Аскольдова могила - Михаил Загоскин

Опубликованный в 1838 году роман «Искуситель» стоит несколько особняком в творчестве Загоскина, хотя по своей «готической» стилистике он и связан с циклом повестей под общим названием «Вечер на Хопре». В этих небольших повестях (вместе со вступлением их семь) проявляются одновременно различные стороны дарования Загоскина. В самом начале он от имени рассказчика объясняет свою привязанность к «страшным» историям и загадкам: «Не могу описать, какое неизъяснимое наслаждение чувствую я всякий раз, когда слушаю повесть, от которой волосы на голове моей становятся дыбом, сердце замирает и мороз подирает по коже». При этих словах невольно вспоминается подросток-книгочей Миша Загоскин, захваченный чтением любимой Анны Радклиф. Однако в своих повестях Загоскин, учитывая успехи просвещения и растущий рационализм века, не рискнул открыто возрождать «готическую» литературу ужасов. Недаром и «Библиотека для чтения» спустя два года прямо заявляла, что и «в Париже ужасы уже не в моде».

Тем не менее для России время такой «неистовой» литературы еще не прошло окончательно. В 1828 и в 1831 годах появляются близкие по духу и приемам повествования циклы повестей-рассказов А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» и Н. В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». В 1834 году вышел в свет и нашумевший «готический» роман Н. И. Греча «Черная женщина».

И все же, чувствуя уязвимость своей позиции, Загоскин вначале оставляет читателю возможность двоякого объяснения происходящих событий – и мистического, и рационального, а в повести «Белое приведение» вообще разоблачает мистификацию. Это, очевидно, и позволило Аксакову утверждать, что «все семь вечерних рассказов на Хопре имеют страшное содержание, которое, впрочем, никого не испугает, а разве иногда рассмешит. Хотя все они написаны тем же прекрасным и живым языком, но область чудесного, фантастического была недоступна таланту Загоскина»[29]. С этим утверждением трудно согласиться. Тема иррационального объяснения таинственных происшествий, о которых рассказывают участники вечерних посиделок в старинном загородном доме отставного офицера Асанова, мистика по натуре, нарастает крещендо, и последний рассказ цикла уже смыкается с труднообъяснимой реальностью, когда все слушатели оказываются во власти настоящего ужаса: «И подлинно, мы все как полоумные бежали по коридору, спотыкались, падали и давили друг друга». Добродушный автор на этот раз позволяет себе взять реванш у скептиков, как персонажей, так и читателей.

Бой скучному рационализму дан и в опубликованном в 1838 году романе «Искуситель». Здесь мефистофелевское начало автор отождествляет с тлетворным западным влиянием, отвергающим и унижающим традиционные ценности российского общества. В будущем споре западников и славянофилов Загоскин бескомпромиссно принимает сторону последних, став их идейным предтечей.

В романе немало автобиографических моментов, и село Тужиловка списано с родного загоскинского имения Рамзай, но это не сентиментальное воспоминание детства – «Искуситель» относится к числу наиболее тенденциозных и откровенно полемических произведений Загоскина. Нашу оценку подтверждает и высказывание самого автора: «Я писал его с чистым намерением, в том смысле, что предметом моим было бороться с новыми идеями, которые наводняют наше отечество, – идеями, разрушающими порядок, повиновение к властям, к закону…»[30]

Думается, что неправомерно видеть в «Искусителе» неудачный опыт создать подобие «русского Фауста»[31]. Все-таки роман был менее философичен, чем злободневен в идейно-политическом отношении. В этом аспекте «Искусителя» можно рассматривать как своеобразную предтечу «антинигилистских романов» Писемского и Лескова. Определенная параллель возникает между «Искусителем» и «Бесами» Достоевского.

«Я считаю святой обязанностью не угождать духу времени, а говорить то что внушает мне совесть и здравый смысл, которого французские либералы и русские европейцы терпеть не могут»[32] – такая идейная бескомпромиссность Загоскина и его граничащий с ксенофобией «жесткий» патриотизм отталкивали не только людей противоположных воззрений, но и даже некоторых его единомышленников. Поэтому не удивительно, что роман «Искуситель» был холодно принят даже С. Т. Аксаковым, хотя выше мы уже приводили отзывы печати, сравнивавшие «Искусителя» с великолепным романом Лажечникова «Ледяной дом». И. А. Крылов также писал Загоскину в конце 1838 года: «Я слышу чудеса о вашем новом романе „Искуситель“[33].

