Херувим - Полина Дашкова

– Юлия Николаевна, вы замечали, что психи никогда не приходят в одиночку? Косяком идут, чтобы мало не показалось. Вроде работаешь с нормальными больными, забываешь о психах, расслабляешься, а тут – оба-на, в один день трое подряд. Может, на них луна действует? Или магнитные бури? – Вика икнула, громко высморкалась и принялась стирать разводы туши.

В этот момент в кабинет вплыла старуха Протопопова. В руках у нее был толстый модный журнал в глянцевой обложке, из него торчали белые закладки, и Юлии Николаевне пришлось разглядывать носы, подбородки, губы и глаза фотомоделей, потом долго терпеливо объяснять, что Протопоповой больше нельзя делать никаких пластических операций. Старуха выплеснула на нее обычную порцию брани и угроз, Юлия Николаевна вяло парировала и, когда за Протопоповой закрылась дверь, почувствовала такую усталость, словно разгрузила целый грузовой состав в одиночку на сорокаградусной жаре.

Потом были еще две дамы, к счастью, вполне нормальные. Одна хотела убрать морщины со лба, другой требовалась пластика век.

Прием закончился. Юлия Николаевна поела в кафе напротив клиники, позвонила домой Шуре и узнала, что Гюрза ее не вызывала и день в школе прошел вполне сносно.

– У меня тоже вполне, – сказала она Шуре и пообещала, что сегодня придет пораньше. Ей действительно осталось осмотреть в стационаре своих прооперированных пациентов, и можно было спокойно отправляться домой.

Однако через пять минут после разговора с дочкой ее вызвал главный врач.

«Интересно, кто нажаловался? Мамаша Василькова? Нет, вряд ли. Скорее всего, опять Протопопова», – думала Юля по дороге к его кабинету.

Петр Аркадьевич Мамонов пил чай и жевал печенье.

– Мне нужно с вами посоветоваться. Тут у меня одна больная… – Он поперхнулся, закашлялся, Юля обошла стол, похлопала его по спине и продолжила его фразу:

– …жалуется, что доктор Тихорецкая отказывается ее оперировать?

Мамонов справился с кашлем, вытер потный лоб бумажным платком, откинувшись на спинку кресла, уставился на Юлю маленькими грустными глазами.

– А кому вы сегодня отказали, доктор Тихорецкая?

– Мадам Протопоповой, – с широкой улыбкой сообщила Юля, – и еще двоим. Один требовал срезать кожу со спины, чтобы кардинально удалить волосы, поскольку каждый волосок представляет собой сверхчувствительную антенну, принимающую сигналы с секретной базы ЦРУ.

– Это чудесно, – кивнул Мамонов без всякой улыбки, – а кто же третий?

– Мама привела дочку семнадцати лет. У девочки булимия, анорексия, дистрофия, депрессия, она кажется себе уродом, хотя на самом деле красавица. Они хотят просто операцию. Какую-нибудь.

– А, ну-ну, – равнодушно кивнул Мамонов, поднялся, вышел из-за стола и подхватил Юлю под руку, – пойдемте, я покажу вам мою больную. Довольно популярная эстрадная певица, Анжела. Можно сказать, звезда. Слышали? Нет? Ну не важно. Фамилия ее Болдянко. Ей двадцать два года. Месяц назад ее страшно избили, изуродовали лицо. Там переломано все, что можно сломать. С ней работали в Институте челюстно-лицевой хирургии. Работали честно, но грубо. Все жизненно важные функции восстановлены, а лица пока что нет. Четверо хирургов-косметологов от нее уже отказались.

Они вошли в соседний кабинет. Там на банкетке сидело маленькое бесполое существо. Обритая голова была низко опущена и болталась на тонкой шейке, как у сломанной куклы.

– Вот, Анжела, познакомься, это наш лучший хирург, Юлия Николаевна Тихорецкая.

Существо медленно подняло голову. Лица действительно не было. Юля увидела перекошенную, покрытую выпуклыми рубцами маску. Мимические мышцы застыли в утрированном страдальческом выражении, это была злая карикатура на страдание, мертвый слепок с грубой театральной гримасы. И только глаза оставались живыми. Они глядели на Юлю не моргая. В них были отчаяние, безнадега, надежда, все сразу.

На светящемся экране темнело множество рентгеновских снимков, на столе лежала толстая папка медицинских документов.

– Ну что, давайте посмотрим, – бодрым голосом произнесла Юля, пододвинула стул и, осторожно прикоснувшись к маске, повернула ее к яркому свету.

Майор Сергей Логинов проснулся от знакомой, родной боли, она уже не шутила, не пускала тонкие искры иголочки. Она быстро, по-хозяйски заполнила нижнюю часть тела, от ступней до поясницы, набухла и пульсировала в каждой клетке. Пришла медсестра Катя, поменяла капельницу, вколола обезболивающие.

– Да, кстати, я тебя поздравляю с днем рождения! – выпалила она и засмеялась.

– Разве сегодня пятое января? – удивился он.

