Одноклассница.ru. Любовь под прикрытием - Андрей Кивинов

— А матери можно позвонить? Она волноваться будет.

— Я сам позвоню. Успокою. Скажу, что послезавтра выйдешь. Если не наделаешь глупостей. Ну как, устраивает такой вариант?

Хотелось броситься детективу на шею и по-братски расцеловать.

— Тогда посиди на лавочке в коридоре. Следователь тебя вызовет.

Это меня тоже успокоило. Не в камеру вонючую сажают, а в коридор. Симпатизируют и доверяют.

Он вывел меня из кабинета, оставил на лавочке в темном закутке.

Появилось время успокоиться и всё взвесить. Хотя взвешивать особо нечего. Да и весов нет. Вроде все складывается. Непонятен только интерес Добролюбова — ладно бы денег попросил. Но не просил и даже не намекал. Оставалось поверить, что он просто хороший, справедливый человек, решивший помочь честному, но оступившемуся вышибале. Наверное, такие чудаки еще существуют на постсоветском пространстве.

Следователь прибыл через час. Им оказалась женщина преклонного возраста в майорском кителе, курившая практически без перерыва папиросы «Беломорканал», причем не сминая гильзу. Она достала из портфеля антикварную печатную машинку и принялась меня допрашивать, что-то скороговоркой пробубнив о моих правах. Я, как и советовал Александр Сергеевич Добролюбов, выдвинул версию со случайным приходом.

Следачка нисколько не удивилась, но задала несколько уточняющих вопросов. Типа, действительно ли я люблю китайскую лирику и не могу ли прочитать что-нибудь наизусть?

— Лирику люблю, — ответил я, — но читать не буду, у нас здесь не Дом культуры.

— Еще один вопрос: с девушкой, бывшей в гостях у потерпевшего, ты знаком?

— Нет, первый раз видел.

— То есть, ей нет смысла тебя оговаривать?

— Откуда я знаю? Смысла, может, и нет, но оговорила. Знаете, в инструкциях по пользованию туалетной бумаги тоже никакого смысла, но их же печатают.

— Хочу напомнить, что чистосердечное признание и помощь следствию — не пустые слова.

— Спасибо, конечно, но я рассказал правду. Признаваться мне не в чем.

Она набрала мой ответ на машинке, прикурила новую папироску и дала прочитать протокол.

Ну да, напечатала, как и было. То есть, не как было, а как надо: никого не грабил, чисто случайно зашел забрать книгу.

— Вроде всё верно.

— Распишись где галочки.

Расписался. Потом было опознание. Мне предложили занять любое место на диване, где уже сидели два статиста, годившихся мне в отцы, а то и в деды. К тому же оба то ли китайцы, то ли корейцы. Местные паспортистки изображали понятых.

Сержант ввел девушку с пластырем на носу. Она расписалась в протоколе, что не будет врать и на вопрос «Нет ли среди сидящих на диване знакомых ей лиц?» уверенно ткнула в меня забинтованным пальцем.

— Вот этот… Ты, сволочь, за нос ответишь! За всю свою поганую жизнь не рассчитаешься!

Она снова захотела расцарапать мне лицо, но я опять успел провести двойку по корпусу. Не сдержался.

Следователь на инцидент никак не реагировала, продолжая печатать показания и курить. Она таких сцен насмотрелась, что ее уже трудно чем-то удивить.

Когда сержант унес потерпевшую засранку, все, кроме меня, расписались в протоколе и отвалили. А меня препроводили в каземат, находившийся при дежурной части, а спустя три часа перевезли в СИЗО.

Всё пока шло, как и предсказывал Добролюбов.

На следующий день меня привели в специальную комнату, где уже находились следователь, Добролюбов и картавый Сережа.

Нам с Сережей устроили очную ставку. Я упорно гнул свою линию под едва заметные одобряющие кивки Александра Сергеевича.

Сережа мою версию не одобрил, ведь выходило, что это он сломал нос девушке и забрал остальное барахло. Но и про долг он не рассказывал. Представил всё в розовом свете — дескать, зашел навестить друга, а там уже я зажигал. Нормально, да? Гад какой!.. Мало того что про волшебные таблетки ни слова не сказал, так теперь всё на меня решил свалить.

В общем, мы чуть не подрались. Добролюбов успел разнять и развести по разным камерам, шепнув мне «молодец».

А на следующий день мне благополучно предъявили обвинение в грабеже, совершенном группой лиц по предварительному сговору, и увезли в старинный особняк на Арсенальной набережной. Где предоставили тридцать квадратных сантиметров жилой площади и жесткое диетическое питание.