Любопытно, что в целом эту реакцию подтверждает год спустя и сам Белинский: «Появление каждого нового романа г. Загоскина – праздник для российской публики»[34].

В «Искусителе», этом «ярко романтическом» произведении, как оценили его в нашем современном литературоведении[35], бросается в глаза, конечно, гофмановская стилистика. Существует несомненная генетическая связь между бароном Брокеном, приехавшим «погостить» в холодную Москву из теплых, заморских краев, и булгаковским Воландом.

Силу романа, на наш взгляд, ослабляет поспешная морализаторская развязка. Бесспорно и другое обстоятельство – отрицательные герои, конечно, против воли автора получились намного более яркими и живыми, чем герои, выражающие авторское кредо. Так что, как видим, проблема создания положительного героя была камнем преткновения для литераторов во все эпохи.

После повестей на современную тему – «Официальный обед» и «Три жениха» – Загоскин пишет и роман аналогичной тематики – «Тоска по родине» (1839), действие в котором в отличии от повестей происходит большей частью за рубежом.

В 1840-е годы после романа «Кузьма Петрович Мирошев» (1842) начинается определенный спад в творческой деятельности Загоскина, хотя внешне он сохраняет литературную активность. Последними его историческими романами стали «Брынский лес» (1846) и «Русские в начале осьмнадцатого столетия» (1848), а из комедий – «Поездка за границу», «Женатый жених», «Заштатный город». Однако все эти произведения уже не играли заметной роли в текущем литературном процессе.

В чем же причина творческого кризиса даровитого писателя? Во-первых, Загоскин, как и многие российские литераторы того времени, отождествлял образ просвещенной монархии с бюрократическим стилем николаевского самодержавия, и, какими бы высокими патриотическими и духовными идеалами они ни руководствовались, такое непонимание действительности вело их к идейному ретроградству и творческому бессилию. Загоскин не дожил до Крымской войны, впервые так наглядно обнажившей пороки самодержавно-чиновничьего государства, ушел из жизни в 1852 году, не испытав краха своих мировоззренческих иллюзий.

Мы-то теперь знаем, что именно в эпоху Николая I были посеяны семена всех последующих социальных катаклизмов и был упущен последний шанс сблизить Россию с Европой в направлении необходимого общественного и экономического прогресса. Но среди современников Загоскина только единицы понимали соотнесенность николаевского правления с историческим ходом мирового развития. Так что суженное понимание патриотизма Загоскина – не его вина, а его беда. За заблуждения гражданина приходится расплачиваться художнику.

И все же многие упреки в адрес Загоскина нам кажутся преувеличенными и не учитывающими характера самого общества. Примером такой предвзятости может служить мнение журнала «Мир божий»: «Он идеализировал народ, но не народ действительный, которого он не знал, а народ какой-то театральный, народ милых старинных опер и наивных пасторалей»[36]. Конечно, более критический взгляд Загоскина на окружающее усилил бы идейное воздействие его творчества на общество. В защиту Загоскина, правда, скажем, что интуитивно он стремился выйти за рамки официозных концепций и проявить широту взгляда[37]. Поэтому прав был известный исследователь русского романтизма И. И. Замотин, считавший, что, «поэтизируя свою национальную старину с ее внешней и внутренней стороны, М. Н. Загоскин, однако, не впадает в узкий патриотизм и национальную исключительность»[38].

Не исключено: полному раскрытию творческих возможностей Загоскина помешало то обстоятельство, что литературная судьба его сложилась во внекарамзинской традиции и соответственно с большим трудом вписывалась в современный ему литературный процесс. Он не принадлежал ни к пушкинскому кругу литераторов, ни к официозному лагерю «правых демократов» Булгарина и Греча. Не сложились у него отношения и с вождем третьего литературного направления – Николаем Полевым. Хотя, казалось бы, общительный и добродушный нрав Загоскина давал ему возможность быть в центре литературной жизни; да и людей он не чуждался. Недаром в течение четырех лет возглавлял Общество любителей российской словесности. Получив письмо по театральным делам от тогда еще малоизвестного прозаика Р. М. Зотова, Загоскин торопится откликнуться: «Почтеннейший Рафаил Михайлович! Спешу отвечать на письмо ваше – мне и самому весьма приятно возобновить хотя б через переписку прежнее знакомство наше»[39].