Страшный суд - Станислав Гагагрин

Там уже собралось десятка два седых мужичков и несколько женщин, выделялся среди них серьезный дядя помоложе, как я сообразил, оказавшийся Владимиром Ивановичем, собравшим сюда коммунистов, не побоявшихся отдать дань уважения Владимиру Ильичу.

Грустно все это выглядело, грустно… Кто бы мог подумать о таком еще два-три года назад?!

Но была разлита вокруг и светлая приподнятость, очищающая душу мысль о том, что эти-то вот пожилые люди абсолютно бескорыстны. Более того, воспитанные на воинской субординации, они пришли сюда, рискуя вызвать неудовольствие того же главкома Сергеева, который недавно уже потребовал снять повсюду ленинские портреты.

«Теперь-то я уже никогда не пойду к Игорю Дмитриевичу на рандеву, — сказал я себе, когда узнал об этом. — Кто бы мог о нем такое подумать?!»

Впрочем, хорошо и лично знакомый мне прежде вэдэвэшник Грачев вызывал у меня не меньшее, если не большее духовное неприятие.

Произнес пару слов бывший политотделец, полторы-две фразы, вякнул ваш покорный слуга, прислонили к мрамору внушительного — спасибо Юрию Алексеевичу Яшину, его заботами поставили! — памятника вождю мирового пролетариата архискромный, если не сказать жалкий, веночек, я рассыпал принесенные от себя и Дурандина гвоздики по обе стороны, постояли в скорбном молчании и принялись расходиться.

На краю площади мы с Владимиром Ивановичем остановились, захотелось потолковать о грядущем референдуме, уточнили полное совпадение взглядов по поводу того, как отвечать на вопросы, договорились о дальнейших взаимных действиях и стали прощаться.

Пожимая руку бывшему комиссару, я окинул памятник Ленину последним взглядом и, хотя он отстоял от меня на сотню метров, увидел, как на гранитное возвышение поднялся человек в камуфлированной одежде, пятнистой шапке с козырьком и положил на плиту алые гвоздики.

«Не от командования ли РВСН?» — усмехнулся я бредовой мысли и повернул к овощному магазину так, чтобы встретиться с неизвестным мне человеком. Положив цветы он постоял немного, сняв десантную кепку и опустив голову, затем медленно двинулся к Поляне сказок, где сиротливо высились облупившиеся от времени, лишенные всяческого обихода — время заботливого и рачительного хозяина, славного маршала Толубки, увы, кончилось! — герои «Оловянного Солдатика» и «Буратино», «Иванушки Дурачка» и «Бабы Яги», «Синдбада Морехода» и «Аленького цветочка».

Двигался неизвестный почитатель Ленина неторопливо, и у макета хитроумной лисы Алисы я довольно быстро догнал его.

Пока раздумывал о том, как затеять с незнакомцем беседу, человек в камуфлированной одежде вдруг повернулся.

— С праздником, дорогой камарад Гагарин, — печально глядя на меня, произнес Адольф Гитлер.

Глава третья

УБИЙСТВО РУССКОГО НАРОДА

Когда в ресторане «София», где отмечали его возвращение с Лабрадора, он сказал им, что написал в океане пьесу и сейчас отнесет сё Олегу Ефремову в «Современник», то сразу ощутил, внутренне забавляясь, как Олег Зикс и Виктор Вучетич, да и его ненаглядная Вера, о которой он так мечтал среди снежных зарядов и айсбергов, принялись посматривать на Станислава Гагарина с некоей опаской: не свихнулся ли парень в Атлантике…

Сдвинуться в этом рейсе было немудрено. Декабрь, январь, февраль и март, целую зиму шестьдесят седьмого и шестьдесят восьмого годов кувыркался Станислав Гагарин в ледовых разводьях Лабрадорского моря, добывая на трехсотметровой глубине треску и морского окуня, рискуя при этом расшибить траулер о любую из ледяных глыбин, которые так и норовили стукнуть корабль в скулу или — тогда вообще туши свет! — в район машинного отделения.

И все это в зимнем мраке, при температуре воздуха до минусовых двадцати, при ослепляющих штурманов снежных зарядах, толкотне отечественных и иностранных добытчиков, которые утюжили дно тяжелыми бобинцами тралов и хапали, жадно хапали славную рыбу тресочку, которая хорошо шла и на колодку, и на филе, печенка ее на рыбий жир, а требуха, плавники и головы на рыбную муку, которой крайне справно кормить на берегу кур и другую сухопутную живность.

