канун Нового года раскрасил месиво оранжевыми, голубыми и зелеными пятнами света, падающего из витрин коммерческих киосков. Та самая продавщица мороженого, из далекого детства, по-прежнему стояла под старым навесом, могучая, точно борец-классик, с толстой шеей, в тулупе и валенках. Майя, проходя мимо, поздоровалась. Продавщица окатила ее волной презрения и отвернулась — крохотный, но могучий островок соцреализма среди засилия иноземного капитала, словно Куба по соседству со штатовским монстром.