Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП) - Гриффит Джордж

— Ты, пришелец среди людей, не ведающий, откуда пришел и куда идешь, если ты тот, кого давно ждали дети Меча, тот сын звезд, о котором было предсказано, что он поведет сыновей Армена к победе, ты, чей язык — язык сыновей богов, на котором в древние времена они говорили, когда ухаживали за дочерями людей, прежде чем грех пришел на землю, и чей язык теперь забыт всеми, кроме тех, кто служит у алтарей Неназванного — если ты действительно тот, кого Армен так долго ждал, тогда в знак своей миссии взойди сюда и возьми этот меч с его места. Но прежде чем ты отважишься на это испытание, выслушай предупреждение, которое было сделано в древности и до сих пор записано в нашей священной книге: тот, кто положит руку на Меч Армена и не сумеет вытащить его из камня, в который он погружен до середины рукояти, будет связан железными цепями и брошен на алтарь, и там умрет смертью, назначенной богохульнику. Поэтому, если ты боишься смерти, скажи об этом и уйди невредимым, но больше мы не увидим твоего лица!

Как ни удивился я этой странной речи, она все же пробудила во мне желание произнести слова, которые, казалось, исходили не от меня, а скорее от кого-то более мудрого и могущественного, чем я:

— Я ничего не знаю ни о смерти, о которой ты говоришь, ни о страхе, который я могу испытывать перед тем, что не имеет для меня никакого значения, и я не возьму меч с того места, где он стоит, только по твоему приказу. Но если бы та, что стоит передо мной, приказала мне вытащить его, тогда, будь он зарыт хоть в самом центре того камня, я бы вырвал его и положил к ее ногам, чтобы получить еще один ласковый взгляд ее глаз.

— Тот, кто не знает ни смерти, ни страха смерти, несомненно, должен быть чем-то большим, чем человек, но отважиться на смерть ради женской улыбки, действительно очень по-мужски! — грустно улыбнулся жрец. Повернувшись к царице, он сказал ей несколько слов на языке Армена. Слушая, она то бледнела, то краснела, глаза ее в недоумении перебегали с него на меня, а когда он замолчал, она спустилась по ступеням трона и протянула мне руку.

Я взял ее, и в тишине, в которой наши шаги отчетливо отдавались по камню, она подвела меня к самой верхней ступеньке перед алтарем и встала рядом со мной, указывая на рукоять меча, наполовину утопленную в камне. Жрец по другую от меня сторону возложил руку на алтарь:

— Теперь, дитя Земли или сын звезд, кем бы ты ни был, царица Армена, Владычица меча, которой сто тысяч воинов, таких, каких ты видишь там внизу, поклялись отдать свою жизнь, велит тебе взять священный клинок и владеть им, если сможешь. Ты доволен?

— Да, — ответил я. — И пусть моя правая рука отсохнет до плеча, если мне это не удастся!

Я протянул руку над алтарем и взялся за рукоять меча; между камнем и крестовиной как раз хватило места для ладони. Когда моя рука сомкнулась на мече, меня охватил тот же порыв, что заставил швырнуть четырех спутников Аракса наземь. Но было и нечто большее, потому что левой рукой я все еще держал царицу за руку и чувствовал, как она затрепетала в моей ладони, когда я протянул правую руку к мечу.

Я взглянул в ее глаза, устремленные на меня снизу-вверх, еще крепче сжал рукоять меча, дернул его, так что клинок закачался взад-вперед в свете алтарных огней, а затем одним могучим рывком выдернул его из развороченного камня. Трижды взмахнув им над головой в странном экстазе вновь обретенной радости, я опустился на колени и положил меч к ногам той, которая отныне была и его владычицей и моей.

Увидев это, жрец простерся передо мной, и каждый воин в зале опустился на колени там, где стоял и, прижав крестовую рукоять своего меча ко лбу, приветствовал меня — пришельца со звезд, каким все стали считать меня с этого момента, повелителя обнаженного меча и командующего армией Армена. Потом они поднялись на ноги и громогласно скандировали здравицу, а священник подошел ко мне и, опустив голову, произнес:

— Не подобает моему господину преклонять колена даже перед нашей госпожой Илмой, пред которой одной преклоняются все сыновья Армена, поэтому пусть мой господин встанет, а она своими руками опояшет меч, который в твоих руках принесет победу над врагами Армена.

