Ты, уставший ненавидеть - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Эта икона висела у нас в доме, – волнуясь, заговорил Орловский. – Да, припоминаю… Потом, я болел, у меня была корь… или скарлатина… мама подарила ее церкви, в благодарность за то что я выздоровел. Я еще потом удивился: почему ее там нет…
– Сие очевидно, – вздохнул отец Леонид. – Икона древняя, да и оклад серебряный. Висела бы на виду – давно пришлось бы расстаться. Не пожалели бы… Что ж, раз это ваш святой… Поставьте свечу, Юрий Петрович.
Орловский вновь послушался, но, когда он уже подносил кончик тонкой желтой свечки к лампадке, отец Леонид остановил его:
– Подождите, не зажигайте. Просто поставьте – и все…
Юрий даже не удивился. Мало ли какие неведомые ему правила существуют по поводу возжигания свечей? Он сел на предложенный священником стул, рука потянулась к карману, где лежала пачка «Нашей марки», но он тут же одернул себя: не время и не место.
– Курить тянет? – понял его отец Леонид. – Вижу. Сам грешен: пускаю дым, аки змий на вашей иконе. Грех, конечно…
Юрий вновь усмехнулся. Конечно, и это грех. Если б все грехи, переполнившие страну, были столь же незамысловаты…
И вновь священник его понял:
– Вы ведь человек нецерковный, сын мой?
– В каком смысле? – удивился было Орловский, но тут же согласился:
– Да, в церкви бываю редко, грешен…
– Я не только об этом, – покачал головой отец Леонид. – Людям мирским иногда странной кажется позиция церкви. Особенно в такие времена, как сейчас. Люди заняты политикой, а священники толкуют о крепости брака, вреде винопития, о том же курении. Иные удивляются, иные соблазняются даже…
– Вы считаете, что церковь должна быть вне политики? – Юрий отреагировал автоматически. Вступать в подобный спор не было сил и желания.
– Увы, сие тоже невозможно. Но я о другом. С точки зрения церкви, такие вроде бы мелочи порой важнее мировых катаклизмов. Догадываетесь почему, Юрий Петрович?
– Да, – об этом Юрию уже приходилось беседовать с отцом Александром. Церковь считает своей главной задачей спасать души. А для каждой отдельно взятой души эти мелкие проблемы порой важнее…
– Вы очень зло формулируете, сын мой, – сказано было без всякого осуждения, просто как признание факта. – На душе у вас, вижу, нелегко…
Орловский почему-то ждал, что священник предложит исповедоваться, но тот, похоже, не собирался делать этого, и Юрий почему-то ощутил что-то напоминающее легкую обиду. Внезапно – терять все равно было нечего – он решился:
– Отец Леонид, вы не скажете, что с отцом Александром?
– Давно его знали?
– Да, – вдаваться в подробности не хотелось. Отец Леонид медленно перекрестился, ничего не сказав, но Юрий понял.
– Но почему? – вновь не выдержал он. – Ведь он просто священник!
– Увы, и этого вполне достаточно, – на широком лице отца Леонида на миг промелькнула горькая улыбка. – Статья 58-я – как врата адовы. Они широки для всех. Отец Александр получил десять лет, но доехал лишь до Читы. Сердце…
Юрий закусил до боли губу. Он вдруг вспомнил давний разговор с Терапевтом о целесообразности террора. Тогда оба они согласились с бессмысленностью этой нелепой затеи, но в эту минуту Орловский подумал иначе. Может, лучше было делать так, как подсказывала горячая кровь Орловских: стрелять, взрывать, вызывать на поганых большевистских рожах гримасу ужаса…
– Вот и вы ожесточились, – вздохнул священник. – И вы желаете воздавать злом за зло…
– Злом за зло… – Юрий уже не думал о осторожности. – Моего отца убила солдатня в 17-м! Брат погиб в армии Врангеля в 20-м! Мать не выдержала умерла, ей еще и пятидесяти не было… Мои друзья, одноклассники…
Он захлебнулся словами – и умолк.
– И вы хотите быть судьей? – негромко поинтересовался священник. – Чем же вы отличаетесь, сын мой, от тех, кто судил ваших близких? Ведь они, наверно, тоже считали, что правы.
– Ну хорошо, – все-таки этот священник заставил его спорить. – Не судите, да не судимы будете – это я помню. Учил в детстве. Но скажите, отец Леонид, что делать мне? Меня должны арестовать! Скоро: сегодня – завтра… Так что мне – заранее простить врагов моих? Или, может, молиться за них, за большевиков?
– Да, ненавидеть легче, – кивнул священник. – Можете, конечно, не отвечать, Юрий Петрович, но… вы считаете себя невиновным? Бог даст, вы ошибаетесь насчет ареста, но все же? Вы невиновны перед властями предержащими?