Не буду утомлять описанием своего времяпрепровождения в следственном изоляторе. Отмечу лишь один плюс: меня не забрали в армию. Все остальное — минус. Очень большой минус.

Один из собратьев по несчастью, более искушенный в тонкостях юриспруденции, объяснил мне, Паше-дурачку, какой финт ушами показал оперуполномоченный Добролюбов.

Оказывается, если бы мы с Сережей настаивали на своих первоначальных показаниях, то есть долговом варианте, нам бы повесили всего лишь самоуправство. Тьфу, а не статья, вроде насморка. И, скорей всего, оставили бы до суда на подписке. И по суду я отделался бы условным сроком, как лицо в целом положительное и ранее не привлекавшееся.

А теперь — всё, грабеж.

И ладно бы мы честно раскаялись, вернули бы отнятое, извинились публично в прессе. А мы про книжки невозвращенные бредовые версии двигаем — хотим избежать справедливого наказания. Поэтому никакой подписки. Тюрьма и только тюрьма…

Развел нас Добролюбов, аки детишек неразумных. Вот почему он с первой минуты пушистым прикидывался. Чтобы доверились. А если дубинкой по морде, кто ж доверится?

— А ему-то какой резон? — уточнил я.

— Как какой? Одно дело — самоуправство, дешевое преступление, к тому же очевидное. Другое дело — тяжкий грабеж. Показатель. Есть чем на совещании козырнуть, если поднимут. Есть чем гордиться. А следачке по барабану, что расследовать, — грабеж так грабеж.

Мать на свидании сказала, что насчет китайской книги с ней никто не разговаривал. Я тогда сильно расстроился. Вежливый Добролюбов по ночам снился. Висел вместо груши, а я ему слева, слева…

На суде я попытался изменить показания, но еще больше запутался. Адвоката мне дали казенного — на коммерческого у матери денег не было. Он особо и не защищал — оно ему надо?

Потерпевший, конечно, кричал, что мы ворвались, избили его, несчастного, и отобрали последнюю копейку, нажитую исключительно честным трудом. А, уходя, пригрозили, что, если он заявит в милицию, его ждет медленная и мучительная смерть. Но он набрался гражданского мужества и заявил.

В итоге — четыре года строгого-престрогого режима. Козлу Сереже почему-то дали три общего. По минимуму. Помогли положительные характеристики с места работы. (Прекрасный специалист, большой опыт торговли экстази и коксом — ни одного нарекания от клиентов.)

А мне с дискотеки никаких характеристик не дали. В техникуме же я учился на тройки и нередко прогуливал лекции.

Распределили меня не очень далеко. Под Псков. Зона, конечно, хорошая жизненная школа, но лучше в ней учиться на заочном отделении…

Если б не Гера, было бы мне совсем скучно и печально. А он поддержал, в обиду не дал.

Под амнистию какую-нибудь я не попал по причине тяжести совершенного преступления. (Еще раз вспомнил злым словом Добролюбова.) На условно-досрочное освобождение тоже не надеялся — я не Ходорковский. В общем, исправлялся от звонка до звонка. Раз в год приезжала мать, привозила передачки. Она работает диспетчером в таксопарке, особо не пошикуешь, но, как могла, помогала. Невесту, если помните, я нажить не успел. Были еще бабушка с дедушкой, но они мирно жили за рубежом, в Харьковской области.

Откинувшись, то есть освободившись, я первым делом навестил отделение, где боролся с преступностью Добролюбов. Хотел просто поглядеть в его светлые очи и сказать: «Hello, boy!» Но моего злого гения перевели куда-то в управу.

Еще бы. С такими-то талантами…

Извините, если утомил вас своей live story. Но надо же кому-то душу излить. Не Анжелине же с Галькой… А единственной и неповторимой пока нет. Ибо никому не нужны подобные типы. Чем он может заинтересовать, кроме чистотой души и доброго сердца?

В каком-то американском фильме герой говорит, что мужчину оценивают по четырем вещам: дом, машина, жена и ботинки. Именно в такой последовательности — жена между машиной и ботинками. Но меня не очень волнует последовательность. Ничего из перечисленного все равно нет. В том числе и нормальных ботинок. Уперли на одном из «party», теперь хожу в старых. Дворовые друзья за четыре года переженились и теперь носы воротят. Если встретят на улице, делают вид, будто не заметили. Конечно — я же теперь прокаженный. С дефектом в биографии. Лучше держаться от меня подальше. А то еще ограблю или денег взаймы попрошу.

В нашем дворе играют дети. Судя по репликам, в распродажу.

— Так не честно! Мы договорились максимум на пять процентов скидки, а ты десять сделал!.. Я маме расскажу!