Так дай мне напиться - Евгений Антонов

Сейчас мы с тобой движемся к Востоку. Там сейчас находится большинство из тех, кого я знаю. Кое с кем мне нужно встретиться, что бы поговорить, побыть вместе. Без этого мне кранты. Я начинаю уставать. Я конечно понимаю, что испытывать это, время от времени, свойственно всем, кто ищет, что это проходящее и что главное в такой период — не сломаться, но… Сейчас мне чертовски нужно их увидеть…

Все это может показаться тебе выдумкой, пустым звуком, но поверь мне: не нужно торопиться возвращаться на обыденный круг вещей и событий. Прокатись пока со мной. Тебе это может понравиться, или не понравиться, но в любом случае, для тебя было бы хуже, если бы этого не случилось совсем».

Затем они долго ехали молча. Леннон, казалось бы, дремал.

Пропащий, уставившись в пустоту, пытался переварить сказанное им. От всего этого веяло каким-то спокойствием, коего раньше Пропащий не испытывал. Постепенно в его голове оформилась мысль, что все, что он делал до этого, то, как он жил, было каким-то неправильным и фальшивым. Теперь это показалось ему настолько очевидным, насколько раньше, в мелочной суете обыденной жизни было недоступным для понимания.

«Но, — продолжал размышлять он, — если все это не так и неправильно, то как же правильно?»

Голова его уже устало от непривычной для нее интенсивной умственной деятельности и начала болеть. В тот момент он еще не успел понять, что он задал себе именно тот вопрос, ответ на который, в определенном смысле, так искали странники.

«А как мы их найдем?» — внезапно прервал молчание Пропащий.

Леннон, видимо, ждал этого вопроса и, скорее всего, вопрос этот был для него сигналом о том, что он не ошибся в своих предположениях…

Пропащий начинает «включаться».

«Мы едем по условленному маршруту. Кто-нибудь да должен появиться. И по моим расчетам, уже довольно скоро».

Дальше они снова ехали молча, думая каждый о своем, пока, спустя примерно час, в вагоне не появился и не уселся в их купе странный субъект, похожий на монаха из-за накинутого на голову капюшона неуместной в это время года зимней куртки. Ощущение таинственности усиливалось сгустившимся за окнами вагона вечерним сумраком.

«Капюшон» посидел немного молча, потом спросил не поворачивая головы и, словно бы, ни к кому конкретно не обращаясь: «Так едешь, или ищешь кого?»

Пропащий, до этого углубленный в себя, аж вздрогнул от неожиданности, чего нельзя было сказать о Ленноне. Он даже не пошевелился и ответил коротко, не открывая глаз: «Ищу».

«Водку будешь?» — снова спросил «капюшон».

«Буду».

«Наливай».

И, словно ставя финальную точку в их коротком диалоге, он водрузил на середину стола извлеченную из бездонного кармана своей куртки бутылку водки.

Пропащему на какой-то миг показалось, что время шутит над ним, включив повтор предыдущего вечера.

«Надо же, опять пьянка,» — с горечью подумал он. «А ведь только что было так хорошо!»

Но дальнейшие события вновь утвердили его в мысли, что он теперь причастен к другой, ранее не замечаемой им стороне жизни.

При полном молчании, делово, из сумок были извлечены стаканы и кое-какая закуска с расчетом на троих. Человек этот, наконец-то, откинул капюшон и так же молча разлил.

«Прям как на похоронах,» — подумалось Пропащему.

Они, однако же, чокнулись и незнакомец даже, прежде чем выпить, произнес, в качестве тоста, что-то по немецки, а выпив, даже не поморщившись, поставил стакан на стол и, явно не промышляя закусывать, промолвил: «Капитан о тебе спрашивал, мол, как он там?

Давно, говорит, не видел».

Пропащему не хотелось пить. Во-первых, потому что он боялся пропустить что-нибудь важное, а во-вторых, потому что просто не хотелось. Однако видя, что Леннон уже выпив, не торопясь закусывает, он поспешил сделать то же самое.

«Художник где сейчас?» — задал, наконец-то, Леннон интересовавший его вопрос.

«Я не знаю. Давно не встречал. Где-то он надолго завис, я даже беспокоиться начал,» — незнакомец теперь скинул куртку с плеч за спину, оставив при этом руки по локоть в рукавах, словно готовый в любой момент подняться и уйти, сойдя на первой же попавшейся станции.

Наверное, так оно и было. Под курткой у него была такая же старая, как и у Пропащего футболка. В то же время, нельзя сказать, что вид у него был совсем уж запущенный. Вовсе даже наоборот: он был аккуратно подстрижен, чисто выбрит и совсем даже не походил на бездомного бродягу. С виду он был еще моложе Леннона. Сидя рядом с Пропащим, он легонько толкнул его рукой в бедро: «Наливай. Чего сидишь?»

