Генералы песчаных карьер - Гера Фотич

Оставшись один, Ткач снова подошёл к портрету и посмотрел на Петра.

— Ну, что висишь, родоначальник взяточничества? Говорят, что это ты своим наместникам денег не давал? Говорил, что и так наворуют? Вот теперь и смотри на результат — улыбайся!

Настроение испортилось — он представил себе всю глобальность процессов идущих в правоохранительных органах. От такой необъятности закружилась голова. Он сел за свой стол и посмотрел в окно. Солнечные лучи разбивались об отражающее покрытие стеклопакетов. Их жалкие проникающие остатки благополучно тушились кондиционером, истребляя даже намёк на уличную жару. Здесь был совсем другой климат.

Ткач отодвинул от себя книгу и задумался.

— Что же делать со всем этим? Ведь совсем недавно всё было по-другому. Двадцать лет назад. Когда мы пришли операми на землю.

Что изменилось? Ну да, водку пили. Зато работали как проклятые. Разгребали дерьмо. Тот же Сидоров падал под утро рожей в салат, а потом просыпался и ехал брать маньяка. Кто бы ему тогда сказал, что он будет через двадцать лет званиями торговать — застрелил бы верно. А я тоже хорош. Казначей! Деньги снизу собираю и наверх передаю. Противно. Ну а как жить? У меня — генерала, зарплата тридцать тысяч. У Аньки такая же была, когда секретаршей работала у моего приятеля — бизнесмена.

Кажется, ну вот ещё немного, и наступят перемены. Каждый новый президент об этом говорит. Распускают слухи, что специально денег не платят, чтобы отсеять случайных попутчиков и карьеристов. И как очистят ряды, так и зарплату сделают достойной. Но эти слухи возникают и пропадают уже на протяжении двадцати лет и никто им уже не верит. В регионах опера стали бунтовать через интернет.

А на прошлой неделе и ОМОН голову поднял. Стал рассказывать, как они деньги зарабатывают и своё руководство обогащают. Ну а что же делать? Про военных пенсионеров вообще на несколько лет забыли. Всем пенсию прибавляли, индексировали, а им — нет. Просто вычеркнули из живых!

Опять реорганизация! Видимо фээсбешники не спят! Учуяли волну в милиции — наверх доложили. Теперь всё закончится обычным тупым сокращением. Под него всех неугодных и сольют. А неугодные теперь кто? Те, кто неуправляем. Надо же формулировку придумали для тех, кто имеет своё мнение и отстаивает его. Надо будет Фролова отправить на пенсион!

Ткач почувствовал, как у него заныло сердце. Он достал из сумочки флакон изокета. Прыснул под язык неприятной жидкостью. Во рту защипало. Мысленно, поблагодарил знакомого доктора, за совет носить это лекарство постоянно с собой.

Так и окочуриться недолго от таких мыслей, — подумал он, — надо просто жить. Раз уж попал в колоду — следуй её правилам. Не хочешь — свободен. Другие на твоё место встанут. Иди, получай пенсию десять тысяч и пиши мемуары.

Глава 4. Петров

В кабинет осторожно постучали.

— Странно, — подумал Ткач, — куда секретарша смылась, не предупредив?

И не выходя из-за стола, крикнул:

— Войдите!

Это был подполковник Петров длинный и худой с украинскими усами и глазами побитой собаки, с которым Ткач начинал работать в отделении милиции простым опером. Петров Алексей Иванович был его первым начальником — старшим группы и выглядел совсем по-другому.

Не то, чтобы Ткач его не любил. А просто видеть не очень хотел. Шло от него какое-то дуновение из тех далёких времён, когда были они все молоды и мечтали об искоренении преступности, о спокойной жизни граждан. Когда не было привычки обниматься при встрече, но более близкого человека, чем напарник, прикрывающий твою спину, не существовало. И это дуновение проникало в душу Ткача немым укором, словно заноза начинала саднить внутри, ворошить погребённое когда-то и забытое, казалось навечно.

Та устоявшаяся, воздвигнутая годами генеральская пирамида уверенности и правильности в своей жизни, начинала рассыпаться мелкими песчинками. Расползаясь с самого верха вниз, захватывая с собой другие. Образуя оползни, грозя превратиться в лавины, несущие в своём грязевом потоке все, что встречается на пути, перемалывая гранит в песок.

Виделись они не часто, быть может, раз в два или три месяца. Да и то на оперативных совещаниях. Когда Ткач сидел в президиуме, а Петров где-то в глубине зала. Но где бы он не находился, их взгляды обязательно пересекались. И взгляд Петрова, словно выстрел из прошлого, пронизывал броню из наград и званий Ткача в очередной раз, раня чувствительную душу.