И в эдаком беспросвете, отягощенном присутствием на борту капитана-самодура Безрукова и удивительного дебила помполита Ненахова — про их траулер так и говорили: на «Мурманске» капитан безрукий, а комиссар нина…й — почти никем еще не признанный сочинитель в урывках между собственными штурманскими вахтами на мостике и подвахтами на шкерке рыбы, не считая подмен коллег-судоводителей на промысловой суете, когда задувало так, что нельзя было ни на мгновение оставить рулевую рубку, в эти обалденные по физическому и психическому напряжению месяцы Станислав Гагарин умудрялся вести скрупулезный дневник событий для будущей книга Mare tenebrosum — Море Мрака — о рыбном промысле в Атлантике, сумел написать рассказы «Женщина для старпома», «Маленький краб в стакане» и вот еще пьесу сочинил, которую и назвал «Сельдяной Король».

— Пошли, — решительно сказал он, оплатив щедрый обед, которым угощал любимую жену и товарищей. — Отдадим Ефремову пьесу и тогда в другом месте добавим.

Главный режиссер театра «Современник», уже известный к тому времени Олег Ефремов прощался с болгарскими гостями и попросил Станислава Гагарина подождать. Олег Зикс и Вучетич с Верой в приемную главрежа не заходили, обретались в тесной прихожей старенького театрального здания, тактично обсуждая странное поведение неспособного на подобные прежде закидоны Стаса.

А Стас, не моргнув глазом, представился Ефремову, рассказал о себе, о том, как написал в суровом Лабрадорском море пьесу, выразил надежду, что «Король» его вполне современен, хотя и носит притчевый характер, впрочем, последнее, по мнению драматурга-неофита, скорее всего и заинтересует неуемного такого режиссера.

У Ефремова «Сельдяной Король» и его создатель-моряк пробудили любопытство — или Олег Николаевич сыграл проявление интереса, какая теперь разница! — пьесу попросил оставить, и Станислав Гагарин вручил главрежу чистенький, отпечатанный собственноручно на судовой машинке первый экземпляр. И простившись с Ефремовым — вышел…

В прихожей театра ни Веры, ни Олега Зикса, ни Виктора не было.

Не обнаружил их Станислав Гагарин и у входа. Он дошел до одного угла, выглянул, потом до второго, подумал: не стоят ли спутники у «Пекина». Зрение у него было отменное — нет, никого похожего у гостиницы не обнаружил.

Владим Владимыч Маяковский, на которого вопросительно глянул уже обеспокоенный штурман, развел руками:

— Никого не видел, дружище, — виновато промолвил поэт. — Впрочем, за чтением стихов мог и не заметить… Глянь разве что в «Софию». Авось, там они, голубчики. Добавляют, наверное, кореша твои, коллега.

Станислав Гагарин вздохнул, могли бы и дождаться, для него только что завершился революционный поступок, и скорым шагом подался к «Софии», надеясь, что живоглоты из «Сельской молодежи» ухитрятся добавить на приемлемую для его пусть и морского, но имеющего тенденцию тощать кошелька сумму.

Поравнявшись с каменным Маяковским, вот уже многие годы без устали читающим стихи поэтом-бунтарем, Станислав Гагарин повернулся: а вдруг товарищи его и Вера укрылись в незамеченном закоулке и ждут его у здания театра?

Площадь Маяковского, на которой супротив гостиницы «Пекин» только что ютился «Современник», была до неприличия пуста.

Здание театра таинственным образом исчезло.

Надо ли говорить, что ни собственной жены, ни Вучетича, ни Олега Зикса Станислав Гагарин в ресторане «София» не обнаружил?

Находясь в смятенных чувствах недавний еще штурман Мурманского тралфлота не обратил особого внимания на изменившийся интерьер злачного места, в котором только что обедал, на иное оформление витрин, исчезнувшие с крыш окружающих площадь Маяковского домов привычные лозунги и обращения к народу.

Некоторое время таращился он на пустое пространство, его занимал прежде исчезнувший теперь театр «Современник», потом сунулся в ресторан, но дальше вестибюля не пошел, некое чувство подсказало тщету его поисков в этом направлении.

«Что делать? — настойчиво билась мысль. — Что делать?»

Наверное, все трое двинули на Сущёвскую в «Сельскую молодежь», решил Станислав Гагарин. Надо позвонить в редакцию и самому подаваться туда.

Об исчезнувшем здании театра наш герой старался не думать, хорошо понимая, что попытка обсудить с самим собой эту проблему может свести с ума. Попробуй же он решить сей вопрос с прохожими, его тут же определят в психушку, хотя бы и оставался он вполне нормальным человеком.