Вот оно что! Вопрос бил в самую точку, и Юрий заставил себя улыбнуться:
– Нет, не считаю, батюшка. С их пролетарской точки зрения невинным считать себя не могу. Но разве это власть? Это банда, разбойничья шайка! Они погубили страну, растлили народ…
– И вы считаете себя мудрее Всевышнего, – спокойно возразил отец Леонид. Вы думаете, что лучше него знаете, какую историю надо иметь России. Между прочим, апостолу Павлу тоже была не по душе власть кесаря Тиверия. А он все же сказал, что нет власти аще не от Бога. Нет – понимаете? А между тем, сей апостол был не смирен духом…
– Тиверий… – вновь усмехнулся Орловский. – Извините, батюшка, я по образованию историк. Разве это сравнимо? Тиберий казнил десяток сенаторов, а коммунисты…
– Разве дело в арифметике? – голос священника внезапно стал суровым. Если одна власть убила десять невинных, а другая – десять миллионов, значит, первая лучше?
– Нет… наверно, нет… – Юрий вздохнул и понял, что зря затеял этот бессмысленный спор. В конце концов, священник мог принять его за обыкновенного провокатора. Ничего себе тема для беседы на двадцатом году Великой Октябрьской социалистической революции!
– Извините, – он покачал головой и встал. – Наверно, вы правы… Я пойду.
– Я вас не убедил, сын мой, – священник тоже встал и грустно улыбнулся. Вы уходите ожесточенным, полным ненависти. А этот груз нести опасно, особенно туда…
Он не договорил, но Юрий понял. Нет, отец Леонид не убедил его. Любить врагов… Даже в наивные евангельские времена это было уделом немногих, а сейчас, после Армагеддона…
– Погодите, – остановил его священник. – Свеча.
Орловский кивнул и шагнул к иконе, собираясь взять свечку и поднести ее к лампаде. И вдруг ему показалось, что он что-то напутал: его свечи не было. Вернее, на том самом месте стояла другая свеча, и она горела, успев уменьшиться уже почти на треть. Он поискал глазами: массивный шандал пуст, кроме этой свечи на нем ничего не было.
– Свеча, – растерялся он. – Она куда-то…
Отец Леонид неторопливо подошел к иконе, перекрестился и спокойно пояснил:
– Вы ошиблись, сын мой. Иных свечей тут не было. Это – ваша.
– Но… я не зажигал ее…
Орловский даже растерялся. На ум пришел давний рассказ, слышанный еще на втором курсе о том, что в средние века свечи натирали фосфором – для самовозгорания. Но он ведь купил эту грошовую свечку совершенно случайно…
– Я не зажигал… – повторил он, чувствуя себя каким-то обманщиком.
– Да, не зажигали, – все так же спокойно подтвердил священник. – Но это и не важно. Она горит.
Орловский помотал головой. В мистику он не верил, а к церковным чудесам с плачущими иконами привык относиться более чем скептически.
– Но как это? – не выдержал он. – Почему?
– Не знаю, сын мой, – отец Леонид внимательно поглядел на икону, затем на своего собеседника. – Вижу лишь, что свеча загорелась. Вам должно быть виднее, Юрий Петрович. Это – ваша икона. Это – ваша свеча…
Орловский был сбит с толку. Заговори священник о чуде или о чем-либо подобном, он был готов по привычке опровергать, спорить. Но то, что случилось, он видел своими глазами.
– Но… что это должно значить, батюшка?
Священник пожал плечами:
– Можете считать это знаком. Или напоминанием. Может, это ответ к нашему достаточно бестолковому диспуту… Юрий Петрович, не знаю, даст ли еще Бог свидеться… Прошу вас, что бы не случилось, забудьте о ненависти. Не берите этого греха на душу. Вы устанете ненавидеть, а сил на любовь уже не будет… Прошу вас…
Орловский не ответил, слова не шли на ум. Священник мгновенье помолчал, а затем широко благословил Юрия. Тот кивнул, невнятно пробормотал: «До свиданья», и уже повернулся было, чтобы уходить, но не удержался и вновь бросил взгляд на икону. Лик Георгия в неярком сверкании серебряной ризы на этот раз показался ему чужим и далеким, словно бывший младший командир римской армии на какой-то миг забыл о своем непутевом тезке…
Юрий еще раз кивнул и быстро прошел через полутемный храм к выходу. Сообразив, что в кармане пиджака все еще лежит пара свечей, он поставил их к первой же попавшейся иконе, наскоро перекрестился и через секунду был уже на улице, щурясь от яркого дневного света.
На душе было тяжело. Страх, гнавший его по улице с самого утра, теперь почти не ощущался, он словно спрятался, ожидая своей очереди, и вместо него в душе проснулись недовольство собой и отчаянный стыд. Орловский решил, что вел себя попросту безобразно. Он пришел в церковь, священник, почувствовав, что случайному гостю нужна помощь, обратился к нему, а он, всегда считавший себя воспитанным человеком, обрушился на отца Леонида чуть ли не с руганью! В голове пронеслись сказанные только что фразы, и Юрию стало совсем не по себе. «Погубили страну»! Смелым же он оказался в разговоре с беззащитным священником! И откуда только взялись такие выражения у него, интеллигента? «Банда», «разбойничья шайка»… О тоне, которым это все говорилось, вообще не хотелось вспоминать.