И вроде бы ничего особенного не было в этом взгляде. Но Ткачу казалось, что в нём таится маленькая смешинка, словно искорка насмешливого покровительства. Подобные тем, что сопровождают умилённые взгляды мамаш, тешащих своих любимых чад, выросших у них на глазах, и пытающихся неумело ухаживать за понравившимися им девочками.

Это было время восторгов. Первых раскрытий, задержаний преступников. Когда Ткач начал верить в себя. Что он тоже может помогать людям.

Петров знал его тогда, как облупленного. И если с кем-то Ткач мог бравировать своей оперской биографией, то при встрече с Петровым, чувствовал себя обнажённым. Точно вся физиономия Ткача была измазана украденным у бабушки вареньем.

Петров никогда ничего не просил и только здоровался при встрече. Но это ещё больше стыдило Ткача. Генерал убеждал себя, что это от того, что Петров не сделал карьеру и остался опером, правда, главка. Но сути это не меняло и оправдание генерала не успокаивало.

У Петрова была куча начальников и все пытались ему что-то воткнуть. То пошлют на усиление, то в засаду.

Было бы проще, если б Петров пришёл к нему и попросился на повышение. Каким либо начальником в район или здесь в управлении. Тогда бы они вроде как поменялись местами, и долг Ткача возместился бы его милостью. Но Петров не приходил. И не смотря, что его чихвостили со всех сторон, был упрям как палка. В свои сорок восемь лет так и не научился идти на компромисс. Всем говорил правду-матку. Поступал так, как считал нужным.

При встрече в коридоре угрюмо здоровался и, взглянув на Ткача, отводил взгляд в сторону. Ткач убеждал себя в том, что просто Петрову стыдно за себя, что даже не дослужился до полковника и вряд ли дослужиться. Но где-то глубоко в душе Ткача скрёбся маленький жучёк, настырный, невытравливаемый и непрогоняемый. С которым, как не хотел, Ткач, справиться не мог.

Он был в состоянии руководить всем, что было снаружи, но тем, что было внутри его самого и продолжало монотонно разъедать выстраиваемую им защиту из оправданий, он не владел. И каждый раз, видя Петрова, генерал чувствовал, как подгрызаемая внутри оборона постепенно разрушается.

В начале службы Петров учил Ткача всему, что знал сам. Таскал по подвалам, по притонам. Знакомил с осведомителями. Учил вербовать и колоть. Хотя воздействовать на преступников Ткач так и не научился. Петров не давал ему огорчаться.

— У каждого сотрудника в цепочке раскрытия преступления есть своё звено, — говорил он, похлопывая Ткача по плечу.

Обессиленному преступнику, изнурённому опросами, предъявляли Ткача. И говорили, что теперь с ним будет разбираться этот громила с кошачьими усами. Сергей делал злобное лицо. Мучениям задержанного приходил конец — он рассказывал всё, что знал.

Но вообще-то с преступниками Ткач общаться не любил, и с удовольствием ездил на какие-нибудь сборы или курсы повышения квалификации. На что других оперов было не загнать. И, несмотря на косые взгляды оперсостава, пистолет подмышкой убеждал его, что всё же он настоящий опер.

Эти убеждения однажды закончились.

Ткач тогда уже женился на генеральской дочке, которую вычислил по месту жительства, и якобы случайно познакомился. Тесть готовил его к повышению, знакомя с нужными руководителями. В общем, всё было на мази.

В тот вечер, поднимаясь к себе на этаж, Ткач увидел на лестничной площадке у окна двух подвыпивших бомжей, обоим было лет за тридцать. Один повыше ростом и плотнее комплекцией. Он говорил резко, обрывая на половине фразы своего собеседника, и видно было, что к теме разговора настроен более агрессивно. Второй был худощав. С узким длинным лицом и большим орлиным носом, выглядывающим из-под нависшей чёлки тёмных кучерявых волос. Периодически он мотал головой, убирая её с глаз, и приглаживал рукой к голове, где она некоторое время держалась, но затем снова постепенно сползала вниз. Присев на узком подоконнике низкого окна, они философствовали о современной жизни, периодически прикладываясь к «красной шапочке» (продававшееся в аптеке лекарство на спирту, с завинчивающейся красной пробкой). На закуску, едва прикрытый куском газеты лежал ломтик сыра.

Что дёрнуло Ткача вспомнить о своём долге, он так и не мог вспомнить потом. Но зайдя в квартиру, положил портфель и снова вышел, обнажив оружие.