– Нет. Сегодня второе февраля 1999 года. Запомни дату. Вчера ты родился во второй раз, с чем тебя и поздравляю. У нас тут, конечно, не роддом, однако новорожденные иногда появляются. Ты, например.

Она рассказала, что госпиталь находится под Москвой, ближайший населенный пункт – город Талдом Московской области. Доставили его сюда в бессознательном состоянии с тяжелой формой дистрофии, и ноги его представляли собой фарш, истыканный обломками костей.

Ему показалось, она нарочно так много говорит, чтобы он не задавал лишних вопросов.

– И еще у тебя был педикулез. Вши. Ну и чесотка, само собой. Ты был как бомж. А тощий, Господи! Тебя можно было спокойно выставлять в качестве учебного пособия по анатомии. Пузо к позвоночнику прилипло, ребра как стиральная доска. А в довершение всех безобразий у тебя было ОРЗ. Острое респираторное заболевание, в очень тяжелой форме. Температура тридцать восемь и пять.

Он продиктовал Кате телефон своей мамы и попросил позвонить в Москву. В ответ она молча кивнула. А когда он спросил на следующий день, позвонила ли, она, не глядя ему в глаза, ответила, что пыталась, но там никто не подходит.

– Тогда отправь телеграмму. Я продиктую адрес.

– Какие телеграммы, Бог с тобой! Здесь лес кругом. – Она покраснела, и лицо ее сморщилось в мучительно-фальшивой улыбке. – Ближайшее почтовое отделение в Талдоме, в пятидесяти километрах.

– Совсем не умеешь врать, – прошептал он еле слышно.

– Что? – вспыхнула Катя.

– Ничего… В пятидесяти километрах, говоришь? Но ведь не пустыня.

– Не пустыня. Секретный объект, – Катя надулась и отвернулась.

– Ладно, не обижайся. Я понял. Но ты не живешь здесь круглый год, хоть иногда ездишь и в Талдом, и в Москву.

– Только в отпуск. Сейчас февраль, а отпуск у меня в августе.

– Катюша, ну помоги мне, пожалуйста, у тебя ведь тоже мама есть. – Он попытался взять ее за руку, но она резко поднялась и вышла.

А через десять минут явился Аванесов, ни слова не говоря осмотрел его ноги, потом поднял пижамную куртку, стал слушать, долго сосредоточенно водил холодным фонендоскопом по груди, хмурился, бормотал себе под нос: «Хорошо, хорошо». Снял фонендоскоп, поправил одеяло и сердито произнес:

– Зачем к девчонке с дурацкими вопросами пристаешь? Не может она твоей маме позвонить. Не имеет права, понимаешь?

– Нет.

– А куда ты попал, тоже не понимаешь?

– Нет.

– Ну ладно. Чтобы больше не было проблем, запомни. Это госпиталь при учебно-реабилитационном центре Федеральной службы безопасности. Сверхсекретный объект. Мы не имеем права никому сообщать о наших раненых.

– Почему ФСБ? – процедил он сквозь зубы, не надеясь услышать ответа.

– Так получилось. Тебя наш спецназ подобрал. Загрузили в военный самолет, уже в фольге, как труп. Ну потом, при посадке, то ли тряхнуло тебя, то ли подействовал перепад давления, но ты застонал, зашуршал, в общем, везли покойника, привезли живого. – Аванесов хохотнул, подмигнул. Воспоминание об ожившем покойнике его развеселило. Сергей готов бы повеселиться вместе с ним, но быстро, на одном дыхании спросил:

– Моя мать знает, что я жив?

– Пока нет, – помотал головой Аванесов, – ей пришло официальное сообщение, что ты пропал без вести. Но ты не забывай, мать такие вещи сердцем чувствует. Не бойся, не похоронила она тебя, точно не похоронила. Столько времени ждала, подождет еще немного. Так надо. Почему, зачем, понятия не имею. Одно могу сказать: что ты жив, не знает вообще никто. Лежи и не рыпайся, отдыхай, глупый ты человек, радуйся, что дышишь, что ходить будешь и даже бегать, а вопросов больше не задавай, понял?

– Нет.

– Ну тогда просто прими на веру. Считай, это приказ. Ты кто? Майор, да? А я полковник медицинской службы. Вот я тебе приказываю радоваться жизни и не задавать вопросов, даже о маме. Все. Прости, дорогой. Потерпи немного.

Глава третья

Внеочередное заседание совета директоров коммерческого банка «Прометей» проходило не в конференц-зале, как обычно, а в уютном просторном кабинете председателя. Собралась верхушка совета, всего тринадцать человек. Следовало обсудить стратегию банка в свете последних, совершенно неожиданных событий. Сразу пятеро крупных государственных чиновников, которые являлись почетными клиентами и покровителями банка, оказывали ему множество законных и незаконных услуг, слетели со своих постов. Слетели почти одновременно, но по-разному. Трое подали в отставку, а на двоих были заведены уголовные дела по статьям о взяточничестве и превышении служебных полномочий.