Тайны Тарунинских высот - Георгий Травин

— Службу, я вижу, вы хорошо знаете, — сказал полковник. — Вероятно, и местность точно так же. Я попрошу вас показать мне, откуда лучше всего видно расположение противника.

— Понятно! — отвечал старший сержант. — Лучшая видимость противника у нас с левого фланга. Там имеется небольшая приподнятость местности. И высокий бурьян позволяет наблюдателю хорошо маскироваться. Только разрешите заметить: вылезать туда опасно — снайпера ихние не зевают.

— На войне опасность — не препятствие, — возразил спокойно Буранов. — Воевать всегда опасно. Безопасной войны не бывает. Даже в штабе сидеть небезопасно, — добавил он с усмешкой. — У меня самого два начальника штаба из строя выбыли. И адъютант...

Говоря это, он уже присматривался, как бы половчее выбраться на бруствер.

— Постойте, товарищ полковник! — решительно остановил его командир отделения. — Так нельзя. Разрешите мне распорядиться. Чтоб все было как положено. В полном порядке и в соответствии с военной наукой.

Буранов с любопытством посмотрел на младшего командира: как это здесь применит он законы военной науки? А тот скомандовал:

— Федоров! С ручным пулеметом занять позицию у крайней правой бойницы. Товарищ полковник вылезет на бруствер вот там слева. В этом месте под проволокой имеется хороший лаз, и травка малость маскирует. Полковник станет наблюдать, а ты прикрывай огнем, отвлекай внимание противника от наблюдателя. Понял?

Высокий веснушчатый солдат, добродушно улыбаясь, взял пулемет и молча направился к крайней бойнице. Буранов осторожно вылез на бруствер. Место для вылазки было указано самое подходящее — прикрытое от глаз противника бурьяном. Но, конечно, и за этим пунктом враги наблюдали. К счастью, погода благоприятствовала Буранову: порывы ветра усилились, и бурьян раскачивался так, что мог скрыть движения ползущего человека. Полковник прекрасно знал все тонкости маскировки и ничем себя не обнаружил. Ползать он умел по-пластунски очень ловко и быстро. Пролезши под проволочным заграждением, он благополучно добрался до зарослей бурьяна и, чуть раздвинув жесткие стебли, стал смотреть в бинокль. Справа короткими очередями начал бить пулемет Федорова. В ответ на вражеской стороне захлопали редкие винтовочные выстрелы.

Буранов знал, что если вражеский снайпер заметит его, ему не сдобровать, но думал только о том, как бы получше разглядеть загадочную лесистую высотку. Его ожидало горькое разочарование: к высотке он сильно приблизился, но весь низ ее был скрыт бугорком, находившимся в нейтральной полосе, видны были только раскачивающееся от ветра зеленые кроны деревьев — и ничего больше!.. Экая досада! Отлично просматривался участок траншеи правее высотки, но он Буранова не интересовал. Полковник не задумался бы вылезть и в нейтральную полосу, взобраться на бугорок, но понимал, что это невозможно: бурьян кончался недалеко от нашего окопа, впереди не было ни травинки, да и сам бугорок был совершенно голый. С фронта его ничто не прикрывало — там была болотная низина.

Буранов возвратился в траншею, и старший сержант скомандовал:

— Федоров, слезай! Отбой!

Пулеметчик вернулся такой же улыбающийся, как и уходил, хотя левая щека у него была в крови.

— Ранило тебя? — строгим тоном спросил командир отделения. — Не уберегся?

— Нет, товарищ командир, не попал он. Чуть царапнуло пулей. Пустяки. А я, кажись, накрыл его последней очередью. Снайпера-то, что у сухого куста сидел. Замолчал, собака! Авось, навсегда!

Рана и впрямь оказалась только ссадиной, которую тут же залепили полоской марли.

— Ему чуть левей бы взять, — рассуждал Федоров. — А может, целился он точно, да ветра не учел. Ветер сегодня неровный. И аккурат во фланг дует. Хороший ветерок.

— Ну, спасибо, солдат, за поддержку, — сказал Буранов. — Отлично прикрывал меня огнем.

— Чего ж не пострелять? — отвечал Федоров. — На то война. Патронов у нас теперь хватает. Не жалуемся.

Полковник ушел, а солдаты еще долго гадали, что могли означать его слова насчет портянок. Такой большой начальник, считали солдаты, слов на ветер бросать не станет...