С этими словами он ушел в каморку за алтарем и вернулся, неся в распростертых руках широкий цепной пояс с толстыми плоскими звеньями из чеканного золота, и, когда я встал, застегнул его на мне, а Илма, подняв обеими руками тяжелый меч с пола, куда я положил его к ее ногам, повесила его у меня на боку, а затем наклонилась и благословила золотую крестовую рукоять поцелуем, память о котором заставляла острый, сильный клинок бить глубже и вернее, чем любое другое оружие, которое я когда-либо применял во всех тысячах сражений, в которых я с тех пор прокладывал путь к победе или смерти.

Вот так я, ас Валдар, попал в Армен, мой первый земной дом, хотя тогда, как я уже говорил, я не знал, кто я и откуда пришел; и вот так пришли ко мне те две могучие силы, которые, что бы ни говорили ученые мужи, больше всего сделали для судьбы мира и судеб людей — меч сражений в руке и любовь женщины в сердце.

Я повернулся и посмотрел на вновь выстроившиеся ряды воинов, чьи взгляды сменились с гнева и подозрительности на уважение и почтение, больше не безоружный, а опоясанный мечом, как лучшие из них. Жрец Ардо заговорил с ними вместо меня и рассказал, как я совершил чудо только по приказу их царицы и так смело бросил вызов смерти, чтобы заслужить ее улыбку и добрый взгляд; и положив меч к ее ногам, я сделал это в знак служения и преданности ей и Армену.

Он замолчал, и громовой крик воинов снова сотряс кедровые балки крыши, а когда он затих, Илма тоже заговорила с ними, и они слушали ее, как маленькие дети. Что она говорила, я узнал много позже, но как музыка одинаково говорит с разноязыкими людьми, так и ее голос и жесты показывали, что она говорит обо мне и о себе. Пока я слушал сладкие переливы ее речи, видел, как на ее щеках вспыхивает и гаснет румянец, видел свет ее души, то сиявший в ее глазах, то затенявшийся белыми веками с длинными ресницами, которые то и дело опускались на них, мне так хотелось узнать, что она говорит, что я не мог дождаться, когда смогу попросить Ардо перевести ее слова.

Потом Илма заговорила о чем-то другом, отчего горячий румянец выступил на ее щеках, а в глазах вспыхнуло живое пламя; о чем-то, что заставило ее маленькие кулачки крепко сжиматься, а грудь вздыматься и опускаться под белым одеянием, и что заставило ее чистый, нежный голос звенеть, как серебряные трубы Ашшура звенели на заре перед городами, которым до прихода ночи было суждено превратиться в развалины.

Как влюбленный цепляется за слова возлюбленной, как старый боевой конь вострит уши, слыша топот военной колонны, так и воины Армена слушали, затаив дыхание, сжав кулаки и сверкая глазами от жажды битвы, в то время как Владычица меча очаровывала их колдовскими словами и воспламеняла их кровь пламенным красноречием.

Когда эхо от звона клинков и последовавшего за ее речью рёва одобрительных возгласов затихло, Аракс сделал знак, мгновенно вытянулись и сошлись шеренги, и быстрее, чем я успел это записать, снова была выстроена стальная арка от ступеней трона до двери. Илма спустилась с трона и, склонив царственную голову, приветствуя меня, прошла под длинной сверкающей стальной аркой в сопровождении Аракса.

Когда ее белая фигурка исчезла из вида, факелы потускнели, пламя алтаря побледнело, а большой зал стал мрачным, как горная долина ночью после захода луны. Я не сводил глаз с громадных дверей, которые захлопнулись за ней, когда Ардо дотронулся до меня. Я повернулся к нему. Он поклонился и сказал:

— Если мой господин последует за мной, он узнает многое из того, что, возможно, хочет знать.

— Да, хочу, потому что события сегодняшнего дня были удивительными, и у меня больше вопросов, чем у тебя хватит терпения отвечать, так что веди меня и давай начнем.

— Пусть мой господин следует за мной, я расскажу все, что знаю.