Психопомп - Александр Иосифович Нежный

спиртом, протереть руку возле плеча, куда делают укол, и там надрезать. Я почувствую и проснусь. Не ошибитесь, я вас очень прошу. Как я буду под землей, когда проснусь? Я мертва? Это правда? Но ведь много случаев, я читала, и на работе рассказывали, одну женщину положили в гроб, опустили в могилу и стали закапывать, но, слава Богу, могильщик услышал, что она кричит. И еще был случай, я читала, в морге мужчина… Я мертва? Но вот на иконе, вы взгляните, Христос держит на руках душу Своей мамы, она, то есть душа, спелената, как ребеночек, о чем я всегда мечтала, но так сложилось, поймите меня, этот человек не мог оставить семью, там дети, двое детей, жена болела, он исключительно порядочный человек и сказал мне очень честно, сразу, Тоня, он сказал, я не могу оставить семью, я его любила и хотела ребеночка, но, знаете ли, я виновата, должно быть, я подумала, как я буду одна, никого больше я не смогла полюбить, и не полюбила никого, и долго я жалела, что не решилась на одинокое материнство, хотя у нас много матерей-одиночек, это плохо, конечно, без отца, но если бы я как следует подумала и преодолела все страхи, и еще он как в высшей степени порядочный человек не оставил бы меня совсем и ребеночка, он бы непременно помогал, но я даже не знаю, как сказать, ему было бы очень трудно, потому что он не русский и не из России, он немец из ГДР, и я думала, сколько препятствий, он вряд ли бы смог нас навещать, и что бы я делала одна? так если Христос держит ее душу, а это изображено очень много лет назад, и с тех пор никто не опроверг, то, значит, она, то есть душа, отлетела, и, значит, Его мама умерла, не понимаю, почему на это своевременно не обратили внимания, а говорят, она лишь уснула очень глубоким сном, но спящий человек не расстается со своей душой, ведь это было бы ужасно, когда ты уснешь, и душа твоя улетает от тебя, никто бы не спал от страха, так я, может быть, еще не рассталась с моей душой, и тогда я всего лишь сплю, вот вы о чем хорошенько подумайте и все проверьте. Я мертва? Не может быть. И это все?!

Была ли справедлива к ней жизнь?

Странный вопрос. Будто сама жизнь не чревата несправедливостью; а если со всей откровенностью, то не является ли она сама по себе ужасающей несправедливостью хотя бы потому, что завершается смертью.

Марк прикрыл лицо Антонины Васильевны и, тихо ступая, вышел из комнаты. Евгений Михайлович Никитин, единоутробный ее брат, сидел на кухне, за столом, со склоненной на грудь головой. Похоже было, он спал. В бутылке перед ним оставалось чуть на дне; и только сейчас Марк заметил под столом бутылку такой же «Хортицы», но опорожненную. Он осторожно покашлял. Кхе-кхе. Евгений Михайлович тотчас вскинул голову и взглянул на него безумными красными глазами. Ну, спросил он хриплым голосом, как она там? Но сразу же сморщился и махнул рукой. Чушь какая. Вчера была жива, а сегодня ее нет. Злобная чушь. Выдумка злобная. Я – выдумка, она – выдумка, и ты тоже, не надейся. Никитин коснулся нательного крестика. Он злобный шутник, я давно подозревал. С ней все хорошо, сказал Марк. Трясущейся рукой Евгений Михайлович взял бутылку и горлышком вниз довольно долго держал над рюмкой, пока из нее не упала последняя капля. Что ты несешь. Ты не поп и не в церкви. Не может там быть хорошо. И ты не втягивай меня… в пустые разговоры о пустом. Там пусто, там ничего, понимаешь? Никак. Он выпил и только с третьего раза попал вилкой в кружок колбасы, но не донес до рта, а с гримасой отвращения вернул на тарелку Глаза сейчас закрою, и все исчезнет. Евгений Михайлович действительно зажмурил глаза и для верности прикрыл их ладонью. Темнота, сообщил он. Ничего нет. Колбасы. Тебя нет. Я упразднил все. Неужели надо было создать Тоню только затем, чтобы ее уничтожить?! Ей хорошо, повторил Марк. Он стоял на пороге кухни с паспортом Антонины Васильевны и справкой о ее смерти. Ей лучше, чем здесь. Евгений Михайлович опустил руку, открыл глаза и с ненавистью взглянул на Марка. «Как ты смеешь мне лгать?! – бешено крикнул он, попытался встать, однако ноги уже не держали его, и он рухнул на стул. – Я тебя… Да ты кто?! Зачем?! Иди, откуда пришел. Иди, иди… – Тут в голову Никитину пришла ужасно понравившаяся ему мысль, и, смеясь хриплым смехом, он сообщил о ней Марку. – А знаешь… нет, ты представь! Вот сей момент… сию же минуту я беру трубку… вот, – неверной рукой он снял трубку, – и говорю… – он прижал трубку к уху. – Знаешь, что говорю? А мне и на хер не нужна ваша “Вечность”… и ваш этот… уполномоченный гробовщик! Он издевается, этот ваш Марк… как там… Лоллиевич… у него имя… от-вра-ти-тель-но-е, – по слогам, четко произнес Евгений Михайлович. – Не по душе… оно… мне. Обращусь в “Ритуал”. Пришлите, но не врага… утешителя мне пришлите. Утешить меня. И Тоню… – Он коротко прорыдал. – Она мне всегда… все мне… детям моим… а я… Я ее смерть проспал! – с отчаянием вымолвил он и, взявшись за голову, принялся качаться из стороны в сторону. – Я ей попить дал… она попросила… сок апельсиновый, она любит… и лег. Я рядом, на матрасе… Тоня, я ей сказал, ты меня позови… И уснул, негодяй я, сволочь, мерзавец! И не услышал. Заснул, она живая, а проснулся – мертвая. Тихо умерла. Жила тихо и…» Он извлек из кармана брюк платок, долго вытирал глаза, сморкался и горько жаловался на судьбу, отнявшую у него бесценного человека. «Но она же дура была! – вдруг повернулся он к Марку. – Абсолютно! Все признаки, что рак. Худела ужасно. Таяла! Тоня, ты худеешь. Отвечала, я пощусь. – Евгений Михайлович презрительно захохотал. – У тебя вся жизнь пост! Дура! Ослица! Мне хоть не ври! Что ты сделала, бедная моя, – сказал он с тоской, замолчал, но ненадолго. – Сколько, – отрывисто спросил Никитин, – сколько сейчас?» «Половина восьмого. Евгений Михайлович, нам надо…»

«Давай, – кивнул Евгений Михайлович, – выкладывай…» Марк вдохнул и выдохнул. «Сначала. Хороним или кремируем?» «А ты… ты как об этом думаешь?» «Антонина Васильевна, – сказал Марк, – выбрала бы погребение». «Да?» «Да», – твердо промолвил Марк.

4.

В десять пятнадцать по совершении приготовлений, без которых Антонина Васильевна