Буранов направился обратно тем же путем. Теперь он шел медленней и, выйдя в тальники, стал любоваться зеленью и голубым небом. Узенькие листья красиво чеканились на небесной лазури. Солнце припекало лоб, забираясь под козырек фуражки, откуда-то сбоку заглядывало в глаза, заставляя щуриться. На миг Буранов позабыл огорчение, вызванное неудавшейся разведкой, забыл, где он и что происходит: просто было вокруг лето — чудесная погода, самая подходящая, чтобы отправиться в лес по грибы или по ягоды. Буранов был большой любитель грибных и ягодных экскурсий и до войны каждое лето не один раз выбирался в лес с женой и сынишкой. Ксенофонт Ильич был великий мастер собирать грибы и ягоды. Острый глаз артиллериста помогал ему раскрывать не столь хитрые тайны леса. Он набирал всегда больше всех, но незаметно подбрасывал добычу в корзинку сына, так что тот выходил победителем. Где-то далеко, в невозвратном прошлом, остались эти невинные мирные радости. Вот уже третье лето — а казалось, десятое или тридцатое! — было не до грибов и ягод. Только два раза за это время виделся он с женой и сыном, хоть и находились они так близко. Нежность, любовь, семейные радости — все это для Буранова было отодвинуто в будущее. И когда его вдруг охватывала тоска по жене, он решительно отстранял это. В письмах Буранов был сдержан и скуп на ласковые слова.

Все свои силы, всю страсть, все чувства и помыслы Буранов отдавал войне. Он знал теперь только военные радости, если не считать удовольствия, которое, как всякий здоровый человек, получал от хорошей погоды, от сытного обеда и папиросы, от крепкого сна. Хоть эти маленькие физические радости на войне гораздо значительнее, чем в мирной жизни, радость, близкую к счастью, приносил только военный успех. И сейчас Буранов решительно повернул свои мысли в привычное военное русло: стал размышлять о летних учениях на Карельском перешейке. Он снова и снова взвешивал значение этой подготовки.

Войсковые учения на Карельском перешейке были не совсем обычные. Там построили три линии траншей и много дзотов. Укрепления находились на гребне и на переднем скате высоты, имеющей превышение тридцать метров над уровнем моря. Справа и слева от высоты был лес. Этот оборонительный рубеж строился полмесяца. Все тут было сделано не условно, а по-настоящему, как у немцев. Допущена была только одна условность: «непроходимые» болота на правом и левом флангах. Обход главной высоты исключался, ее приходилось штурмовать в лоб, с фронта.

Склоны были пологие. Наши части, отдохнувшие и получившие свежие пополнения, легко их преодолевали. Оборонительный рубеж никому не казался слишком мощным, а все же штурмовать его учили целый месяц.

— Ну, это не линия Маннергейма! — говорили офицеры — участники финской войны. — Для учений можно бы построить рубежик потруднее.

Никто не догадывался, что этот «легкий» оборонительный рубеж — точная копия того вражеского рубежа, которым не могли овладеть наши войска, дважды его штурмовавшие. Создать такую копию помогла аэрофотосъемка, а также долгая и кропотливая наземная разведка. Во время учений на Карельском перешейке разведчики-наблюдатели должны были вскрыть секреты обороны «противника». И они это делали. Материал, добытый солдатами и офицерами разведки на искусственном рубеже, сравнивался в штабах с данными разведки, полученными на подлинном. И в большинстве случаев данные совпадали. А это создавало уверенность в том, что там, на боевом рубеже, разведчики смогут быстро и точно раскрыть до конца систему вражеской обороны.

«Все это очень умно и предусмотрительно, — размышлял Буранов, перебирая в памяти подробности учений. — Однако же на учебном рубеже не хватало как будто чего-то очень важного. Не было там души вражеского рубежа. Мы точно скопировали внешность его, доты и дзоты, ходы сообщений и траншеи, но знаем ли мы, чем он дышит, как жил, как действовал во время штурма? Главное — как действовали его скрытые, тайные пружины?»

Анализ боев под Тарунином, имевшийся в штабе группы, не удовлетворял Буранова: и в этом анализе тоже чего-то не хватало...

«А может, это просто навязчивая идея? — пытался он встать на другую точку зрения. — Может, все дело в том, что у генерала Василенко было недостаточно сил для успешного штурма, а никаких особых тайн или секретов у противника там и нет?»

Но против такого предположения восставали ум, опыт, военные знания и чутье бывалого разведчика. Тайны, несомненно, есть, и очень важно их разгадать во-время.

Это — задача разведки. Буранов лучше, чем кто-либо другой, знал, что артиллерийская разведка у нас оснащена первоклассной техникой, а разведчики — мастера своего дела. Сам он вырастил немало отличных разведчиков и не сомневался, что во всех частях, поступивших под его командование, есть такие. Став командующим артиллерией группы, Буранов сейчас же произвел в своих частях «разведку разведчиков». Результаты были отрадные: оказалось немало разведчиков, хорошо известных ему, настоящих мастеров. Особенно радовало его то, что он заполучил капитана Евгенова, который еще во время войны с белофиннами очаровал его своим необыкновенным искусством. Капитан делал чудеса, умудрялся видеть то, чего никто не мог увидеть, и не зря фамилию его переделали на Рентгенов; прозвище это так прижилось, что многие считали его за фамилию... Все эти опытные разведчики включатся в большой общий труд, предшествующий штурму сильно укрепленного оборонительного рубежа, где почти все до поры до времени невидимо.