Пропащий послушно налил и они выпили еще по одной. Потом Леннон обулся в лежащие под столом кроссовки и сказал, поднимаясь:

«Пойду пройдусь, посмотрю, что нынче за народ здесь ездит».

Пропащий тоже, было, дернулся пойти с ним, но Леннон остановил его: «Сиди. Я еще вернусь». И ушел.

«Это не делается вдвоем,» — снова наливая, заметил незнакомец поучающе. «Вдвоем трудно оставаться неприметным, наблюдать все со стороны. Поэтому странники передвигаются в одиночку. Им так больше нравится».

Затем он поднял свой стакан: «Будешь еще?»

«Да нет, пропущу пока, пожалуй».

«Ну смотри сам». И выпил.

Какое-то время никто из них не проронил ни слова. Пропащему показалось, что незнакомец начинает уходить в себя, потому что лицо его утратило свою подвижность, а взгляд стал несколько отрешенным.

«А ты кто?» — спросил Пропащий отчасти из любопытства, отчасти для того, чтобы растормошить его.

После небольшой паузы, в течение которой незнакомец возвращался в себя, он заговорил. Голос его при этом стал более низким.

«Ты спрашиваешь, кто я? Я пилот самолета, истребитель. Я ложусь на топчан, на диван, на вагонную полку, без разницы, как летчик усаживается в пилотное кресло своего самолета. Я укрываюсь одеялом, как он захлопывает фонарь кабины. Для меня закрыть глаза означает то же, что и для него начать разбег по взлетной полосе. А засыпая, я начинаю набирать высоту.

Всем нам свойственно видеть иногда дурные сны. В твоих дурных снах тебя могут обидеть, унизить, изредка убить. Все мои дурные сны сводятся к одному: я начинаю падать и разбиваюсь, врезавшись с бешенной скоростью в землю. Это очень страшно и больно. Падая, я кричу. Я даже опасаюсь, что мое сердце когда-нибудь не выдержит и я умру, так и не долетев до земли.

Но к счастью, кошмары навещают нас не так уж и часто. И все остальное время я, в отличии от вас, ЛЕТАЮ.»

Пропащему показалось, что на последнем слове, расширившиеся глаза рассказчика начали излучать свет.

«Летая, я испытываю и вижу то, что невозможно испытать или увидеть в реальной жизни».

Он умолк, приходя в себя. Потом налил себе в стакан остатки водки, выпил ее, немного закусил и, поставив пустую бутылку под стол, спросил: «Хочешь музыку послушать?»

«Какую? Где?» — не понял Пропащий.

«А на-ка вот». И с этими словами Истребитель извлек откуда-то из внутреннего пространства своей куртки плеер с маленькими наушниками и положил на стол.

«Ты пока посиди, послушай, а мне нужно кое-что обдумать. Только не спрашивай меня ни о чем».

И он уселся на место Леннона, забившись в самый угол и полностью уйдя в тень, отбрасываемую верхней полкой при тусклом вагонном освещении.

Пропащий, поняв, что Истребитель снова уходит в себя, посидел немного, укладывая сказанное им в голове, затем одел наушники и включил плеер.

Одно соответствовало другому: какой-то чудак орал что-то под музыку в мегафон по английски, стараясь при этом эмитировать жуткий немецкий акцент. Потом все стало напоминать музыкальное оформление к детской сказке-страшилке в постановке кукольного театра.

Музыка чем-то притягивала Пропащего и, в то же время, пугала. Ему нравился хриплый голос этого мужика, который, казалось, не умел себя беречь и вкладывал в свое музыкальное действо все, что в нем было, напоминая всем этим собирательный образ разгульной русской души. В одной из песен он даже кричал по русски «один, два, три, четыре…» и что-то там еще и Пропащему прямо-таки виделось, как он лихо выплясывает, кривляясь перед микрофоном.

Как раз примерно к концу кассеты Истребитель начал возвращаться оттуда, где он был. Лицо его приняло осознанный вид, он зашевелился и произнес: «Я ухожу, мне нужно все это зафиксировать».

Затем он поднялся, бесцеремонно забрал плеер у Пропащего и сунул его в какой-то из карманов своей куртки, говоря при этом:

«Скажешь Леннону, что Художник должен быть где-то южнее, ближе к Казани. Вы же двигайтесь дальше. Капитан сейчас там. И вообще, в той стороне много странников. Пока».

И он ушел, снова набросив на голову капюшон и повесив сумку на плечо.

Теперь настал черед Пропащего уходить в себя. Он и не заметил, как это произошло, только он вдруг почувствовал себя то летящим высоко в небе, то стоящим на затемненной сцене рядом с тем хрипящим мужиком, то в каком-то еще неведомом ему измерении. Короткие промежутки между возникающими в голове картинами были заполнены обрывками услышанных им за день фраз и его собственными, не до конца оформленными мыслями.