Богач Корах - Дан Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сердца родных братьев Моше и Аарона полнились тревогой. Самим Господом оба они были поставлены над народом: один в материальной, другой — в духовной сфере. Но достойные сожаления инциденты, случившиеся с паствой, убавили уверенности в их душах, и земля под ногами перестала казаться им незыблемой. Ничего не поделаешь — неуверенность, тревога и забота — наш удел. А можно и по-другому сказать: именно так и случается, когда одни грешат, а другие за них каются.
Выражаясь современным языком, социальная напряженность в стане беженцев подошла к опасным пределам. Такое положение чревато бунтами, кровопролитием, беззаконными действиями и прочими катаклизмами.
Заметим к слову, что начальник над народом Моше и первосвященник Аарон слыли людьми не бедными. Кроме них в иудейском стане жительствовали еще несколько золотых мешков. Умеренное имущественное неравенство в общине возбуждало ропот, который, однако, мог бы быть приглушен, будь он вовремя услышан. Однако, говоря общо, нам следует признать: принимая неизбежность неравенства, мы даем шанс бесчинству самовластия.
К несчастью, присутствие среди беглецов феноменально богатого Кораха стало проклятием для беспокойного сообщества. То был дремлющий вулкан, готовый в любую минуту исторгнуть из своего нутра обжигающую, зловонную, несущую бедствия смертоносную лаву вражды всех со всеми. Случись извержение мнимо спящего вулкана — и братоубийственной войны было бы не избежать.
***
Воспитанный с детства на идее безусловного превосходства секретности над открытостью, приученный опасаться злобы врагов и зависти друзей, Корах старался скрыть до поры до времени факт своего внезапного обогащения. Оказавшись в пустыне, он первым делом побеспокоился о надежном тайнике, куда и запрятал свои сокровища.
Корах не болтал языком о своем богатстве, не хвастался перед менее состоятельными товарищами по скитальчеству. Корах уповал на то, что правда сама найдет путь наружу, и слух о его баснословном состоянии непременно распространится в народе.
Сокрытие истины порождает горы лжи. Меж собою люди станут горячо обсуждать его богатство, приукрашивать и раздувать, но никто не решится первым заговорить с ним об этом. Будут молча завидовать, гадать, откуда что взялось, подозревать в Корахе чудесную силу и, главное, бояться его. Ради последнего стоило умерить тщеславие, сомкнуть уста и терпеть молчание лет этак сорок.
В своем расчете на въедливую силу слухов Корах не ошибся. По косвенным признакам он понял, что народ посвящен в его тайну. Последней проведала о сокровищах мужа его жена Орпа. Удивительно, что женщина не оказалась в числе первых. Тем не менее сие есть доказанный исторический факт.
Нельзя исключить, что Орпа всё знала, но по некоторым, только ей известным соображениям, не обнаруживала своей осведомленности. Как бы там ни было, однако, иудейский фольклор настаивает, будто бы жена Кораха была глупа. Такое утверждение удачно вписывается в трактовку дальнейших событий в стане беженцев.
— Заходи, Корах, не прячься за дверью! Милости прошу, дражайший муженек, — крикнула из глубины шатра Орпа.
— Вот он я! Узнаешь, женушка? — воскликнул Корах храбрым голосом, внутренне содрогаясь от страха.
— Боже мой! На тебя напали разбойники? Что они сделали с тобой?
— Никто на меня не нападал! С чего это ты взяла? Да и какие тут в пустыне разбойники? А если и есть, то к чему им нападать на бедняка вроде меня?
— О твоей бедности разговор у нас впереди. А пока объясни толком, где твои волосы, и почему ты превратился в урода?
— Прошу выбирать выражения, женщина!
— Отвечай, кто оболванил тебя!
— Не оболванил, а постриг!
— Хорошо, кто постриг?
— Моше!
— Зачем? Он хочет выставить тебя людям на смех, что ли?
— Не забывай, Орпа, что твой муж — левит! Скоро придет моя очередь нести службу в скинии. Всякий входящий в храм Господа должен быть подобающе острижен.
— Перестань меня дурачить, Корах! Я докопаюсь до истины!
— Я истину тебе говорю, Орпа! Нельзя входить в храм заросшим, словно баран.
— Смешно и страшно глядеть на твою лысую голову!
— Небось левитовой моей десятине ты рада, и от подношений не отказываешься. Лысина — неизбежная плата!
— О, Боже! Тебе руки, ноги, грудь — все ободрали!
— Зато, душечка, я теперь гладкий! — пытался отшутиться Корах.
— Шутки твои не гладкие! Как я любила этот пушок! Прижмешься, бывало — и такая приятность сделается! А теперь что? Мерзость и позор!
— Тихо, сластолюбица! Люди могут услышать. Всякая новизна к лучшему!
— Ладно, посмотрим. А теперь поговорим о твоей бедности.
— Отчего не поговорить? Можно и об этом покалякать.
— Дошло до меня, что у тебя спрятан в пустыне огромный клад!
— Дошло, наконец-то? Как говорится, жена всегда узнаёт последней!
— Оставь свои грязные намеки! Рассказывай, откуда и сколько!
Будучи уверенным в неспособности женщины держать язык за зубами и не болтать лишнего, Корах не стал доверять Орпе правду, но предпочел сообщить всё, кроме правды. “Жена, конечно, наслушается сплетен на стороне, — подумал Корах, — но моя обязанность, как мужа и хозяина семьи, вдолбить в бездумную бабью голову нечто простое и понятное. Пусть она примет за действительное мною желаемое. Сохранение тайны в тайне никогда не повредит владельцу тайны”.
— Ты задала мне, женушка, два коротких вопроса и получишь на них два коротких ответа, — строго предупредил Корах.
— Не размазывай кашу по чашке! — бросила Орпа.
— Отвечаю на первый вопрос — откуда у меня богатство? Накануне нашего выхода из Египта фараон наградил меня за самоотверженный счетоводческий труд. Ясно?
— Ясно.
— Отвечаю на твой второй вопрос — сколько добра мне подарено? Три мешка семенной пшеницы и сундучок с драгоценными камнями. Ясно?
— Ясно. А почему люди рассказывают о несметных сокровищах?
— Я не намерен отвечать на новые твои вопросы и не собираюсь опровергать ложь ничтожных завистников!
— Я видела, как ты присматривал в пути из Египта за тремя сотнями тяжело нагруженных ослов! Что бы это значило?
— Ты вечно за мной подглядываешь, ревнивица! Откуда мне знать, чем были нагружены ослы? Думаю, везли они материал для постройки скинии.
***
Плавный ход супружеской беседы был прерван внезапным появлением юной Адасы, дочери Кораха и Орпы.
— Адаса, ты входишь в родительский шатер без предупреждения. Мало ли о чем могут говорить мать с отцом! — назидательно произнес Корах.
— Виновата, батюшка, не серчай и прости, мне не терпится поделиться своей скорбью с тобою и с матушкой! — смиренно ответила Адаса.
— Ах, Корах, не слишком ли ты строг к дочери? — запротестовала Орпа.
— Я строг, но справедлив!
